Сны Сципиона - Старшинов Александр. Страница 55

История эта звучала особенно дурно еще и потому, что локрийцы способствовали возвращению своего города под власть Рима и встретили нас с радостью, надеясь на справедливость и милосердие. Ну а что они получили, расскажу ниже. К моей беде и беде горожан, военные трибуны Сергий и Матиен, которых я оставил вместе с легатом в Локрах, были полной противоположностью Племинию. Война с Ганнибалом требовала от нас постоянного напряжения. В армию шли все, кому едва исполнялось шестнадцать, и зачастую под знамена ставили когорты безусых необученных мальчишек. Обоим моим военным трибунам не было еще и двадцати. Мальчишки, мечтающие о добыче и женщинах, они ничем не прославились на полях сражений, но, поступив в войско, рассчитывали на скорую карьеру. В военных трудах они были ленивы, в подготовке флота — бесполезны, Сергий к тому же пользовался высоким положением своей семьи и даже пробовал мне указывать там, где я его совсем не просил. Потому я оставил этих двоих в Локрах, чтобы они не путались у меня под ногами.

Поскольку я удалился назад на Сицилию, чтобы готовиться к африканской экспедиции, Племиний с его отрядом и военные трибуны со своими людьми остались в Локрах полновластными хозяевами. Город этот хоть и не велик, но красив и богат, так что основным занятием гарнизона было рысканье по улицам и по домам в поисках добычи. Едва солнце садилось, как жители прятались в домах, запирали двери и дрожали без сна, прислушиваясь к каждому шороху снаружи. Запоры не помогали: солдаты вламывались в жилища, хватали все, что им нравилось, — серебряные и бронзовые кубки, ткани, деньги, поросят, кур, то есть все, что попадалось под руку. На базаре люди боялись показываться даже с жалкими медяками и старались менять вещи — одежду на продукты, вино — на рыбу, припрятав монеты до лучших времен. Однако даже у бедняка есть что отнять: солдаты хватали любую женщину, что им нравилась, и тащили к себе для утех, да что там женщин — они похищали малых детей, девочек и мальчишек, а когда жители отправлялись жаловаться Племинию на притеснения, тот выгонял несчастных пинками. Римские солдаты в довершении всего ограбили святилище Прозерпины. Локрийцы потом рассказывали, что именно оскорбленная богиня в отместку стравила римлян друг с другом так, что дело дошло до смертоубийства.

Всего этого я в то время не знал, подробности стали известны позже из разбирательства дела Племиния.

Вернее, я просто не захотел знать и разобраться, ведь отдельные слухи доходили до моих ушей.

Несчастные локрийцы первым делом послали посольство ко мне с жалобой на притеснения. В свое оправдание могу сказать, что не они одни донимали меня в те дни многословными прошениями. Каждый день поутру, едва я вставал, Диодокл сообщал, что в атрий дворца пожаловало чуть ли не полсотни людей и у каждого при себе написанная на дощечках или на папирусе жалоба. Многие приходили по три или четыре раза. Выслушать всех я просто не мог. Одна, две фразы, скорее из вежливости, чем по существу дела, и секретарь забирал прошение. Потом, когда появлялось время, я разбирал дела. Сейчас не могу сказать точно, видел ли я жалобу на Племиния, или она так и осталась лежать непрочитанной среди прочих.

Я написал и остановился… Тут отчетливо вспомнил, что жалобу локрийцев я все-таки прочел. Вернее, прочитал ее мой секретарь. Чтобы не тратить попусту время, я велел зачитывать жалобы местных обитателей за обедом. Обедали мы вместе с Гаем Лелием и с моим братом Луцием.

Луций, услышав жалобы локрийцев, заявил:

— Я бы на их месте был только рад. В Локрах появится новое племя от Племиния — сильное, могучее, бесстрашное, — и он сам рассмеялся своей шутке.

Надо сказать, что в Луции проявилась одна очень неприятная черта, которую я приметил еще в Испании. Поначалу весьма незлобивый, готовый помиловать любого, не смевший отдать приказ убивать во время штурма людей на улицах захваченного города, с годами он сделался поразительно жесток. Жестокость проявлялась в нем как приступы лихорадки — в один день он мог быть милостивым и снисходительным, а в другой становился безжалостным, причем совершенно бездумно, без всякой пользы для дела, а даже чаще во вред. Кажется, эти приступы бессмысленной жестокости начались у него с той поры, как Племиний высмеял моего брата после взятия испанского Оронгония, осадой которого Луций командовал. Во время штурма Луций приказал щадить даже застигнутых на улицах, убивать только тех, кто будет с оружием вступать в бой. Проявивший милосердие и жестоко за это осмеянный, брат мой решил, что доблесть подтверждается кровью. И с тех пор, если Луций руководил осадой какого-нибудь городишки, побежденных он более не щадил.

