Это моя дочь (СИ) - Шайлина Ирина. Страница 14

Вздохнул глубоко. Сжал крепко, до хруста в костяшках пальцев, кулаки. Разжал. Выдохнул. Я спокоен.

— Я не подойду к тебе, — спокойно сказал я. — Видишь, я ухожу.

Вышел из комнаты медленно. Остро захотелось курить, хотя сколько лет уже, как отказался от пагубной привычки. Спустился в кабинет охраны. На столе лежит пачка. Все равно, какие. Закуриваю, глубоко затягиваясь. От горького дыма раздирает лёгкие, держу его в себе так долго, как могу. Делаю ещё три затяжки, ломаю сигарету в пепельнице. А потом обращаю внимание на экраны, на которые выводятся картинки с камер. Там, за воротами тёмное пятно. В сугробе. И я медленное осознаю, что это.

— Который час? — спрашиваю я.

— Одиннадцать, — отвечает дежурный охранник из-за моей спины.

— Она все ещё там? Сколько часов сидит?

— Три часа уже не встаёт.

Наклоняюсь. Смотрю ближе и внимательнее. На её лицо падает тень и ни черта ничего не видно.

— Она вообще живая?

— Не знаю. Вы приказали игнорировать её присутствие, что мы и делаем.

Раздражённо пинаю стул, тот летит и падает верх тармашками, гремит о пол. Иду к выходу. Надеваю пальто. Беру ключи от одной из машин — участок большой, пешком будет долго. Еду к воротам и они распахиваются передо мной.

— Вы живы? — спрашиваю я.

Снег не идёт, если бы шёл, ее бы наверное за это время замело. Ночь чистая и лунная. И очень холодная. Ольга шевелится, кажется, с трудом. Поднимает голову и смотрит на меня.

— Кажется, — отвечает еле слышно.

— Двадцать шесть градусов мороза, — зло напоминаю я.

— Да какая разница?

Молчим. Думаю о том, что она умрёт тут за моими воротами этой ночью. И плевать даже на то, что это может повлиять на будущую политическую карьеру — приберут все так, что и воспоминаний об этой дуре не останется. Но я, блин, просто не хочу чтобы кто-то медленно умирал от холода за моими воротами.

— Вы не уйдёте, да?

Она кивает. А потом уточняет:

— А если они меня увезут, я вернусь. Если сломают ноги, тоже. Я буду возвращаться до тех пор, пока не сдохну тут, или пока вы меня не впустите.

Почему то я верю ей.

— Скорее всего ваши муки не затянутся и вы сдохнете прямо сегодня, — раздражённо замечаю я.

Потом тяну её за локоть наверх. Встаёт она тяжело. С трудом идёт к машине, руки не слушаются, не может открыть дверцу, приходится изображать джентльмена. Везу её в свой дом. Черт, везу прямо в свой дом! Сам!

Внутрь её приходится буквально вталкивать. Охрану не вызываю, просто не хочу, чтобы они это видели. Стаскиваю с неё идиотскую куртку обслуги. Трясется всем телом, и правда — дура. Не дрожит, а именно трясется. Громко выбивают дробный стук зубы. Стягиваю свитер и брюки. На ней остаются простые плотные колготки и футболка. Сползает на пол, обнимает колени, сидит так не в силах сделать что либо еще. Нужно принести ей плед, думаю я. И что нибудь выпить. Алкголь или горячий кофе. Или и то и другое разом. Но продолжаю стоять и смотреть на неё сверху вниз, на волосы, кончик хвоста сбился в сосульку и банально замерз. На худую спину, лопатки торчат через ткань футболки. На посиневшие от холода руки.

Она чувствует мой взгляд и встает, покачиваясь. Выпрямляет спину. Пытается не дрожать, но это плохо ей удаётся.

— Вы обязаны позволить мне увидеть дочь.

— Я ничем вам не обязан, — усмехаюсь я. — Чем вы можете меня заинтересовать?

Прислоняется спиной к стене, чтобы не упасть.

— Собой. Я могу отдать вам всю себя.

Смотрю на неё. На сосульку из волос, которая только начинает оттаивать. На руки, покрытые холодной гусиной кожей. На покрасневший от мороза нос. На грудь, что едва угадывается под просторной футболкой.

Смотрю и смеюсь, громко и с удовольствием, так, как не смеялся уже очень давно.

Глава 16. Ольга

Я не чувствовала даже отчаяния. Только усталость и тупое упрямство. Отличное сочетание — думать оно не позволяло.

