Сарацинский клинок - Йерби Фрэнк. Страница 56
Пьетро посмотрел на нее.
– Мне очень жаль, – сказал он. – Твой отец был хороший человек, и Ганс тоже. И Марк и Вольфганг были скорее подвержены дурному влиянию, нежели сами грешили…
– У меня есть теперь кого оплакивать… больше, чем их, – прошептала Ио. – Пьетро, Пьетро, любовь моя…
Она не могла договорить.
– Не оплакивай меня, – сказал Пьетро.
– Оплакивать? Чтобы я хоронила тебя? Оплакивать – да я разорву небеса моими стенаниями, затоплю весь мир слезами и покину его еще более безумной, чем мои братья! Оплакивать? Тебя? Тебя, мой Пьетро, ради которого я с радостью буду умирать неделями в самых страшных мучениях, какие только может изобрести этот гнусный зверь, мой муж. О, любовь моя, моя погибшая любовь, я не переживу тебя и часа!
– Нет, Ио, – прошептал Пьетро, – я еще жив, а из темниц, бывало, бежали…
– Бежали? Ты когда-нибудь видел этот колодец под Хеллемарком?
– Да, – выговорил Пьетро, и голос его прозвучал безнадежно.
В подземной тюрьме было очень темно. Пьетро слышал, как где-то поблизости капала вода. Пол был склизким. От холода Пьетро все время трясло. Он сидел в этом колодце три дня и три ночи. Он определил это по тому, когда ему приносили еду. Пища была грубая и простая, но здоровая. Энцио не собирался морить его голодом.
Странно было то, что Энцио не прибег сразу же к пыткам. Неужели он на самом деле боялся вызвать неудовольствие Фридриха? Но Пьетро знал, что это не так. Даже если бы император каким-нибудь чудом оказался в Италии, он никогда не мог бы узнать, что произошло с Пьетро.
Нет, Энцио останавливало нечто другое. Нечто ужасное
Пьетро думал об этом, когда услышал над головой какой-то шум. Он напрягся, и, несмотря на холод, на лбу у него выступил пот. Он много раз смотрел смерти в лицо. Но не такой смерти. Не в таких обстоятельствах. Не в одиночестве и беспомощным. Он видел, как умирали люди под пытками, и знал, что есть грань, за которой самый мужественный человек начинает кричать и молить о пощаде. Он не был самым мужественным человеком на земле. Сейчас он испытывал страх. Чудовищный обессиливающий страх.
Он не хотел умирать. Он не хотел оставлять Ио беспомощной в руках этого зверя. Он хотел прожить достаточно долгую жизнь, чтобы исправить многое, что давно требует исправления. Только после этого он, возможно, захочет умереть. Он не знал.
Звуки, раздавшиеся у люка, были негромкими. Энцио и его подручные производили бы больше шума. В этих же звуках было что-то тайное, пугающее
Он услышал, как повернулся в замке большой ключ. Потом люк тихо подняли и вниз спустилась лестница. Пьетро выжидал. В проеме люка появился факел, осветивший лестницу. Потом стали видны приподнятые юбки и сверкающие белые ноги.
– Ио! – задохнулся Пьетро.
– Тихо! – сказала она. Потом глянула наверх. – Джулио, Бога ради, брось нам сюда факел.
В люке показалось бородатое лицо тюремщика, и он кинул им факел. Пьетро ловко поймал его.
Он стоял, глядя на нее.
Ио бросилась к нему и прильнула губами к его губам. Это был бесконечный, болезненный поцелуй.
Пьетро оторвал ее от себя.
– Ио, Бога ради…
Она плакала.
– У нас так мало времени, – всхлипывала она, – и я должна тратить его на объяснения…
– Где он? – спросил Пьетро. – О Боже, Ио, я не хочу, чтобы тебя тоже убили. Скажи мне…
Она прижала свою мягкую руку к его губам.
– Уехал. В Перуджу. У него там женщина. Видит Бог, у него женщины в каждом городе Италии.
Пьетро уставился на нее. В том, что она говорила, не было никакого смысла.
Она заулыбалась, хотя слезы все еще лились из ее глаз. Она взяла из его рук факел и воткнула его в расщелину в стене.
– Ты не умрешь! – шептала она. – О, любовь моя, любовь моя, ты будешь жить! Он собирается отпустить тебя!
Пьетро отступил на шаг и смотрел на нее.
– Какой ценой, Ио?
– Я… я напомнила ему, что Исаак оставил тебе на Сицилии состояние. Ты знаешь об этом?
