Изгнанник из Спарты - Йерби Фрэнк. Страница 33

– Мир тебе, сын мой, – сказала она своим удивительным безмятежным голосом, который он так любил и помнил.

– Мама! -заплакал Аристон. – Я убил тебя! Я…

– Нет, – возразила она. – Смерть каждого человека предопределена с начала времен. Аристон. Ты тут ни при чем. Просто мои дни были сочтены, вот и все. И дни Тала тоже. А теперь запомни…

– Что, матушка? – воскликнул он от всего сердца. И у него оборвалось дыхание от тоски, любви и горя.

– Что ты должен простить себя, сын мой. Потому что только ты сам можешь это сделать. И никто другой. Греховность в природе людей. И способность к раскаянию – тоже. Но ты не должен придавать слишком большого значения ни тому ни другому. Человек с рыбьей кровью, не согрешивший хотя бы раз, это чудовище. Как твой предок Ипполит, в честь которого назвали твоего дорогого дядюшку. Поэтому Афро-дита и убила его, того Ипполита. А человек, упивающийся своим раскаянием, – недочеловек. Да-да, он просто кретин! Будущее принадлежит тебе, сын мой. Прости себя. И забудь. Забудь…

– Матушка! – вскричал он, но мать уже исчезла во мгле.

А утром Аристон проснулся с ясной головой. Через неделю резь в животе и рвота прошли.

Однако все остальное было просто непереносимым. Во-первых, когда он поправился настолько, что смог вернуться в гимнасий, педоном его прогнал. Аристона теперь явно считали неподходящим товарищем для спартанских мальчиков.

Тогда он отправился в палестру, чтобы упорными упражнениями преодолеть неуклюжесть и медлительность, оставшиеся после ранения. Но, явившись туда, моментально остался один, поскольку при его приближении каждый атлет взял свое копье, диск и щит, оделся и покинул гимнастический зал.

В каком-то смысле Аристону было бы легче, если бы он подвергался насилию, насмешкам или угрозам. Возмущение пробудило бы в нем ярость и упорство. Но его не преследовали. И не просто игнорировали. Его отвергали. С изощренной жестокостью. Везде, куда бы ни пришел Аристон, воцарялось молчание. Словно сама смерть вдруг появлялась в какой-нибудь харчевне, доме, на улице. Если Аристон просил вина, ему молча протягивали чашу. Но, когда он пытался заплатить и бросал хозяину железный обол, хозяин качал головой, и тусклая, тяжелая монета так и оставалась лежать на пурпурно-алом прилавке. А когда Аристон осушал большую чашу, мерзавец разбивал ее у юноши на глазах.

Только однажды на Аристона напали в открытую. Дело было в месяце гамелионе. Во время бесконечных одиноких скитаний по улицам Аристон увидел девушек, разучивавших танец в честь Диониса. Через несколько дней им предстояло участвовать в празднестве. Аристон остановился, чтобы полюбоваться на них; благодаря Фрине его сердце и ум стали очень восприимчивы к женской красоте, а эти девушки были, в основном, очень милы. С некоторой натяжкой одну-двух даже можно было назвать красавицами. Аристону, страдавшему от невыносимого одиночества, они показались нимфами и богинями.

Но вдруг какая-то девушка заметила Аристона и указала на него своим подругам. В любом другом полисе Эллады, застань юноша врасплох обнаженных девушек, они с визгом убежали бы. Но эти девушки были спартанками. Они окружили Аристона и подступали к нему, пока их красивые, юные, потные тела не оказались на расстоянии вытянутой руки от него. А тогда каждая по очереди плюнула ему в лицо.

Он вытерпел это. Он вообще многое вытерпел. Но теперь, если будет на то воля Зевса, какой-нибудь афинский копьеносец, лучник или пращник положит этому конец. Эринии прекратят преследовать его. Смерть будет для Аристона избавлением,, благословением.

Аристон тряхнул головой в шлеме, пытаясь отогнать подобные мысли. Потом заметил Орхомена, стоявшего неподалеку в мокрых от дождя доспехах, и подошел к нему. Он был единственным живым существом, которого Аристон теперь не избегал.

Орхомен не произнес никакого приветствия, лишь кивнул и вновь перевел взгляд на стены Афин. Они были так близко, что Орхомен с Аристоном могли разглядеть наверху, сквозь серебряные нити дождя, гребни их конского волоса, украшавшие шлемы афинских гоплитов.