При помощи той самой статейки со сплетнями я поняла, в каком посёлке обитает Шахов. Круг поисков сузился. Посёлок был элитным, богатым, просторным. Люди, которые жили там любили этим хвастаться. Я собирала несколько часов, по крупинке, каждое упоминание об этом звёздном месте. И потом поняла, где же мне Шахова искать. И в посёлок пробраться сумела несмотря на охрану — главное, хотеть. А ещё знать, что богатые люди чаще всего не обращают внимания на обслугу. И поэтому куртка, на которую я собственноручно приклеила название клининговой фирмы пришлась очень кстати.

Всё это было просто. А вот длинный глухой забор был просто непреодолимым препятствием. За него меня не пускали. Я надеялась, что вдоль забора где нибудь будет дерево расти, вскарабкалась бы на него, и оттуда прыгнула внутрь. Но ни одно дерево не решилось вырасти так близко от Шаховского забора. Да что там — у него и соседей то не было. Всё они где-то далеко в сторонке стоят робко. Не видно. Один раз только за поворотом проехала машина и тишина. И сугроб, в котором я сижу. Который сначала казался мягким и не очень то и холодным, а теперь спрессовался подо мной, принял очертания моей попы и кажется глыбой льда. Очень холодно. Я специально надела утеплённые с подкладкой штаны. Очень тёплую куртку, тёплый же свитер, но я все равно неудержимо мёрзну.

Сначала меня спасал термос с горячим чаем. Чай я мелкими глоточками пила когда шла пешком. Они специально выбросили меня в стороне от общественного транспорта, чтобы я пешком шла. Я шла. И шла бы, если бы и за сто километров выбросили. Машинально ноги передвигала, ни о чем не думала, просто шла к своей дочери.

А вот потом мне оставалось только сидеть в сугробе. Термос сдался куда раньше меня — он остыл. Я ещё держалась, правда, не удивлюсь, если узнаю, что и я остыла тоже. Продолжаю сидеть только из упрямства. А ещё из любви к Дашке.

Потом стало легче. Я перестала чувствовать холод. Даже как-будто хорошо стало. И спать захотелось. Я знаю — спать нельзя. Но сопротивляться почти невозможно.

— Даша, — шепчу я, а может и думаю, ведь сил ни на что нет. — Дашка, Дарена.

Я почти заставила себя встать. Нужно встать, размяться. Меня ребёнок ждёт, а я тут вздумала в сугробе замёрзнуть. Сделала попытку. И — не смогла. Успела с тоской подумать, вот была Оля, неудачница и горе луковое, и не стало. Нелепая смерть в сугробе, ладно бы ещё пьяная была, не так обидно…

А потом появился Шахов. Он не церемонился со мной. Просто за руку взял и дёрнул меня вверх. Ноги, которых я почти не чувствовала громко напомнили о себе. Болью. Горячей, раздирающей. Он тащит меня, я пытаюсь шагать и не плакать от боли. Почти получается.

— Я не хочу вас, — сказал он, когда перестал смеяться. — Вы мне не нужны.

И смотрит. Он смотрит на меня с интересом, пусть и сам себе ни за что в этом не признается. Я знаю цену этим мужским взглядам, я умела их притягивать. Так и мужа своего притянула, на свою голову. Купился на мои длинные ноги, свежую мордашку и невинность. А я — на его обещания счастья. Мне и любовь не нужна была, где я, а где любовь эта? Я просто жить хотела спокойно…

Спокойствие купить не получилось. Но сейчас я снова готова торговать собой, и кто знает, вдруг у меня получится? Стоять мне сложно. Кровь прилила к замерзшим ногам, их сводит судорогой и колет сотней тысяч крошечных иголок, которые будто наяву впиваются в мою кожу.

Стена — мой лучший друг сейчас. Она моя опора и поддержка в прямом смысле слова. Она меня держит. Но я я отрываюсь от неё. Делаю шаг навстречу Шахову, ужасно болезненный и мучительный шаг. Сдерживая стон поднимаю руки, снимаю футболку и бросаю её на пол, между собой и Шаховым.

— И сейчас смешно? — спрашиваю я. Я знаю, что я не красива классически. Но у меня красивое тело. И то, что я родила, не испортило его, скорее придало женственности. И Шахову нравится то, что он видит, пусть он хоть обненавидится меня. — Давайте, смейтесь. Смейтесь, и смотрите на грудь, которой я вскормила дочь. Дочь, которую вы называете своей, сосала моё молоко, из моей груди.