Сны Сципиона - Старшинов Александр. Страница 36

Пример Клавдия Нерона, которому пришлось сидеть на берегу Ибера, лишь теряя своих людей, но не мешая пунийцам обделывать свои дела (и это считалось почти успехом!), охладил многие горячие головы. Так что в день выборов, как я и полагал, желающих получить назначение в Испанию не нашлось: благоразумны полагали, что ехать туда — либо просто потерять год, отбиваясь от врага, либо бесславно сложить голову, угодив в очередную ловушку. Угрюмое молчание повисло над Комициями. Собравшиеся боялись смотреть друг на друга и разглядывали в основном свои башмаки, почти у всех, кстати, изрядно поношенные. Каждый считал, что там, где проиграл Публий Сципион, выиграть уже не сможет никто. Наверное, они были правы. С одной лишь поправкой — там, где потерпел поражение Публий Сципион, только Публий Сципион и сможет победить.

Так что, поглядев по сторонам и обнаружив, что никто не рвется предлагать себя на опасную должность, я улыбнулся про себя, поднялся на трибунал и заявил, что прошу у Народного собрания проконсульскую власть и готов привести нашу армию к победе в Испании.

— Парень, а ты не слишком молод-то? Детей не назначают в проконсулы командовать армией! — крикнул мне какой-то человек лет сорока — и ткнул в мою сторону культей — правая рука у него было обрублена на уровне запястья — верно, он потерял ее вместе с мечом. Культя хранила безобразные следы ожогов — только так можно было остановить поток крови.

— Боги сказали мне, что я приведу Рим к победе, — ответил я калеке.

— А мне боги ничего такого не сообщили, — отозвался наглец.

— Так ты, видно, туговат на ухо, — ответил вдруг кто-то стоящий рядом с наглецом.

Это был Гай Лелий. Я едва заметно кивнул ему, благодаря за подмогу. Как в битве при Каннах, я вез его на коне, а он заслонял нас обоих щитом. И как всегда, Лелий не требовал за помощь никакой награды. Он просто считал, что боги вручили ему щит, чтобы оборонять меня. И он нёс его так всю свою жизнь. Во всяком случае, ту ее часть, пока мы были вместе.

— Это всего лишь юношеская похвальба, — заметил Фабий.

Этот человек возвел свою осмотрительность в абсолют и пользовался тем, что все попытки отступить от его тактики пока что заканчивались провалом.

— Я уступлю это место любому, кто превосходит меня годами и заслугами, — парировал я, будучи уверен, что сейчас в Комициях ни один человек не желает командовать армией в Иберии. — Наши отцы и старшие братья пали на поле под Каннами, пришел черед молодых спасать Город.

Как ни странно, я почти без труда получил эту должность — однако и армию мне снарядили из того, что осталось от нужд наших консулов — я получил 25 тысяч пехоты и тысячу конницы, — с такими силами войну не выигрывают.

Спустя несколько лет стали ходить слухи (не без участия Фабиев, полагаю), будто бы сенаторы сговорились отдать мне испанское назначение и потому никто более не выставил кандидатуры на выборах. Меня разбирает смех, когда я слышу подобные рассказы — большинство в сенате всегда не любило наш род (а были и такие, кто открыто ненавидел). И если уж они могли о чем-то сговориться, то лишь о том, чтобы отправить меня на верную смерть. Однако это было глупо — губить со мной еще целую армию, пускай и не слишком большую. В те годы каждая центурия пехотинцев была на вес золота, не говоря о коннице, и я, принимая командование, очень хорошо это понимал. Так что они просто покорились Судьбе, не препятствуя моему избранию, но и не поощряя мою дерзость, втайне надеясь, что обстоятельства заставят меня действовать примерно так же, как это делал Клавдий Нерон весь прошедший год.

Но я не жаловался, большего Город и не мог дать для этой, как всем казалось, не самой важной экспедиции. Так что я стал собираться в путь. Лето кончалось, и в Испанию мы должны были прибыть только осенью — не самая лучшая пора для начала кампании. Воевать придется уже весной. Зато у меня будет время подготовить мои легионы к летней кампании. Гая Лелия я назначил командовать нашим флотом — 30 кораблей, на которые я погрузил своих солдат, и в самом конце лета [61] моя флотилия вышла из устья Тибра и взяла курс к испанским берегам. Со мной на войну отбывал мой брат Луций.