— Локрийцам нужен именно такой человек, как Племиний, — отозвался я, — чтобы навсегда отбить охоту к мятежу. Прежде они передались Ганнибалу, не стоит забывать об этом. Уход от Пунийца не отменяет первую измену.

А меж тем в злополучном городе два наших отряда дошли до открытой вражды друг с другом. Началось все со ставшего обычным ночного грабежа. Один из солдат Племиния забрался в дом, похитил драгоценный кубок и пустился наутек, но хозяин дома с братом погнались за ним. Вряд ли они смогли бы отнять у солдата ворованное. Но столь беззастенчивый грабеж внезапно лишил локрийцев страха. Впрочем, погоня была недолгой — на свою беду (и не только на свою) солдат-воришка столкнулся на улице с отрядом, который вели оба военных трибуна. Выслушав потерпевших, Сергий и Матиен велели немедленно вернуть украденное. Но не тут-то было — на крики и брань сбежались дружки похитителя кубка, начался спор, и вскоре дело дошло до драки. Силы оказались не равны, Племиниевых солдат крепко побили, а многих даже ранили. Проходимцы кинулись к своему командиру, принялись жаловаться на трибунов и с удовольствием донесли, что во время уличной драки Сергий и Матиен поносили легата последними словами. Племиний взъярился, тут же собрал людей и отправился с ними к трибунам, приказал ликторам схватить их, раздеть и высечь розгами. Его люди, выполняя приказ, набросились на трибунов, стали срывать с юношей одежду и сечь. Те сопротивлялись, бились яростно, опять началась свалка, на крики подоспели солдаты из отряда трибунов. Племиний был куда выше рангом — легат с пропреторскими полномочиями, то есть как легат, представлявший особу консула и его власть в Локрах. Однако солдаты не просто отбили военных трибунов из рук ликторов, но и принялись бить этих самых ликторов, а потом набросились на самого Племиния, пустив в ход поначалу только кулаки. Легат сопротивлялся. И хотя меч у него отобрали, нападавшим долго не удавалось повалить силача на землю, и он, пожалуй, больше раздавал ударов, нежели получал. Нападавшие, сами избитые и окровавленные, обозлились до крайности из-за того, что толпой не могут справиться с одиноким бойцом. Военные трибуны подбадривали своих и, наверное, даже позабыли, что находятся в войске, а не на гладиаторских играх. Наконец люди военных трибунов сбили Племиния с ног и уж теперь разошлись на славу. Его не только избили так, что весь он был залит собственной кровью, но и отрезали ему нос и уши, и бросили так на улице, будто покалеченную собаку.

Об этом мне донесли в Мессану, где я в тот момент находился. Я немедленно прибыл на своей гексере [88] разбирать дело. Племиний, изуродованный и окровавленный, встретил меня в порту и взошел на корабль. Его вид был ужасен — черная рана на месте носа, все лицо тоже черное от синяков, голова обмотана, на месте ушей повязка набухла кровью — раны пока еще не закрылись. Он ничего не сказал мне про то, что велел высечь трибунов, как нерадивых солдат. Лишь пожаловался, что во время спора на него набросились люди Сергия и Матиена, избили его ликторов, избили его самого, а потом изуродовали. И при этом трибуны поносили не только самого Племиния, но и меня (что как потом выяснилось, оказалось враньем).

Я так торопился, что решил не сходить на берег, и вызвал трибунов к себе на корабль. Я сидел на палубе на курульном стуле, как и положено консулу, Племиний стоял у меня за спиной. Он снял свою нелепую повязку, похожую на те, что повязывают старики, когда у них по вечерам ноют зубы, так что черные раны, сочащиеся гноем и кровью на месте ушей, сделали его вид еще более жутким. Мальчишки-трибуны сообразили, что их обвиняют в мятеже, ибо легат, имеющий право на ликторов, представляет империй и власть Рима. Трибуны смешались, стали умолять о снисхождении, вместо того, чтобы изложить свою версию событий и оправдаться. Я махнул рукой, мол, недосуг мне их слушать, велел заковать их, посадить под арест до дальнейших разбирательств, а всю власть в Локрах предоставил Племинию.