Гибель «Русалки» - Йерби Фрэнк. Страница 47

– Ум! – фыркнул Гай. – Никогда не приходилось встречать негра, в мозгах у которого было бы что-то похожее на ум.

– Ну, здесь ты не прав, сынок. Некоторые из них очень умны. Люди, которые привели этот караван, по своим умственным способностям нисколько не уступают белым. Это фулахи, мусульманское племя. Они могут читать и писать по-арабски, хорошие математики и чуть ли не лучшие в мире ремесленники, работающие с золотом и железом…

– Но я думал, – сказал Гай, – что эта танцовщица – из фулахов. Она ведь не негритянка. А эти – негры!

– Та девушка тоже фулашка. Фулахи – смешанное племя. Многие из них унаследовали черты своих арабских предков, особенно те, кто живет в городе Тимбо, – они благодаря бракам между родственниками свели к минимуму примесь негритянской крови. Ты видишь, что, хоть они и черные, носы и губы у них скорее как у белых, а не как у африканцев…

Гай принялся внимательно рассматривать невольников.

– Не у всех, – сказал он.

– Конечно, нет, – согласился дон Хорхе. – В конце концов, фулахи – негры, несмотря на свою арабскую кровь. И все же удивительно, что многие из них столько веков спустя больше похожи на мавров, чем на негров. Мандинго, их соседи, которые тоже мусульмане, – совершенно черные, может, потому, что не пытались сохранить арабскую кровь… А вот и наш добрый монго пришел вручить им подарки, щелкает пальцами и начинает переговоры…

Гай наблюдал странную церемонию африканских приветствий. Все с большим энтузиазмом щелкали пальцами. Затем монго одарил гостей рулонами белой хлопчатобумажной ткани, немецкими зеркалами, бусами и ромом. Вождь фулахов произнес свою dantica, в которой объяснил цель своего визита. Монго выслушал его с серьезной учтивостью, хотя цель визита была очевидна: обнаженные невольники стояли позади вождя в цепях и оковах, пока он говорил.

Гай был уверен, что теперь-то уж начнется торг. Но он не учел африканской страсти к церемониям и представлениям. Никакая сделка не заключалась без соlungee – большого пира. Он продолжался весь день и большую часть ночи. В конце концов все это так надоело Гаю, что при первой же возможности он улизнул к себе в хижину, чтобы поспать.

Шум долго не давал ему уснуть, но лишь только начал он погружаться в сон, как что-то – то ли шепот, то ли какой-то тихий звук – заставило его вскочить с гамака. В темноте хижины возникли очертания чего-то еще более темного, двигавшегося, приближаясь к нему. Гай опустил руку и нашел пистолет. Но в этот момент тень пересекла оконный проем и яркий блик костра осветил лицо.

– Билджи! – выдохнул Гай.

Она приложила палец к губам.

– Молчите, господин! – прошептала она на удивительно хорошем английском. – Монго Жоа не должен ничего знать!

Она подошла ближе. И Гай увидел слезы на ее темном лице: в свете пламени они были красными, как капли крови.

– Почему ты не возьмешь меня с собой, господин? – прошептала она. – Я хорошая девушка. Я трудолюбивая. Я принесу господину много мальчиков, да! Не бросай меня, господин! Монго жестокий. Монго бьет Билджи, когда пьян. Может и ребенка убить, да. Пожалуйста, господин, возьми меня с собой!

– Билджи! – воскликнул Гай. – Я не могу! Ты не знаешь, какой у нас корабль! В твоем положении ты наверняка умрешь!

Билджи медленно осмысливала сказанное.

– Корабль плохой? – спросила она.

– Очень плохой, – выпалил Гай. – Негде спать. Пища ужасная, качка, ветер воет, матросы жестоки. Ты поняла, Билджи? Поняла, почему я не могу тебя взять?

Билджи кивнула. Сочувствия, явственно прозвучавшего в его голосе, было достаточно, чтобы она приободрилась.

– Да, я понимаю. Но господин добр, он вернется после того, как родится ребенок, и заберет с собой бедную Билджи? – Она внезапно улыбнулась, зубы ее блеснули жемчужинами на темном лице. – Господин – добрый и красивый человек!

– Спасибо, Билджи, – усмехнулся Гай. – Ты тоже красивая. Скажи мне, как ты научилась говорить по-английски?

– Старый хозяин научил Билджи.

– А какой был твой старый хозяин?

