Манекен за столом (СИ) - Гуцу Юрий Павлович. Страница 31

— Какая малышка?

— Топ! Я бросила её, и мне немного стыдно. Ты позаботься о ней. Кстати, она очень важная персона, так что будь хорошим ма…

Связь прервалась. Пески, подумал я.

Опыта в отеле не оказалось. Такой результат меня не устраивал, и я продолжал находиться в холле, пока все хамы, включая портье Масштаба, не стали наперебой мне объяснять, что за коротышкой заходили какие-то карьеристы.

Меня опередили.

Бар «Рудимент» располагался у самого прибоя. И сейчас там было пусто.

Бар окружали огромные пальмы. Только вечером появлялись отдыхающие, любители позагорать в лучах закатного солнца. Они держались отчужденно, заплывали недалеко, плескались в прибережных волнах. Они были полностью заняты собой и выглядели чужеродно на необъятном берегу, перед первобытным покоем пустынного океана.

Я обошел старую башню и наткнулся на Тугодума. Тяжеловес восседал всей своей тушей на складном стульчике с театральным биноклем в руках. По его лицу тек пот.

Перед домом мэра расположился оркестр.

— Ждут в гости, — сказал я.

— Нет-нет, — живо сказал Тугодум, едва обратив на меня внимание. — Что мы такого сделали?

Тугодум судорожно вздохнул.

— Внутри кто-то есть? — спросил я.

Лидер драматически мотнул головой.

— Ты передумал?

Он так же безмолвно кивнул.

— Ты сможешь предупредить Опыта? — внезапно сказал он севшим голосом.

— А где он?

— В архиве. Получает разрешение на выезд.

Тугодум подался ко мне. Весь глянец с него сошел. Две ножки стульчика ушли в землю глубже других.

— Банкет окончен. Нам даже не будут аплодировать. Переместят в столицу, и все. Чехол собирается уходить. Избегает безлюдных мест. Надо быть на виду. А на строительство вообще не суются. Там эти… калеки. Хотят найти шоу. Ждут нерукотворных тротуаров. Зодчие. Веришь, кусок в горло не лезет. Может, успеешь с Опытом.

Грузовик Опыта стоял возле архива.

Я вбежал в мэрию. По лестнице спускался Абсурд. Я метнулся в сторону, и чуть не сшиб выходящего из туалета Опыта.

Я втолкнул его обратно.

— Ты что наделал?

Он даже не дернулся. Он был такой мелкий, что его никто не замечал.

— Я не виноват, Пик, — просипел он. — Я ничего не делал. Ты ничего не знаешь, Пик.

— А что мне знать? Я всё видел. Своими глазами.

— Вот именно… — прошептал в ужасе Опыт.

— Получил разрешение? — тоном пониже спросил я.

— Да. Всё в порядке. — Он похлопал себя по карману куртки.

— В общем, так. На холм ехать не надо.

— А куда надо?

Я задумался. Опыт продолжал смотреть перед собой, как обычно, без особого выражения на круглом веснушчатом лице. Может, и впрямь его никто и не заметил. Ведь никогда, ни при каких обстоятельствах ему ещё не удавалось привлечь к себе внимание. Он был, как винтик, который только незаметно используется всеми.

— Выедешь из города… — начал я, и он кивнул. Он на каждом слове мелко кивал.

Метод неподвижно стоял в конце коридора. Опыт поравнялся с методом, и тот, естественно, не обратил на него никакого внимания. Он сразу посмотрел поверх голов на меня. Лестница была прямо передо мной.

Я устремился по ней в знакомую мне дверь. Все обезьяны исчезли. В углу светился аквариум. Рыбки были на месте.

Я приоткрыл шкаф, ожидая, что из него повалятся скрюченные чучела. В коридоре послышались мерные шаги.

Кто-то шёл, останавливаясь у каждой двери. Я втиснулся в шкаф. Шаги замерли у дверей. В шкафу было тесно. Я всё же не кукла. Вдруг мой локоть ушёл в пустоту.

По винтовой лестнице я добрался до другой двери и протиснулся в узкую щель. Снаружи был придвинут платяной шкаф. На кровати возвышались подушки.

Перед зеркалом в дальнем углу спальни стояла тонкая, стройная девушка, опираясь коленкой на тумбочку, и красила губы. Это была Топ. Рот приоткрылся. Она заметила меня.

— Это… вы?