Несколько жарких ночей подряд перед отъездом я провел в объятиях Эмилии. Предстоящая разлука всегда усиливала нашу страсть. К тому же мой старший сын Публий рос бледным худеньким мальчиком, малоподвижным, занятым игрой во дворе с деревянными лошадками, вдали от других детей, беготни и драк. Если он падал, то начинал истерически плакать, служанки гладили его по голове, дули на жалкую ссадину, а я не мог представить малыша возмужавшим во главе наших легионов или на рострах, говорящим с бурлящей толпой. Мне нужен был другой наследник, и я надеялся, что супруга подарит мне его, пока я буду сражаться в Испании.

Так и вышло…

Мы прибыли в Тарракон без всяких приключений — на нас, казалось, никто не обращал внимания, даже Нептун позабыл послать сильный ветер или же бурю, попробовать божественным трезубцем паруса и борта наших жалких корабликов на прочность. На нас никто не нападал, качка была терпимой, и я, стоя у борта, воображал себя не командиром военного флота, а торговцем, везущим диковинные товары в дикий край. Высадившись в Эмпориях, я двинул основную часть армии по суше, тогда как флот под командованием Лелия отправился дальше. Без всяких приключений мы достигли Тарракона. У этого города нет гавани, но он удобно расположен на заливе, рейд и якорная стоянка компенсируют отсутствие укрытия.

Марций встретил меня настороженно — это я понял почти сразу. Он рассчитывал возглавить армию сам, полагая, что теперь у сената просто нет иного выхода, кроме как вручить командование опытному легату, после того как Нерон просидел здесь столько времени, не изменив ситуацию к лучшему ни на палец. Правда, Нерон ничего существенно не проиграл, но и не выиграл тоже. Марций ожидал подкреплений, но то, что вместе с подкреплениями прибудет новый главнокомандующий, причем почти что мальчишка, он представить не мог. Так что мне пришлось проявить немало изворотливости, чтобы, с одной стороны, польстить ему и превознести его заслуги, а с другой — показать, что командовать я буду сам и решения намерен принимать по своему усмотрению, а не выслушивать указания старины Марция.

Тарракон расположен к северу от реки Ибер. С давних пор здесь была основана греческая колония, что торговала с местными племенами, но городок не разрастался, он как будто замер на сотню-другую лет в недвижности, живя за счет порта, мелкой торговли с местными племенами и стараясь не напоминать о себе Карфагену. Однако я решил не оставаться на месте, а менять лагерь постоянно, одновременно обучая своих солдат маневрам, осматриваясь и потихоньку прибирая к рукам близлежащие земли. Во вспомогательные отряды я брал варваров с севера, которые рассчитывали не на подданство Рима, а на союз с ним.

Я долго и подробно расспрашивал Марция обо всех битвах, что вели мои дядя и отец в этих краях. В год Каннской битвы они не пустили Гасдрубала с войском в Италию, и Рим должен помнить об их доблести в те трудные времена. Соединись две армии Баркидов в те дни, Риму мог прийти конец, несмотря на наши отчаянные усилия. Под Ибером (городок назывался по одноименной реке) Сципионы вступили в битву с пунийцами и оказались в ловушке, схожей с той, что придумал Ганнибал для нас под Каннами. Центр пунийского войска отступал и засасывал нашу тяжелую пехоту, как зыбучий песок, и легионерам приходилось биться в окружении — с одной стороны пунийцы, с другой — легкая африканская пехота, умело владеющая дротиками, успешная против зажатых в тиски и неповоротливых в такой момент легионов. Фланги врага теснили наших, пока всё римской войско не оказалась между двумя крыльями армии Гасдрубала. Но у римлян хватило сил не дать соединиться смертельным клещам. Армия Сципионов пробила карфагенский центр насквозь, и тогда конница нумидийцев пустилась в бегство. Ловушка не удалась. Но мысленно я оценил, насколько римляне и здесь были близки к полному разгрому. И отметил, что непременно учту эту тактику Баркидов, используемую раз за разом против нашей тяжелой пехоты.