Гибель «Русалки» - Йерби Фрэнк. Страница 43

Гай знал, что лодыжки двух рабов сковываются вместе кандалами, напоминающими своим устройством наручники, и приковываются к палубе короткой цепью. Подсчитав количество ручных кандалов и разделив его на два, он мог точно определить число негров, которых они возьмут на борт судна обратным рейсом. И он решительно пополз. Не преодолев и четверти расстояния до переднего трюма, он был уже весь в поту. Ему приходилось несколько раз останавливаться, потому что голова кружилась от недостатка воздуха, хотя все решетки и были открыты. Но Гай упорно двигался дальше. Если он сумел правильно высчитать, обратно они повезут двести двадцать африканцев. Он лежал прямо под одной из решеток в том же положении, что и негр, прикованный цепями, и подсчитывал в уме:

«Палуба – четыреста четыре квадратных фута, это я знаю из судовых книг. Если разделить на двести двадцать, то получится меньше двух квадратных футов на взрослого человека!»

Он пытался представить себе, как это будет, но не мог. Такая ужасная, безграничная жестокость была за пределами его опыта, его воображения. Здесь, под самыми решетками, он мог дышать, не испытывая большого неудобства, но стоило сдвинуться на несколько футов в ту или иную сторону, и сразу появлялись зловещие симптомы удушья. И это сейчас, когда невольничья палуба была пуста. А когда сотни чернокожих будут бороться за каждый глоток воздуха?

Он пополз назад к люку, заметив по дороге, что палуба была безупречно чистой. Она была промыта из шланга, выскоблена и отдраена пемзой. И все же, несмотря на это, слабое, но почти непереносимое зловоние – сочетание запахов пота, мочи и человеческих испражнений – так и не выветрилось. «Если сейчас такая вонь, – подумал Гай, – хватая ртом воздух, что же нас ждет, когда судно будет до отказа забито ниггерами?»

Он выбрался на палубу и столкнулся с помощником капитана Хорхе Санчесом, удивленно поднявшим брови.

– И что же вы делали внизу, дон Гай? – вопросил он.

– Смотрел, – спокойно ответил Гай. – Дон Хорхе, нельзя держать там так много людей, они все умрут!

– Какие это люди! – улыбнулся Хорхе. – Черномазые. А это большая разница, мой милосердный юный друг. И они не умрут, по крайней мере, не все…

– Но, – возразил Гай, – там не хватает места и воздуха…

– Когда двинемся в обратный путь, установим виндзейли так, чтобы воздух попадал в трюмы при бризе, – сказал Хорхе. – При отсутствии бриза мы полностью снимем решетки, если поведение los Negros позволит это сделать. Мы даже будем их поочередно выпускать на палубу, чтобы они могли размяться, поесть и подышать воздухом. Кроме того, внизу мы держим только мужчин. Женщины находятся в каюте, а дети – всегда на палубе. При хорошем поведении женщинам разрешается гулять по палубе ночью, а это весьма занятное зрелище: из соображений гигиены мы везем их совершенно голыми, и хотя лица у них как у старых обезьян, зато тела нередко как у изваянных из черного дерева богинь.

Гай уставился на него:

– Вы хотите сказать, что спите с негритянками? И вам не противно, дон Хорхе? Меня бы, наверно, вырвало от одного прикосновения к какой-нибудь из них!

Санчес откинул назад голову и громко расхохотался.

– О мой юный пуританин! – проговорил он сквозь смех. – Такой взгляд на вещи, как у вас, очень редко встречается, и со временем он, несомненно, изменится. Конечно, я сплю с las Negras. А почему бы и нет, мой безгрешный дон Гай? Они устроены точно так же, как и все остальные женщины, и с большой охотой этим устройством пользуются. Вы убедитесь, что они – сосуды, полные пламени, и доставляют гораздо больше удовольствия, чем наши прекрасные кубинки, у которых хоть теплая кровь течет в жилах, не то что у ваших ледяных Nordicas [38], которые все как одна ненавидят мужчин, питают отвращение к любви и производят потомство каким-то таинственным способом непорочного зачатия!

