Гибель «Русалки» - Йерби Фрэнк. Страница 59

Французским он давно не пользовался и несколько подзабыл его. Это обстоятельство помогло ему: оно придало записке оттенок некой таинственности, на что Гай вовсе не рассчитывал, и Моник, женщина до мозга костей, более того, француженка, не смогла преодолеть любопытства и пришла.

Она проскользнула в хижину и теперь стояла, разглядывая его, прелестная, крошечная, как кукла, с мальчишеским лицом, которое нарушало все законы красоты, – и все же в ней было нечто большее, чем миловидность. Скулы ее выступали, рот был очень широк, глазам не хватало места на маленьком лице. Но это были удивительные глаза: огромные, полные какой-то неутоленной печали.

– Вы хотели видеть меня, мсье? – спросила она. Голос ее был низкий и хриплый, но звучал нежно, как ласка.

– Да, – сказал Гай по-французски. – Я хотел вас видеть, Моник. И я рад, что вы пришли…

– Zut alors! [50] – рассмеялась она. – И я рада вас видеть. Но в чем дело? Думаю, это не слишком осторожно с моей стороны – прийти сюда. Моему мужу, монго, это бы не понравилось…

– Вашему мужу? – изумленно вымолвил Гай.

– Конечно. Мы поженились перед отъездом из Франции. Но что в этом такого странного, мсье?

– Послушайте, Моник. Мне не удалось скопить большого состояния. Но я оплачу ваш проезд до Франции и, кроме того, дам достаточно денег, чтобы вы открыли маленькое дело. Магазин дамских шляп или даже ателье мод.

Она воззрилась на него в безграничном изумлении.

– Но почему вы это предлагаете? – спросила она. – Вы совсем меня не знаете и…

– Я вас достаточно знаю. Дома вы сможете по-настоящему выйти замуж.

– Но у меня была уже свадьба! В церкви. С цветами, вуалью и…

– Моник! Неважно, как проходила ваша свадьба, – белая женщина вообще не должна выходить замуж за ниггера!

– Ах вот как! Боюсь, что вы начинаете меня сердить. Да кто вы такой, мсье, что позволяете себе подобным образом говорить о моем муже!

– Не имеет значения, кто я. Белый человек, и этого вполне достаточно. Может быть, вам многое пришлось испытать в жизни, но все равно это не оправдание для…

– Assez! [51] – выпалила Моник. – Хватит! Теперь позвольте мне кое-что сказать вам, мсье. Я вышла замуж за человека, который добр и ласков со мной, и я люблю его. У него очень нежная кожа, и мне нравится ее цвет. Именно поэтому я сразу обратила на него внимание. Я видела много-много мужчин, таких как вы. Вот вы белый. Но, скажем, брюхо у рыбы тоже белое. Рыба ведь не надувается от гордости – это простое явление природы, ничего больше. Некоторые люди белые, некоторые желтые, некоторые краснокожие, некоторые черные. Это цвета, не более того, и никакого значения они не имеют. Люди разных цветов кожи интересны, как интересны различные виды цветов. Но в конечном счете все они человеческие существа, в их сердцах – любовь и ненависть, жалость и боль, все они маленькие дети милосердного Бога, который любит их всех одинаково. Вы хорошо поняли, что я сказала?

– Я понял, что вы безнадежны.

– Если этим словом вы называете мою любовь к человеку, которого я не собираюсь покидать только из-за того, что вам не нравится цвет кожи, дарованный ему Богом, то тогда вы правы, мсье. Вы слишком далеко зашли. Может быть, мне не особенно нравится цвет вашей кожи – я же не беру на себя смелость сказать вашей жене, чтобы она из-за этого от вас ушла! Это было бы чересчур. А теперь я пойду. И скажу вам, мсье, с вашего разрешения, что мне очень вас жалко. Вы были бы приятным человеком, если бы очистили свое сердце и в нем было бы больше доброты…

Она направилась к выходу, но было поздно: в дверном проеме стоял монго Жоа, внимательно глядя на нее. Он весь дрожал и был не в состоянии говорить, но когда наконец заговорил, его самообладанию можно было позавидовать.

