Лишённые родины - Глаголева Екатерина Владимировна. Страница 67

Ферзен слушал ее внимательно, ахал, всплескивал руками. Спросил, где они остановились (у Осипа Антоновича Козловского) и как поживает его маленький дружок, помнит ли его, не потерял ли саблю? Лицо пани Анели просветлело, как только они заговорили о Тадеуше. Как можно, ваше сиятельство! Тадеушек не расстается с вашим подарком. Лев Александрович Нарышкин (мы у него часто бываем, ведь Козловский занимает этаж в его доме, соседнем с его же усадьбой на Мойке, где воксал в саду), так вот его превосходительство просит меня одевать сына по-польски, в жупан и кунтуш, и Тадеушек непременно препоясывается саблей. В Высоком, где мы жили летом, он усердно занимался с гувернером, так что теперь читает и говорит по-французски, поет под гитару, немного играет на фортепиано, а уж от географических карт и книг по истории его было и вовсе не оторвать!

Порадовавшись успехам юного Булгарина, Ферзен предложил отдать его в кадеты, обещая свое покровительство. Пани Анеля замялась.

— Сын еще мал, по десятому году…

— Что ж с того, в малолетнем отделении и моложе его дети обучаются, заправляют пансионом надзирательницы-француженки, а не офицеры. Да и не нужно сразу в пансион: поживет пока у меня, пообвыкнет. Требуется лишь представить свидетельство о дворянстве: не дворян в кадеты не принимают, только в гимназисты. Впрочем, я вас не неволю, однако подумайте.

Этот разговор сильно смутил пани Анелю. Она стала советоваться со знакомыми поляками, и все в один голос уверяли ее, что ей непременно нужно воспользоваться предложением графа, пока тот не передумал. Но всё же расстаться с сыном, отдать его в чужие руки… Хотя отдавать всё равно придется — не в кадетский корпус, так в какой-нибудь пансион. Но не в России же…

Беседа с Северином Потоцким положила конец ее колебаниям. Граф приехал в Петербург еще в девяносто третьем году, был обласкан императрицей, а ныне состоял камергером при наследнике. Он был известен тем, что открыто высказывал свои взгляды по разным вопросам политики, даже если они могли не понравиться императору. Потоцкий жил на холостую ногу, в трактире, а вечера проводил в гостях. В свои тридцать шесть лет он был уже сед. Серебро волос над молодым, красивым, породистым лицом производило поразительное впечатление; видимо, именно поэтому его слова и запали госпоже Булгариной в самую душу.

— Не обольщайтесь тем, что некоторых из нас возвысили ради нашей фамилии, — говорил ей Потоцкий. — Польши больше нет, и наше значение в прежнем нашем Отечестве скоро не будет играть никакой роли в новом. Пройдет двадцать, тридцать лет, и любой безродный чиновник будет стоять выше бесчиновного потомка польского магната! Нам следует подражать немцам, которые идут служить и вступают в браки с русскими дворянами.

— Мой старший сын, от первого брака, служит ротмистром в Конно-польском полку, а дочь Елизавета вышла замуж за русского офицера, — робко Проговорила пани Анеля.

— Вот и прекрасно! Подумайте же теперь о младшем сыне. Какое поприще для него в провинции? Отдав его в кадеты, вы сделаете ему добро и докажете свою преданность новому Отечеству.

Тадеуш пришел в восторг, увидев манящий своей огромностью Меншиковский дворец на Васильевском острове, отданный под Сухопутный кадетский корпус. Ферзен принял его ласково и приставил к нему в качестве гувернера своего сослуживца по Польше майора Оде-де-Сиона, недавно уволенного Суворовым.

Всю прошлую осень в Кончанское шли жалобы и доносы на Карла Осиповича, ставшего злейшим врагом офицеров — кобринских помещиков. Писали, что он-де устраивает пиры для окрестной шляхты за счет Суворова и собирается бежать за границу, собрав доходы с имения. Александр Васильевич вернул его в Петербург, к Аркадию, а в Кобринский ключ отправил пана Красовского, который после отписал ему, что Оде-де-Сион присвоил себе пятьсот рублей и разных вин из погреба еще на триста. А тут еще супруга, Варвара Ивановна, наделала долгов на двадцать две тысячи. Суворов платить отказался, поскольку сам должен, но государь, уведомленный Николевым, сообщил графине, что она может требовать с мужа по законам. Против царской воли не пойдешь; пришлось отдать жене московский дом на Большой Никитской и увеличить ее содержание до восьми тысяч рублей в год, одновременно сократив содержание Аркадия с двух с половиной до двух тысяч. Так «гайдамак», как Суворов называл теперь ушлого савояра, из этих денег снял в Петербурге квартиру, где поселился с Аркадием и со всем своим семейством (хотя Аркадий вполне мог бы жить у дядюшки Хвостова безвозмездно), выставлял разбойничьи счета, да еще и завел моду ездить с визитами — приучать юношу вращаться в обществе и завязывать полезные знакомства! Это стало последней каплей. Потеряв место гувернера, Оде-де-Сион оказался бы на улице вместе с семьей, поэтому с радостью принял предложение Ферзена пойти в учителя.

