Сарацинский клинок - Йерби Фрэнк. Страница 18

– Неважно! – буркнул Ганс.

Он бывал храбр, как лев, сидя в седле. Но в некоторых других случаях он оказывался трусом. Даже своей тугодумной башкой он понимал, что продолжать этот разговор опасно, он может завести слишком далеко. Если его подозрения справедливы, он должен будет убить Пьетро, к которому хорошо относится, от которого во многом зависит и чья смерть ничего не разрешит. Можно смыть позорное пятно с репутации сестры, убив рыцаря, но, если обидчик низкорожденный, пятно не только остается, но и закрепляется. Сама того не зная, Иоланта полностью обезопасила жизнь Пьетро от каких-либо посягательств со стороны своего брата. Убить своего оруженосца значило публично признать, что его сестра пала немыслимо низко; ибо если итальянская знать в тринадцатом веке могла простить прихоть, то никак не простила бы перечеркивание твердо установленных границ родства и привилегий…

– Ладно, – сказала, улыбаясь, Иоланта. – Мы слишком много ссоримся. Завтра я присоединюсь к вам в Роккабланке. Это будет прекрасное развлечение – особенно потому, что я смогу доставить себе удовольствие помучить этого лысого дурака. У него столько волос на подбородке и так мало на голове! [15] А в самой голове такая масса злодейства, что я всегда могу смутить его, высказав ему правду…

– Отец должен выдать тебя за какого-нибудь настоящего германского рыцаря, – сказал Ганс – Даже норманн был бы не так плох. Но эти итальянцы! Они все-таки наполовину мавры… [16]

– Я принесу ваши доспехи, господин, – сказал Пьетро.

Когда он вернулся с кольчугами и шлемами, Иоланта уже ушла. Пьетро этому обрадовался. У него и без нее хватало хлопот с дурным характером Ганса.

При виде своих доспехов Ганс пришел в хорошее настроение. Интриги, происходившие в замке, утомляли его. Но стоило ему сесть на коня н взять в руки меч, как он совершенно менялся. С точки зрения Ганса, Провидение могло бы устроить мир и получше, – чтобы добрый рыцарь мог проводить свою жизнь в охоте, доблестных войнах с врагами и в любовных играх…

И за пиршественным столом. Хороший пир оказывался почти таким же развлечением, как и рыцарский турнир. Пьянство не входило в число любимых занятий Ганса. Он не унаследовал пристрастия своего отца к вину…

Через полчаса, после мессы, настолько короткой, что это граничило с грехом, и завтрака из нескольких кусков черствого хлеба, который они запили вином, разведенным водой, они выехали из Хеллемарка. Ганс был в доспехах – в шлеме, в кольчуге и со щитом, на боку у него висел его добрый меч Хейльбанд. Его кольчуга, изготовленная из множества маленьких колечек, выкованных из закаленной стали, доставала до колен и прикрывала руки. На ногах ниже кольчуги были стальные чулки и серебряные шпоры.

Доспехи Пьетро не были столь роскошны, но добротны и удобны. Он ехал без головного убора, и у него не было ни меча, ни щита, ни копья – это было оружие рыцарей, не положенное оруженосцу. Если только – благодаря какому-то чуду – он станет рыцарем, тогда он сможет защитить свою голову шлемом и наносить удары мечом или копьем. Конечно, от него требовались ежедневные занятия с таким оружием, но на охоте и в настоящей битве он должен сопровождать своего господина почти безоружным.

Пьетро вез тяжелый арбалет, оружие, которым могли пользоваться даже низкорожденные охотники, и легкий лук, обычно используемый при охоте на птиц, – оружие не столь грозное, как арбалет, но обеспечивающее известную быстроту стрельбы, поскольку его можно натягивать руками – деревянные стрелы не требовали натягивающего приспособления. Пьетро прекрасно владел этим легким оружием, но стыдился его. Рыцари презирали стрелков из лука. “Первый лучник, – говорили они, – был трус, который побоялся выйти на схватку с противником”.

К своему возмущению, Пьетро обнаружил, что им не надо въезжать в Роккабланку. Охотники уже собирались у стен замка. По их количеству он понял, что предстоит серьезное дело – они охотятся не просто для развлечения.