– Большой. Тоже красивый, хотя и старый. Волосы как желтая трава, как закат солнца. Глаза как море. А маленькая мисси! Красивая! Но старому хозяину пришлось продать Билджи, чтобы маленькая мисси не видела моего большого живота и не видела ребенка, почти такого же белого, как старый хозяин. Теперь Билджи хочет уехать за море, подальше от плохого, безобразного, толстого, жестокого монго. Господин вернется и возьмет ее, да?

– Да, – поспешно сказал Гай. – Я вернусь, Билджи.

– Господин поцелует Билджи в знак нашего договора?

Гай воззрился на нее.

– Ладно, – угрюмо сказал он. – Иди сюда…

Ее губы были удивительно теплыми и мягкими. И солеными от слез. Но поцелуй не был неприятен ему. Совсем нет.

Лежа в темноте после ее ухода, Гай жестоко ругал себя. «Бедняжка, – думал он, – несчастная негритянская девчонка! Но что еще я мог сделать? Никогда бы от нее не отвязался, если бы сказал ей правду».

Он долго не мог уснуть.

Через три дня партия негров для «Сюзанны Р.» была набрана. Гай помогал дону Хорхе надзирать за их подготовкой к путешествию. Чтобы избежать вшей, головы всех мужчин и женщин были гладко выбриты. Затем матросы с удовольствием, покоробившим Гая, заклеймили их всех раскаленным железом, проставив метки различных владельцев груза. Клеймо не вдавливалось глубоко в кожу, а быстро и легко касалось ее, образуя волдыри. Дон Хорхе заверил Гая, что клейменые места со временем полностью заживут.

В день выхода в море для всех обитателей невольничьих загонов было устроено обильное пиршество, причем в меню входили и деликатесы различных племен. Пальмового вина им было выдано ровно столько, чтобы поднять настроение, но чтоб они при этом не перепились. А когда трапеза, сопровождавшаяся пением, завершилась, их погрузили в каноэ и повезли на «Сюзанну Р.».

Они поднимались на борт, и матросы грубо срывали с блестевших от пота тел едва прикрывавшие их клочки одежды. Голыми появились они здесь, в Африке, на свет, голыми их отсюда и увозили. Мужчины были закованы в ножные кандалы: каждый из них, изогнувшись, лежал на правом боку головой на коленях соседа; женщины помещены в каюту, а детям разрешалось свободно ходить по палубе.

Когда все они были благополучно размещены, монго Жоа пришел на корабль, чтобы попрощаться. Он обменялся рукопожатием с капитаном и помощником, а затем протянул руку Гаю. На этот раз Гай пожал ее.

– Счастливого пути, господин Фолкс! – прогудел огромный мулат. – Если вам когда-нибудь надоест море, приезжайте в Понголенд. Вы получите должность моего секретаря и малютку Билджи в придачу, если захотите. Подумайте об этом. Уверяю вас, что еще ни один человек, если он не капитан, не разбогател, плавая на невольничьем судне, да и весьма немногие капитаны добились этого. Другое дело – фактория. Подумайте, мой мальчик…

– Спасибо, монго, я обязательно подумаю… – ответил Гай.

Возможно, если бы первый обратный рейс хоть сколько-нибудь походил на последующие, Гай сразу бы отказался от всего, что связано с работорговлей. Но рейс оказался исключительно удачным. Негры были послушны, погода превосходной. Никто из рабов не пытался совершить самоубийство, удушив себя, или выбросившись в море, или прибегнув к какому-нибудь более сложному способу вроде отказа от пищи. Не возникло и какой-либо ужасной болезни, из тех, что уничтожают половину груза. Все это вместе взятое и обмануло юного Гая Фолкса.

На судне быстро установился обычный распорядок. В десять утра и четыре дня людей выводили на палубу и кормили. Их разбивали на группы по десять человек и заставляли мыть руки в соленой воде. Затем под крики «viva la Havana! [45]» и громкое хлопанье в ладоши перед каждой группой, в зависимости от того, к какому племени она принадлежала, ставили общий бачок с рисом, маниокой, картофелем или бобами. Матрос, вооруженный плетью-девятихвосткой, стоял рядом. После первого щелчка плети неграм разрешалось погрузить руки в бачок. Другой щелчок – они подносили еду ко рту и глотали. «Если бы не такой порядок, – объяснил Гаю старый моряк, – все пожирали бы самые жадные, а медлительные оставались бы голодными».