Гай двинулся прочь, качая головой. Он был слишком погружен в свои мысли и не заметил, что Жан Ласкаль, мало напоминающее человека существо, исторгнутое из клоак Марселя, города, который мог бы с успехом поспорить за звание порочнейшего в мире, намеренно выставил свою огромную мускулистую ногу как раз на его пути.

Гай рухнул на палубу, но тотчас вскочил. Его темные глаза горели гневом.

– Morbleau! [39] – выругался Ласкаль. – Протри глаза, дьявол тебя задери! Ты что, вообразил, будто можешь безнаказанно наступать на людей?

– Ты нарочно это сделал, – сказал Гай, с трудом подбирая французские слова. – Вставай, ты, гнусная свинья, пока я не вбил тебе зубы в глотку!

– О! – восторженно выдохнул Ласкаль. – Как он раскукарекался, этот юной петушок! Voila, mes gars! Regardez [40], как я выщиплю из него перья!

Он встал, приземистый, квадратный, мощный, и двинулся на Гая, вытянув руки. Гай сразу понял, что мериться с Ласкалем силой мускулов – глупость. Но уж в ловкости-то он мог с ним поспорить. Он отступил под медвежьим напором француза. Когда же Ласкаль бросился на него, Гай внезапно упал на палубу ему под ноги. Ласкаль неминуемо рухнул бы на него, но Гай, уперевшись в живот француза ногами, с силой распрямил их и бросил Ласкаля через себя, да так, что тот, ударившись о пушечный лафет, потерял дар речи. Француз встал на одно колено, тряся большой головой. Гай отступил к лееру и схватил кофель-нагель. И, когда Ласкаль, качаясь, поднялся на ноги, Гай вновь свалил его ударом, который расколол бы менее прочный череп. На этот раз француз остался лежать без движения.

Гай постоял немного, глядя на него. Подняв голову, он увидел разбойничьи физиономии матросов, окруживших его кольцом. Переводя взгляд с одного лица на другое, Гай уже ясно осознавал, что должен делать дальше. И он пнул Ласкаля по ребрам еще три раза, точно и решительно.

Гай уже не испытывал гнева и сделал это вполне хладнокровно, бесстрастно рассчитав, что лучше теперь один раз хорошенько отделать Ласкаля, чем в течение всего рейса бороться с этим сборищем отпетых негодяев. Отойдя от лежащего недруга, он понял, что достиг цели. Матросы глазели на него с благоговением и страхом. Жестокость, превосходящая их собственную, – единственный язык, который был им понятен.

Ему, конечно, пришлось предстать перед капитаном и его первым и вторым помощниками, чтобы объяснить свой поступок. Но дон Хорхе, первый помощник, решительно встал на его сторону, заметив между прочим:

– Сдается мне, что этот вспыльчивый бойцовый петушок хорошо поддержал дисциплину на судне. Он, con permiso [41], сеньор, внушил этим свиньям немного крайне необходимого уважения к офицерам. Считаю, что его надо оправдать, предупредив, чтобы в будущем лучше владел собой. Удара кофель-нагелем вполне хватило, ногами – это уже было, guiza [42], лишнее…

Капитан Раджерс взглянул на Гая. Лицо капитана выражало суровость, но в глазах можно было заметить озорной огонек.

– Ладно, – проворчал он. – Господин Фолкс, я буду высчитывать с вас дневное жалованье Ласкаля, пока он не поправится. Вопрос решен!

На сорок первый день после отплытия из Гаваны они увидели Африку. Малым ходом они миновали три бесконечные линии, составлявшие Невольничий Берег: белую линию прибоя, желтую береговую линию и зеленую линию джунглей. Достигнув устья Рио Понго, они вошли в него. Гай стоял на носу, глядя на мангровые топи, на возвышавшиеся над ними шерстяные деревья и тамаринды, когда бородатый матрос ткнул его под ребро.

– Смотри, парень! – сказал он, указывая пальцем вниз. Гай посмотрел и ничего не ответил. Но костяшки его пальцев, вцепившихся в леер, побелели.

Они плыли в волнах прибоя, их было около пятидесяти: женщин и мужчин, уставившихся невидящими глазами в залитое солнцем небо. Их качало на волнах взад и вперед, между ними мелькали акулы, пихая их мордами, уже слишком сытые, чтобы продолжать свое пиршество.