Завтра будет большой праздник. Графу Алессандро предстоит накормить более тысячи человек. Пригодится любая добыча охотников – от кроликов до крупных оленей. Главный лесничий не полагался на случайности – он согнал с полей несколько сот крепких парней и вооружил их палками, чтобы они били по кустам и таким образом гнали зверей впереди себя.

Охотники убили массу животных. Ганс и все остальные остались довольны. Но олени, спасавшиеся от охотников, напуганные стуком палок, что-то напомнили Пьетро. Поначалу он не знал, что именно, потом понял – жителей Рецци. У кабанов, оленей, зайцев, у пойманных в силки птиц не было спасения. В этой охоте не требовалось мастерства – дело решала подавляющая сила. Он испытал то же чувство, как и тогда – что жизнь не так уж хороша и приятна, и вообще – стоит ли жить? Ты рождаешься на свет Божий в крови и зловонии, и крики твоей умирающей матери эхом отдаются в тебе, так что непознанные, не запомнившиеся, они все равно остаются частицей тебя. Потом за тобой охотятся, всегда охотятся, и ты бежишь с той усталостью внутри тебя, которая сама по себе есть частица смерти, всегда зная, что бежать бессмысленно, потому что ты рухнешь – под ударами больших и сильных, тех, у кого небо разверзнется над головами, если они позволят тебе, маленькому, хитрому, отличающемуся от них, выжить. Или они будут терзать тебя до смерти мелкими и отвратительными придирками – говорить тебе, какое место ты можешь занять за столом, обращаться к тебе с унизительными эпитетами, запрещать тебе носить мех, носить меч, запрещать тебе брать в жены девушку не равного с тобой положения. Придирки мелкие, отвратительные, и они убивают в тебе что-то – твою гордость, возможно, твою веру в себя, пока ты не становишься таким же зверем, как они, и зажигаешь свечи, и звонишь в колокола, и бежишь, стеная, чтобы простереться перед непонятным и непознаваемым, потому что тебе нужно иметь что-то, за что можно уцепиться перед надвигающейся тьмой, даже если это только бормочущие призраки чужих страхов, обозначенные как Бог, или святые, или Дух Святой…

Эти ощущения были так далеки от охоты. Но всю свою жизнь Пьетро сталкивался с миром, который убивал Исааков, потому что они были умны и отличались от других, и таких, как Донати, потому что они были от природы благородными, гордыми и храбрыми и свобода для них кое-что значила.

Кто-то должен повернуть эту свору гончих. Кто-то должен проделать это верно и умело, пока этот мир, где каждый живущий кому-то принадлежит, не будет заменен миром, где человек будет принадлежать самому себе – если только не пожелает принадлежать Богу, но это тоже будет его выбором, и он будет иметь право отказать даже Богу, если сможет обойтись без него.

Я это сделаю, поклялся себе Пьетро, я поверну охотников. Я разобью их колотушки, заверну их лошадей, утоплю их в их собственной крови…

– Бога ради, Пьетро! – заорал Ганс. – Смотри, что ты делаешь!

Пьетро успел повернуть своего коня как раз вовремя.

– Извините, сир Ганс, – сказал он.

– Ты никогда ничему не научишься, – застонал Ганс. – Вечно ты витаешь в облаках. Это не по-мужски. Если бы я не знал, что ты умеешь скакать верхом и стрелять из лука, я мог бы поклясться, что ты наполовину девушка…

Юноши из семейства Синискола подъехали к ним и, не слезая с коней, с любопытством рассматривали Пьетро.

– Это твой оруженосец? – спросил Ипполито, следующий по возрасту после Энцио.

– Да, – коротко отозвался Ганс.

Синискола ничего не сказали. Они сидели в седлах, глядя на Пьетро, все четверо – Ипполито, Людовико, Андреа и Энцио. Пьетро почувствовал себя окруженным, раздавленным. Их лица были похожи одно на другое, в них, конечно, были и отличия, но схожести обнаруживалось больше. Они были повторением лица их отца, графа Алессандро, как зеркала, поставленные под разными углами. Пьетро не нравилось то, что он видел. Гордость является частью человека, необходимой чертой, но не такая гордыня, как у братьев Синискола. У них гордость переросла в нечто иное – Пьетро подыскивал точное слово, – в холодное, неистовое презрение ко всем н ко всему на свете. В них ощущалось еще одно качество – хорошо натренированная сила, целенаправленная и страшная. Сила, не знающая жалости.