Изгнанник из Спарты - Йерби Фрэнк. Страница 105

– Верно, – спокойно сказал он. – Но я не только оснастил триеру, но и, хотя ты, кажется, не склонен этому верить, командовал ею в бою. По правде говоря, Алет был вне себя от моих действий. Именно потому, что он был гораздо опытнее меня, он и не одобрял чрезмерного риска и советовал мне быть осторожней.

Критий улыбнулся.

– Для метека ты мастерски владеешь диалектикой, – сказал он. – Можно даже подумать, что ты в юности частенько захаживал к Сократу.

– И захаживаю до сих пор, в чем и заключается разница между нами, Критий!

– Очень упрямый старик, Аристон, я бы даже сказал, чересчур упрямый, – сказал Критий. – Ты бы посоветовал ему отказаться от кое-каких привычек, иначе…

– Что иначе? – спросил Аристон.

– Иначе может случиться так, что я буду вынужден каким-то образом ограничить его деятельность, – ловко сформулировал Критий.

– С твоей стороны было бы умнее, – сказал Аристон, прекрасно понимая, что все уже Глава XXV

Аристон сидел у огня в маленькой харчевне, пытаясь согреть руки о большую чашу нагретого медового вина. Харчевня находилась в Беотии, у самой границы между этим государством и Пла-теей, так что здесь, естественно, было гораздо холоднее, чем на юге, на Аттическом полуострове.

Он повернул голову и окинул взглядом людей, битком набивших харчевню. Он сразу определил, что почти все они были афинянами, хотя никогда прежде ему не приходилось видеть жителей своего приемного полиса столь молчаливыми, запыленными, усталыми, забитыми, запуганными…

Он подозвал хозяина харчевни и спросил, кто эти люди.

– Кто они? – переспросил этот славный беотиец. – Ну разумеется беженцы, мой господин, бегущие от Тридцати Тиранов. Такое впечатление, что афиняне изобрели для себя новый закон: любой бедолага, чье имя не внесено в список Трех Тысяч Олигархов, сколь бы знатным и благородным он ни был, может быть в мгновение ока отправлен в тюрьму, где ему тут же предоставят возможность промочить горло глотком отборного яда. И все это без ненужной траты времени на такие глупости, как суд.

– И что, все эти люди были осуждены на смерть? – спросил Аристон.

– Нет, мой господин. Иначе они не были бы здесь.

Просто у них появились некоторые основания считать, что следующая порция яда предназначается для них. Как я слышал, теперь в Афинах заработать ее можно безо всякого труда. Может, их вина состоит в том, что они прилюдно подали милостыню нищему, или ни разу не забили до смерти своего раба, или, страшно подумать, ни разу даже не столкнули с дороги в грязь какого-нибудь фета…

– Словом, им так или иначе не удалось соответствовать высоким аристократическим принципам и в полной мере проявить надлежащие благородные чувства? – подытожат Аристон.

– Вот именно. Ну а ты, мой добрый господин, осмелюсь спросить, что привело тебя в наши края?

– Да то же, что и их. Только мне удалось выбраться оттуда немного раньше, еще до вступления в силу того закона, о котором ты говорил, друг мой. Однако судя по твоим словам, ты придерживаешься либеральных взглядов, невзирая на твой цветущий вид и весьма почтенное брюхо. Весьма редкий случай. Тем не менее, мне думается, ты мог бы мне помочь. Допустим, я хотел бы кое-что изменить в Афинах…

В глазах хозяина промелькнуло внезапное подозрение.

– Господин столь благородного вида, как ты? – осведомился он.

– Благодарю тебя за лестные слова. Но я не всадник и даже не калокагат. Я простой метек. Правда, богатый метек – точнее, был им до того, как они отобрали у меня мои мастерские и к тому же убили моего лучшего друга.

– А кто был твоим лучшим другом, мой господин? – спросил беотиец.

– Ты когда-либо присутствовал на играх? – спросил Аристон. – На Истмийских или Олимпийских?

– И на тех, и на других, – с гордостью заявил хозяин.

– Тогда ты должен знать – или, по крайней мере, должен был видеть – атлета Автолика.

– Автолика? Великого панкратиаста? Который сломал руку Промития, как тростинку, а затем зашвырнул его так далеко, что… Неужели ты хочешь сказать, что они…

– …убили его? Да, – подтвердил Аристон.

