Сны Сципиона - Старшинов Александр. Страница 32

— Отец, ты послушай, у нас пытались украсть кошелек. Но я все увидела сразу и укусила воришку за руку! Он так завизжал! — она была довольно высокой для своих десяти, еще худая, как и положено ребенку, тонкая, быстрая…

Но как хороши были ее глаза, как сверкали на солнце волосы, и в детских чертах угадывалось совершенство будущей красоты, в грации движений — очарование еще не расцветшей женщины.

— О, мой маленький смелый боец! Будь ты мужчиной, ты бы командовала легионами в битве! — воскликнул я.

Я увидел радостную улыбку на губах Тиберия и слегка кивнул — скорее сам себе, нежели ему.

— Это Тиберий Семпроний Гракх, он был народным трибуном, — представил я гостя дочери.

Чуть выделив голосом два слова — народный трибун.

И по тому, как она глянула на Тиберия, как вспыхнули ее глаза, понял, что угадал с ее судьбой. Пускай за нее будут свататься цари, сердце она отдаст народному трибуну.

Потом пришли Эмилия и моя старшая любительница золотой посуды. Стали говорить о покупках, о грядущем обеде. Вскоре девочки ушли с Гракхом показывать ему сад, а мы с Эмилией остались.

— Жених для нашей малышки? — Эмилия всегда была проницательна.

— Тебе он не нравится?

— Ты должен был посоветоваться со мной!

— Есть хоть одно слово против?

— Умный, плебей, достаточно богат, не транжира. Правда, в прошлом народный трибун. Кажется, ты всех их считал бездельниками?

— Только не Гракха.

— Не староват ли он для малышки? Скинь он годков хотя бы десять, был бы для нее в самый раз. Но она достигнет расцвета, когда ему исполнится шестьдесят.

Я ощутил ее раздражение. При всем своем искусстве владеть собой она не смогла утаить досады. В ее голосе звенели хорошо мне знакомые льдинки раздражения.

— Причина не годы. Что ты скрываешь? — За много лет я научился разгадывать даже самую искусную игру Эмилии.

Она скорчила раздраженную гримаску.

— До того, как мы сосватали Корнелию Старшую за На-зику, Гракх волочился за нею. Сватовства не начинал, но искал с нею встреч. Причем довольно дерзко.

— Серьезно? И почему я узнаю об этом только сейчас?

— Потому что помолвку с Назикой мы разрывать не станем. Но ты видел, какие взгляды наша любительница золотой посуды бросала на твоего гостя? Будто собиралась его проглотить.

— Я в ее сторону особо и не смотрел.

— А вот Гракх поглядывал, — Эмилия рассмеялась. — Я слышала, Гракх привез после Антиоховой войны с Востока смуглую рабыню, которая обучила его таким тайнам в искусстве любви, что многие молодые женщины хотят вкусить той науки. Не хмурь брови, милый, к тому моменту как Гракх женится на твоей любимице, эта интрижка умрет сама собою. На прощание он подарит Корнелии Старшей серебряное зеркало с любовной сценой на обороте, а она будет писать гадкие записочки своей сестре.

Похоже, Эмилию забавляла мысль о распутстве нашей старшей дочери. Возможно, к этому не стоило относиться всерьез. И все же какая-то тяжесть — не физическая, нет — легла на сердце. Я завязывал еще один узел во вражде двух сестер, и это могло вылиться отнюдь в недетскую грядущую войну.

Младшая вскоре примчалась из сада, села рядом со мной на скамью, обхватила меня и так замерла. В недавние года, лет пяти или шести от роду, она обожала, чтобы я брал ее на руки и поднимал высоко-высоко. Однажды, желая, чтобы я поднял ее еще выше, она подпрыгнула, как только я ухватил ее под мышки, ударила макушкой мне под подбородок, и я прикусил до крови язык. Эмилия стала ее корить. Я же сказал: «Неважно, зато она знает, как ударить дерзкого, если схватит ее сзади». Еще год назад я бы поднял ее в вышину. Сейчас болезнь отняла все силы. Мне кажется, Младшая это как-то поняла, потому что не просила, как прежде, «подбросить ее к небу».

Она просто сидела, обнимая меня, а потом спросила шепотом:

— Гракх теперь мой жених, да?

Глава 12

АППИЙ КЛАВДИЙ И КАПУЯ

На рассвете гости отбыли — Тиберий Семпроний сопровождал моих женщин, возвращавшихся в Рим. Сам он после этого должен был ехать в Сатурнию — заниматься созданием новой колонии. Я проводил путников до ворот. А когда их повозка скрылась из виду, долго стоял, не двигаясь. Никого из них я более уже не увижу — ни девочек моих, столь разных и в будущем наверняка доживущих до смертной вражды, ни прекрасную Эмилию, ни Гракха. Проезжая мимо меня на коне, он как бы невзначай кивнул, давая понять, что я могу на него положиться: ни о моей болезни, ни о скорой смерти женщинам он не обмолвится ни словом.