– Трусливые собаки! – воскликнул Аристон.

– А кто тебе сказал, что храбрость – это достоинство? – возразил Орхомен.

Аристон поглядел на простого гоплита, каким теперь был Орхомен, ведь он добровольно отказался и от звания илиар-ха, и от службы в городской страже, чтобы принять участие в военном походе вместе со своим юным другом. Другом? Аристон немного подумал. Уж не от его ли кинжала – однажды ночью, в спину – приму я смерть?

– А разве нет? – спросил Аристон.

– Не всегда. Твоему отцу, настоящему, а не седобородому ослу в доспехах, возглавляющему наше войско, удалось это вдолбить в мою тупую башку. Ничто не остается неизменным. Все зависит от обстоятельств. Бывают случаи, когда трусость становится добродетелью.

– Назови хоть один, – потребовал Аристон. Орхомен поразмыслил. А потом улыбнулся: за то короткое время, пока он ходил в учениках у илота. Тал его здорово вымуштровал. К примеру, Орхомен не возмутился и не потребовал назначить его пентекостом, что соответствовало бы его прежнему званию, а спокойно воспринял, когда его разжаловали и сделали обыкновенным воином, – только улыбнулся да плечами пожал.

– Будь я поэтом Еврипидом, – сказал он, – и задумай написать шедевр к следующим Дионисийским празднествам, было бы вполне оправданно, если бы я старался спасти свой труд, сохранить его для потомков, хотя бы для этого мне пришлось спасать мое бедное, бренное тело. Или – тебе это, как спартанцу, понятней – должен был бы поплатиться честью. Обладай я подобным талантом, я бы с радостью бросил щит и бежал.

Аристон смотрел на Орхомена не отрываясь.

– И все же, – молвил он, – ты здесь… и до сих пор вел себя храбро.

Орхомен пожал плечами.

– Афиняне не такие уж страшные, – сказал он.

Глаза Аристона мрачно поблескивали на юном загорелом лице, словно голубое священное пламя.

«Придется мне тебя спровоцировать, друг мой Орхомен, – подумал он. – Уж больно противно ждать. Воюя с такими врагами, как афиняне, я, пожалуй, доживу до того, что стану геронтом. А жизнь… моя жизнь – это бремя, от которого мне хотелось бы избавиться, друг».

– Орхомен! – позвал он.

– Да, Аристон?

– Приведи мне пример инцеста, который можно было бы оправдать.

Орхомен поджал губы. На его виске набухла и забилась жилка. Но, когда он заговорил, голос звучал спокойно, сдержанно.

– Ну, например, когда виновные не знали о своем родстве. Как Иокаста и Эдип, – натянуто произнес он.

– Я не говорил «объяснить», – покачал головой Аристон. – Я сказал оправдать.

Орхомен опять надолго задумался.

– Допустим, случилась катастрофа… Наводнение… Чума. И ты с сестрой…

– С матерью, – поправил Аристон.

– Ладно. Ты с матерью – единственные жители полиса, которые уцелели. Тогда, ради сохранения рода, будет оправдано, если ты с ней ляжешь. Таких примеров в истории немало…

«Значит, разозлить тебя не удастся?» – подумал Аристон.

А вслух сказал:

– Орхомен!

– Да, Аристон?

– Почему ты до сих пор не убил меня? Ты же питаешь ко мне такую ненависть!

Орхомен уставился на юношу. Однако голос его звучал так же спокойно, как и раньше.

– Потому что ты этого хочешь, – ответил он. – Смерть будет для тебя благодеянием. Вот почему я вызвался пойти на войну. Я буду с тобой рядом. И спасу тебя, если пона– добится, тысячу раз. Чтобы ты продолжал жить. Продолжал страдать. Ты можешь придумать что-нибудь хуже?

Аристон поднял голову, поглядел на высокие афинские стены. Аттический лучник выпустил в Орхомена и Аристона стрелу. Но поскольку, победив два с лишним столетия назад скифов, которые считались лучшими в мире лучниками, эллины не переняли их технику стрельбы, ибо питали безграничное презрение ко всему варварскому, – а заключалась эта техника в том, что стреляющий целился врагу в ухо, а не в живот, как греки, – афинянин, естественно, промахнулся, и стрела упала вдалеке от Орхомена и Аристона, которые напоминали в своих блестящих от дождя доспехах величественных юных богов.