Пламя ярости вспыхнуло в глазах хозяина харчевни. Он, как и многие простые люди, всегда восхищался спортивными подвигами и боготворил могучих, бесподобно сложенных атлетов, которые их совершали.

– Я бы на твоем месте, мой господин, – сказал он, – отправился в Фивы. Там обосновался фрасибул Стирий-ский. Я слыхал, что он собрал вокруг себя немало отличных воинов.

Аристон, разинув рот, уставился на хозяина, буквально остолбенев от изумления. Подумать только, Фрасибул, молчаливый соучастник Ферамена во время позорной судебной расправы над шестью стратегами! Каким образом подобный тип мог найти в себе мужество, чтобы?..

Но он тут же спохватился и направил свои мысли в иное русло, вспомнив, уже без всякой насмешки, о более ранних событиях. Ибо шесть лет назад Фрасибул приобрел заслуженную славу, одержав, вместе с Алкивиадом, блестящую победу в морском сражении под Кизиком; опять же, через три года он с тридцатью триерами подчинил себе все фракийские города, восставшие против Афин. И даже при Ар-гинусах, несмотря на то что его самолюбию был нанесен болезненный удар, когда афиняне безо всяких видимых причин понизили его до должности триерарха – скорее всего за давние и близкие отношения с Алкивиадом, – фрасибул тем не менее проявил себя по меньшей мере достойно. Так можно ли считать трусом человека только за то, что он один-единственный раз потерял самообладание? Ибо одно дело смотреть в лицо смерти во время боя, когда кровь кипит в жилах и у тебя нет времени думать о ней. И совсем другое – встретить ее в мрачном и сыром подземелье, держа в руках чашу с ядом. Во всяком случае, мысль о такой смерти должна казаться невыносимой. Ну а теперь…

«А теперь попробуем себя в роли сикофанта, – с усмешкой подумал Аристон. – Я заставлю того, кто когда-то был блестящим и отважным полководцем и кем ныне, несомненно, движет чувство стыда, предоставить мне командную должность в рядах его войска за мое молчание, за то, что я не стану вспоминать о его прегрешениях. Да будет так! Вперед, в Фивы!»

– Благодарю тебя, мой добрый хозяин, – произнес он вслух. Он кинул монету на скамью, расплачиваясь за еду и питье, и вышел во двор, чтобы разыскать свою лошадь.

– Ты хочешь занять командную должность? – переспросил Фрасибул. – Ты, метек?

– Неужели Афины еще недостаточно пострадали от деления людей на сословия? – возразил Аристон. – Я мог бы заступиться за свой род – к слову, весьма знатный, Фрасибул, можешь мне поверить, – и объяснить, каким образом я стал метеком в Афинах, вместо того чтобы занять приличествующее мне положение в моем родном полисе. Но я не стану этого делать. Яне обязан что-либо тебе объяснять. Сейчас котурн на другой ноге, стратег! Ибо где ты был, благородный Фрасибул, когда триеру, оснащенную мною за собственный счет, протаранили и потопили у Аргинус четыре сиракузских корабля после того, как она совершила подвиги, которые моя скромность не позволяет мне даже назвать, чтобы не прослыть хвастуном? Где ты был, когда я всю ночь цеплялся за обломки моего корабля, слушая предсмертные стоны гибнущих товарищей?

– Ты был у Аргинус? Ты командовал триерой?

– Спроси у Ферамена! – заявил Аристон.

– Ты, стало быть, отправляешь меня прямо в Тартар. Ибо Ферамен мертв. Но я, кажется, припоминаю, что он рассказывал мне о доблести, проявленной неким метеком. Арестед – Аристокл – Арис…

– Аристон – это я и есть. Ибо среди всех триерархов флота я был единственным метеком. Так что же, ты принимаешь меня в свое войско, Фрасибул? Уверяю тебя, ты быстро убедишься, что я умею сражаться.

Полководец задумчиво посмотрел на высокого человека, стоящего перед ним. Он видел посеребрившиеся виски Аристона, седые пряди в его бороде цвета жженого воска, но он видел и то, что этот уже немолодой человек не имел ни грамма лишнего веса, что мускулам его рук, ног, груди мог позавидовать сам Геракл.