— Вам нельзя здесь находиться.

— Странно…

— Ничего странного, — убеждал я её, заталкивая в темноту хода. Стоит ей подать голос, и мы пропали. Топ сопротивлялась вполне корректно, но пришлось ее отпустить. Приятно было держать её за плечи.

— Что вы делаете?

— Это тайный ход.

Я пошёл в темноту, и она пошла за мной. Ход закончился тупиком. Я потрогал стену. Она, качнувшись, тяжело обвисла. Сразу возник тяжёлый запах.

За стеной забубнили. Говор усиливался, потом стал удаляться. Мы пробрались между стеной и ковром.

Мы разглядывали массивный стол, грубые стулья, глиняную посуду под лавкой. За столом сидел мужчина, положив руки перед собой. У него было грубое, с запыленными складками, лицо. Волосы тянулись плотными прядями, едва достигая тусклого лба, будто парик сдвинулся.

У примитивного ткацкого станка находилась женщина в длинном мешковатом платье. Глаза на бездумном лице с мелкими чертами буравили пустоту.

Дети были расставлены повсюду.

Сквозь плетень хижины был виден зал. В нём появилась группа экскурсантов. Мы затаились.

Лица туристов были полны любопытства. Познавательная экскурсия началась. Азарт в зеркальных очках заговорил:

— Вы находитесь в музее, где экспонаты изготовлены знаменитым столичным мастером Сорняком. Здесь всё сделано, от настоящего не отличить.

Все прошли мимо первобытного человека у костра, чем-то неуловимо напоминавшего Лагуну, только с потухшим взглядом, с ввалившимися щеками — похоже, он голодал.

— Может, и так. — Гид оценил шутку. — Но как в кризис впечатлились его гены. Представляете, какой заряд алчности уйдёт в будущее? В несравненно лучшие условия. И какой отклик найдёт? Может, вплоть до отвращения к чревоугодию? — Гид посмотрел на толстяка Тугодума. Челюсть у того отвисла. — И уйдёт. Так, только финал рождает старт. Парадокс! Улавливаете взаимосвязь? Переход от охоты к земледелию благополучно завершился, но… — гид с сомнением обратился к крестьянскому семейству в хижине, где находились и мы с Топ, — отсталые люди, чрезвычайно сильны родственные связи. Сам себя дикарь определить не в состоянии. Первостепенное значение имеют застывшие формы — обряды, обычаи, традиции. Думать не надо. Элита примитивна. Бывали в столице? Основной вопрос: «Кто ты?» В любом салоне за своего сойдёшь.

— Он сумасшедший? — прошептала Топ.

— Это его хобби.

— А вот — новинка, — внушительно сказал гид.

Внутри чучела виталистически дрогнуло прозрачное желе.

— Что это?

— Что? Гм. — Гид на секунду запнулся, но отвечал с прежней готовностью: — Душа.

— Душа?

— Да.

— Вы считаете, что это душа?

— Конечно, нет. Это — не душа. Это её макет. А разве всё остальное — настоящее? Но её надо обозначить. Да, и её тоже. Представить в виде предмета, как и всё здесь, неодушевлённого. А как же? Мы говорим о ней, уверенно, предметно, значит, и она должна быть там, внутри, как обычный атрибут. Там, где всё сделано, её, символическую, уже нельзя пропустить. А это искомое суфле лучше всего отвечает нашим теоретическим представлениям: зыбкость, иллюзорность. Соответствует общепринятому стандарту. Где бесплотные понятия, как их различить? Только по внешнему признаку. Вот мы и обозначаем то, что в жизни недоступно чёткому определению. Должно же быть такое место, где это возможно.

Туристы переходили с места на место. Наконец зал очистился от них.

Лицо Топ в полутьме было совсем рядом. Выпрямившись, селянка легко перешагнула через декоративную изгородь.

В зале ещё возвышался целый индейский вигвам. Индейцы во главе с вождём напоминали Чехла и его компанию. Вокруг висели пёстрые одежды и мохнатые ковры, от которых тянуло густым духом.

Мы благопристойно покинули этнографический зал с хижиной, изображавшую старинный быт, и скорбно замершее в полутенях крестьянское семейство, сплочённое серийной родственностью.

На пути встречались картины. Как добиться сходства с натурой? Слепо следовать ей или руководствоваться собственным восприятием?

В картину вложено нечто. И все должны видеть одинаково.