– Нет, – ответил Пьетро.
– Нам сказал об этом Абрахам перед тем, как Энцио отпустил его. Он, вероятно, думал, что Энцио держит тебя пленником. Так что теперь Энцио послал гонцов к Абрахаму за твоим выкупом. После этого ты останешься нищим, Пьетро… но ты будешь свободен!
Но было еще нечто. Пьетро понимал, что Энцио алчный зверь, но какова должна была быть цена, ради которой такой гордый человек, как Синискола, смирился с ролью обманутого мужа?
– А что еще? – спокойно спросил он.
– О чем ты? – переспросила Ио, но взгляд ее сместился в сторону.
– Об остальной цене, – сказал Пьетро.
– Частично я уже заплатила, – прошептала она, – а остальную цену он получит… после того, как освободит тебя…
– Какова эта цена, Ио?
– Пьетро, пожалуйста!
– Какова цена? – повторил Пьетро.
Ио сбросила накидку с плеч, обнажив тело до пояса. Потом она повернулась к нему спиной.
– Это была часть цены, – прошептала она. – Но это больше не повторится, любовь моя…
Пьетро прислонился к стене, ему стало нехороша
– Святой Боже! – вырвалось у него.
– Не огорчайся, – сказала Ио. – Это не такая уж высокая цена за твою жизнь. И он больше не будет делать это, или…
Пьетро выпрямился. Ио сказала больше, чем намеревалась. Одно только слово “или”.
– Или – что? – прошептал Пьетро.
– Пьетро, Пьетро, не заставляй меня говорить тебе… Ради Бога, Пьетро…
– Нет, даже ради Него. Говори, Ио…
– Остальная цена, – всхлипывала Ио, – я перестану прибегать к таким приемам, благодаря которым я не зачинаю ему сына…
Пьетро уставился на нее.
– И ты думаешь, что я соглашусь спасти себе жизнь такой ценой?
– Нет. Но я думала, что сумею скрыть это от тебя. Но тебе уже не приходится выбирать, любовь моя. Посланцы уже уехали на Сицилию. И я дала слово… О, любимый, у нас так мало времени. Половина уже прошла. Пожалуйста, Пьетро, я так хочу тебя… Пока его нет, Джулио каждую ночь на один час будет пускать меня сюда. Ты не должен, ты не можешь отнимать у нас время этими разговорами о цене и о чести! Я всего этого не понимаю… Я знаю только одно – что я больна, так я хочу тебя, мое тело изнывает от желания, а ты стоишь и терзаешь меня!
Пьетро протянул руки и нежно прижал ее к себе.
– Но если у Джулио есть ключ, – сказал он, – почему мне не…
– Только от этой темницы, – ответила Ио. – А там еще много дверей, ворот н башен, и подъемных мостов, арбалетчиков и солдат… Если я выведу тебя из этой башни, ты через несколько минут будешь мертв… Пьетро, хватит разговаривать, Бога ради!
Я буду свободен, подумал Пьетро. Когда появится здесь Фридрих. И стану бароном. И тогда Хеллемарк подвергнется осаде, какой люди еще не видывали, и я привяжу Энцио к хвосту моего коня и двадцать раз протащу его вокруг крепостных стен, а потом четыре лошади разорвут его на куски!
Он крепче обнял ее.
Она почти подавила рыдания.
И вдруг Пьетро отпустил ее.
– Нет, Ио, – сказал он. – То, что мы делали, нельзя делать, когда у тебя вся спина в клочьях… Завтра, послезавтра…
– О Боже! – Ио бросилась в его объятия.
– Ио! – задохнулся Пьетро.
– Мне будет больно, – зашептала она. – Будет очень больно, но эту боль я могу вынести. Другую боль я не могу вынести, не хочу выносить. Любимый мой, неужели ты не видишь, что я могу выбирать только между большей болью и меньшей, и эта меньшая боль ничего не значит, она меньше, чем ничего, тогда как от той большей боли я умираю? Пьетро, ты глупец, ты сладкий и нежный глупец, которого я люблю, которого хочу, который мне нужен!
Ей было больно. Очень больно. Она плакала от боли.
Это было ужасно. И прекрасно.
За два месяца заточения Пьетро у них было двадцать таких ночей.
На двадцать первую Ио пробралась в темницу, и глаза ее были мертвы.
Пьетро встал, глядя на нее в мерцающем свете факела.
– Он… он вернулся, – прошептала она. – О, Пьетро… Пьетро…