Эта наше безмолвное прощание напомнило мне смерть Ап-пия Клавдия при осаде Капуи.

Край здешний чрезвычайно богат: благодатная равнина, окруженная холмами с плодородной почвой. Когда жители Тарента основали в Кампании двенадцать городов, Капуя среди них изначально считалась главной. На здешних землях произрастала лучшая пшеница, а хлеб из нее был так духовит, так нежен, что считался воистину лакомством, ценился выше любого печенья. И рис тут собирают отменный, а полбы снимают по два урожая, засевая в третий раз поля, а порой и в четвертый — овощами. По границам равнин произрастают маслины, с виноградников получают лучшие сорта вина — фалернское, статанское, каленское.

Мое поместье, где нынче я, заканчивая свои дни, пишу эти записки, было сожжено Ганнибаловой сворой, как и почти все поместья римлян в округе. Грабили край немилосердно. Что не унесли вражеские солдаты, утащили шайки беглых рабов и разбойников. Отец сразу после поражения при Тразименском озере вывез почти всю здешнюю фамилию из поместья, оставив приглядывать за домом и постройками пятерых старых рабов и вольноотпущенников. Уже во время осады Капуи я наведался в усадьбу. От дома остались закопченные руины, поля заросли сорной травой. Пятеро преданных слуг жили среди обломков, устроив из собранных камней что-то вроде сторожки. Они возделывали огород и почему-то, оглядываясь, будто шпионы Ганнибала могли прятаться в кустах, нашептали мне, что схоронили в надежном месте кое-какой домашний скарб, садовый инвентарь и посуду, все это пригодится в хозяйстве, как только война закончит полыхать в округе. В тайнике они прятали не золото и серебро, а кирки, ведра, лопаты, ткани. Я вспомнил об этом, когда сегодня приметил давнее темное пятно на салфетке, что положил Диодокл рядом с моей тарелкой. Эта ткань была закопана в земле, и когда ее извлекли, хранила седые следы сырости, которые ни одна даже самая искусная прачка не смогла уже отстирать. Старики рассказывали, что грабители ходили по саду с кольями и тыкали в землю, выискивая, нет ли рыхлых мест, под которыми могут оказаться схроны. Но ничего не нашли — слуги наши были толковы и умелы и долго били землю трамбовками из конюшен. Я пообещал преданным нашим сторожам награду, однако отлучиться смог ненадолго — осмотрев руины, я вернулся вновь под стены Капуи. В те годы воевали все, а тех, кто пытался ускользнуть, отсидеться на ферме или в поместье, не служивших в армии более четырех лет, вычеркивали не только из сенаторского сословия или списка всадников, но и вообще из триб.

В свое время, когда Фабий Кунктатор пытался бороться с Ганнибалом, не вступая в сражения и позволяя Пунийцу хозяйничать за стенами Города, почти каждый из знатных римлян лишился своего поместья. Осадив Капую, многие хотели посчитаться за понесенные потери — и если не могли добраться до самого Ганнибала, то готовы были спустить шкуру с бывших союзников, которые предали нас в трудный час.

Итак, возглавил осаду Капуи Аппий Клавдий. Его дочь была замужем за Калавием, как я уже писал, и потому Аппий слал в Рим, в сенат, чуть ли не ежедневно слезные просьбы обойтись помягче с несчастным городом. Что касается пройдохи Калавия, то в Капуе его именовали «медике тутикус», что на оскском языке означает «общественный судья». Был он не только верховным судьей, но и верховным жрецом, главнокомандующим, ведал внешними сношениями и сооружением общественных зданий, то есть фактически правил городом, избираясь на годичную должность раз за разом без перерыва. Он не только умудрился вторым браком породниться с патрициями Клавдиями, но и старшую дочь от первого брака выдал за Марка Ливия Салинотора. Правда, Ливия окружала слава весьма сомнительная: его собирались отдать под суд за растрату военной добычи, но началась война с Ганнибалом, и до мелких дрязг стало уже недосуг. Калавий навострился вертеть местным сенатом так, что каждый член городского совета ел у него с руки. Хитростью этот человек мог тягаться, кажется, с самим Ганнибалом — только ограничивался он пределами своего полиса, не мечтая увидеть у ног целый мир. Калавий манипулировал здешней знатью и чернью, стравливая их друг с другом и примиряя, устраивал денежные дела Аппия и других обедневших аристократов Рима, убеждал, интриговал, обманывал и произносил пламенные речи. Не ступи он на путь предательства, такой человек был бы весьма полезен Риму. Старинный патрицианский род Клавдиев в то время уже не мог похвастаться богатством по причине многочисленности родни и мотовства многих мужчин и женщин из этого рода.