– Пойдем, моя дорогая, – сказал он мягко. – Уже очень поздно. Спокойной ночи, мистер Фолкс. Надеюсь, ничто не омрачит ваш сон…

Гай, конечно, не спал вовсе. Он лежал на своей постели, держа пистолеты наготове. Так он пролежал два часа, а потом по всей деревне зазвучали голоса и послышался топот бегущих ног. Он встал и проковылял к двери, опираясь на бамбуковые костыли. Задвижка была открыта, но дверь не поддалась – кто-то подпер ее снаружи тяжеленным бревном железного дерева. Гай отошел назад и бросился на дверь всей своей массой, однако она даже не шелохнулась, а он упал на пол, чувствуя страшную боль в сломанной ноге. Потом встал, сделал еще одну попытку – результат был тот же. Лежа на полу, он слышал, как ночной воздух пронзают крики ужаса.

У самой двери раздался голос Билджи, звавшей его по имени. Он слышал, как она берется за бревно, с усилием тащит, прерывисто дыша. Потом она закричала. Сквозь ее крики пробились угрюмые хриплые голоса:

– Не надо сопротивляться, женщина. Уходи! Монго приговорил его. Он осмелился коснуться белой жены монго и теперь должен умереть. Уходи, дьявольские муравьи уже близко!

Он слышал, как она в отчаянии выкрикивала его имя. Потом крики стали глуше и наконец совсем затихли, как будто кто-то зажал ей рот рукой. Он еще полежал, собираясь с силами, затем встал и направился к окну. Этот выход тоже был загорожен. Он вернулся на середину комнаты. Охранявшие его негры наверняка убежали. Никто не осмеливался оказаться на пути бродячих муравьев. Гай сел и задумался. Потом, улыбнувшись, поднял мушкет, проскакал на одной ноге к задней стене дома, построенного из прутьев, обмазанных речным илом, размахнулся и ударил в нее мушкетом. Приклад пробил стену с первого удара. Гай бил и бил, пока дыра не стала достаточно большой. Потом стал выбираться наружу. Это было тяжким делом. Он упирался руками и здоровой ногой и с силой отталкивался, пока наконец не вылез наружу, да так неловко, что сломанная нога подвернулась. Боль была такой острой, что он потерял сознание.

Гай пришел в себя от ощущения, что в него сразу во многих местах вонзают раскаленные добела иголки. Он лежал еще какое-то время, пока не понял, что это. Попытался встать, но не смог: костыли остались в хижине. Тогда он перевернулся и пополз. Уколы раскаленных игл усилились. Он был очень смелым человеком, но такая смерть показалась ему ужасной. Гай преодолел еще три ярда и тогда почувствовал, что больше не в силах сопротивляться острой режущей боли от укусов насекомых. Он лежал в густой муравьиной массе, отчаянно молотя руками и пронзительно крича.

Билджи услышала эти крики и нашла его. Она была маленькая, хрупкая и не очень сильная, но сумела каким-то чудом вытащить его из этой гущи, поднять и понести, вознося молитвы большому Богу белого человека, а заодно и всем мрачным и кровавым африканским богам. И ее молитва дошла до кого-то из них, а может, даже до нескольких. Потому что нет ложных богов, если верить в них достаточно сильно: каждый человек носит в душе свое собственное божество, наделяя его своим безобразием или озаряя светом своей истины.

Билджи вынесла Гая на высокое место, в стороне от потока муравьев. Они лежали там, тяжело дыша, а когда услышали крики, подползли к краю обрыва и глянули вниз. Кто-то боролся с муравьями из последних сил, но они ничем не могли помочь. Крики перешли в булькающие стоны, и все стихло. Они лежали, держа друг друга в объятиях, и рыдали от сознания собственной беспомощности…

Утром, когда муравьи ушли, Билджи спустилась в покинутую людьми деревню и взяла костыли Гая. Она принесла также его пояс с деньгами и пистолеты, а потом они двинулись вниз по тропке, ведущей к реке и дальше к морю. И прямо под обрывом обнаружили скелет женщины. Одна нога погибшей была прикована к бревну, нетронутыми остались лишь украшения – бусы и браслеты.

– Унга! – пронзительно крикнула Билджи. – Унга! – Она рухнула на колени рядом с этими жалкими останками, сотрясаясь от бурных рыданий.

– Но как… как ты узнала? – прошептал Гай.

– Браслеты! Браслеты Унги, бвана! Но за что? За что монго убил ее?