Пока не пришло из Минска свидетельство о дворянстве, Тадеушек играл во дворе с младшими кадетами, носившими не мундиры, а коричневые кафтаны французского образца, и ходил вместе с Ферзеном смотреть военные экзерциции. Матушка приезжала к нему ежедневно. Наконец, вышло разрешение государя об определении Фаддея Булгарина в малолетнее отделение Сухопутного шляхетского корпуса. Тринадцатого ноября его привели в назначенную ему комнату, которую он будет делить с шестью товарищами, и вверили попечению мадам Боньот.

Восемнадцатого октября в Петербурге праздновали свадьбу графа Юлия Помпеевича Липы с Екатериной Скавронской, родной сестрой Александры Браницкой. На пышных торжествах присутствовала вся императорская фамилия и двор, новобрачные светились от счастья, поэт Державин посвятил звучную оду Красоте, с улыбкой отдавшей свой пояс Марсу.

Вице-адмирал был полномочным послом Мальтийского ордена в России; прошлой осенью он совершил торжественный въезд в Петербург и во время аудиенции в яркой речи предложил российскому императору титул Протектора ордена Иоаннитов и крест Великого магистра де ла Валена, хранившийся доселе в сокровищнице с драгоценными мощами. Мальтийские кресты приняла вся августейшая фамилия: императрица, великие князья Александр, Константин и Николай, а также князья Безбородко, Куракин, Адам Чарторыйский, Радзивилл и принц Конде. Липа поддерживал стремление Павла сделаться гроссмейстером вместо трусливого Гомпеша. Безбородко тоже поощрял его к этому, тем более что момент подходящий: второго сентября мальтийцы подняли восстание в разгар торгов, на которых французы продавали с молотка церковное имущество, чтобы покрыть расходы на египетский поход.

Национализация, как всегда, обернулась грабежом. Чтобы серебряные ворота собора Святого Иоанна не пошли на переплавку, монахи выкрасили их черной краской, но более ничего спасти не удалось. Французы не проявляли никакого почтения к святыням. В Венеции они ободрали всё золото со священной галеры Бучинторо, на которой дож выходил в залив, чтобы обручиться с морем, и превратили ее в плавучую тюрьму, а на Мальте разграбили дворцы иоаннитов, посшибав с них рыцарские гербы. Правда, Гомпеш увез с собой правую руку Иоанна Крестителя, Филермскую икону Божией Матери, часть Животворящего Креста, орденские печать и корону. Восставшие мальтийцы собрали ополчение, оттеснили французов в Валетту и осадили город; им нужна была помощь.

Кавалеры Российского приорства и иностранные рыцари, находившиеся в России, на общем собрании провозгласили изменника Гомпеша низложенным и просили Павла принять на себя верховное правление Орденом, ассамблеи которого отныне должны собираться в Петербурге. Государю очень хотелось стать Великим магистром и явиться пред Лопухиной в рыцарском ореоле, Литга же давно был влюблен в красавицу Скавронскую, овдовевшую в девяносто третьем году. В награду за многолетнюю беспорочную службу император через брата Литты, Лоренцо, папского нунция в России, обратился к папе Пию VI с просьбой снять с графа обет безбрачия; просьба была удовлетворена.

Его Святейшество не мог лишить себя поддержки могущественного государя неуступчивостью в мелочах. С тех пор как Рим захватили французы, он был выслан в Сиену, но в конце мая там произошло землетрясение, и папа перебрался в монастырь Сан-Кассиано под Флоренцией, практически ставший ему тюрьмой. От пережитых треволнений у него отнялись ноги… Протесты Неаполя против дурного обращения с понтификом французы оставили без внимания, и Джон Актон с королевой Марией-Каролиной теперь внимательно следили за успехами русско-турецкой эскадры под командованием Ушакова, занимавшей один Ионический остров за другим.