Ты будешь моей (СИ) - Победа Виктория. Страница 37

У самого выхода из клиники нас уже ожидали два огромных, тонированных внедорожника.

— Кресло в багажник, — низкий, чуть хрипловатый голос главного нарушил тишину. Матвей без слов обошел кресло, и взяв меня на руки, ловко нырнул в салон автомобиля.

— Все будет хорошо, — прошептал мне на ухо, прижимая меня к себе так сильно, словно боялся, что меня у него отнимут.

— Я люблю тебя, очень люблю, — зашептала, обнимая его за шею. Просто не могла промолчать в свете последних событий.

Машина тронулась с места и время словно остановилось. Воздух вокруг словно потяжелел. Приходилось прикладывать усилия, чтобы сделать вдох, втянуть вязкий воздух в легкие, жаждущие кислорода. Мне было страшно, трясло, словно на улице тридцатиградусный мороз, конечности сковало невидимыми оковами. Я не за себя боялась, я боялась за самого дорогого человека в моей жизни. За которого я с легкостью отдала бы свою, если бы была точно уверенна, что ему это поможет. Что спасу его.

И снова в голове завертелись слова, сказанные Кириллом. Я приношу беды, из-за меня мы сейчас едем в неизвестном направлении на встречу неизведанному. Туда, откуда уже, возможно, не выберемся живыми. И мне бы биться в истерике, наверное, так бы было логичнее, но у меня просто не осталось сил, все, на что их хватило — обнимать Матвея и повторять, как сильно я его люблю.

Автомобиль мчался по дороге, со свистом рассекая воздух. Казалось, наша поездка длилась целую вечность, а впереди ждала неизвестность. А потом машина резко затормозила и до слуха донесся противный визг шин. Зачем так резко бить по тормозам?

Дверь справа распахнулась.

— Выходите, — приказной тон, заставивший поежится и почувствовать ощутимую дрожь в теле. А вот Матвей казался невозмутимым и можно было бы подумать, что он совершенно спокоен, если бы не до боли сжимающие меня ладони. Он прекрасно умел прятать истинные эмоции, сейчас я отчетливо это видела. Его лицо не выражало ровным счетом ничего. Никаких эмоций. Во взгляде читалось ледяное спокойствие.

Он осторожно вылез из машины, все также сильно прижимая меня к себе, после чего опустил в уже приготовленное для меня кресло.

Нас провели по выложенной прямоугольными брусками дорожке к небольшому и совсем неприглядному домику, окруженному такими же ничем непримечательными строениями. Некоторые их них были совершенно точно заброшенными, с практически обвалившимися крышами и обветшалыми стенами, покрывшимися плесенью и мхом. Какое-то гиблое место, вдали о цивилизации.

Изнутри домик выглядел также тоскливо, как и снаружи: старые, пожелтевшие и кое-где оборванные обои, местами потрескавшийся потолок с обвалившейся штукатуркой, старая, потрепанная временем мебель тоже не внушала доверия. Никак не покидало ощущение, что все это вот-вот обвалится и похоронит нас тут заживо.

Оценивая обстановку вокруг, я не сразу обратила внимания на стоящего у одного из окон высокого, светловолосого мужчину. Он даже не обернулся с нашим появлением, продолжал выдыхать сигаретный дым и смотреть на открывающуюся за окном картину, никак не реагируя на наше присутствие.

Наконец, выбросив в окно сигарету, он обернулся и внимательно посмотрел сначала на Матвея, потом на меня. На лице мелькнуло удивление, сведенные брови и выступившая глубокая морщинка на лбу выдавали его озадаченность при взгляде на меня.

— Это еще что? Почему она в кресле? — утробный бас эхом разлетелся по комнате, заставив меня втянуть голову в плечи, но взгляда от мужчины я отвести так и не смогла. Что-то в его глазах цепляло, словно держало и не позволяло отвернуться.

— Может, потому что она не может ходить? — голос Матвея, ровный и спокойный, сквозящий уверенностью в себе и своих словах. Несмотря ситуацию, он не тушевался.

— Не ерничай, — пробасил мужчина, бросив на Матвея предупреждающий взгляд. — Почему я об этом узнаю только сейчас? — теперь он говорил с кем-то стоящим в стороне, позади меня.

— Я не был не в курсе, — уже знакомый мне голос заполнил пространство. Тот самый мужчина, брюнет, что командовал амбалами.

— И как так получилось, что ты был не в курсе, Тарас?

— Девчонка практически все время была в доме, парни упустили этот…хмм…момент, — они говорили так, словно меня здесь вообще не было.

— Упустили момент? — он так неожиданно заорал, что казалось даже стены вокруг затряслись, не говоря уже обо мне. — Она инвалид, мать вашу!

— Полегче, Беркут, твои щенки тоже забыли об этом упомянуть, — с нескрываемым презрением в голосе огрызнулся оппонент, а мне даже не нужно было задумываться о ком идет речь.

— Что с тобой произошло, девочка? — тот, кого называли Беркутом вдруг обратился ко мне, заглядывая мне в глаза. Черты его лица смягчились и сейчас он уже не казался таким устрашающим. Он вообще не казался плохим человеком и сейчас словно что-то переваривал в собственных мыслях. Что-то, что никак не хотело складываться в целостную картину.

— Не подходи к ней, — некогда спокойный тон Матвея испарился стоило Беркуту сделать шаг в мою сторону.

— Успокойся, — снова тот самый брюнет, — мы уже поняли, на что ты способен, обойдемся без мордобоя, вы здесь для того, чтобы поговорить.

— С чего такое рвение? Помниться разговаривать ты не спешил, Беркут. Что изменилось?

— Брат твой был очень убедителен, — усмешка отразилась на теперь уже расслабленном лице того самого Беркута.

— Не понял?

— Восемь часов назад твой брат передал мне полный контроль над акциями своей компании, в общем-то, он отдал все, что ему принадлежало в обмен на мое обещание повременить с войной и выслушать твою версию.

— Ты меня за идиота держишь? Граф бы ни за что не отдал тебе…— тут Матвей запнулся и замолчал.

— Разве я хоть, словом, обмолвился о Графе?

— Кир? — в голосе Матвея слышалось неподдельное удивление. Оно и понятно, еще сутки назад Кирилл очень доступно высказал свою позицию и сейчас его поступок казался чем-то невообразимым.

— Он не мог…

— Значит ты плохо знаешь родного брата, присаживайся, Матвей, разговор будет долгим, не зря же я сюда прилетел.

— Пусть ее отвезут обратно и мы поговорим.

— Нет, я хочу послушать ее, — Беркут снова глянул на меня, — в свете открывшихся подробностей. — перевел взгляд на кресло, а потом на мои ноги. — Рассказывай, девочка, какое отношение дети моего старого друга имеют к твоему нынешнему положению. Их версию я уже слышал, судя по всему, она была не полной, теперь я хочу послушать тебя.

— Нет, — отрезал Матвей, встав передо мной и закрывая меня от пристального внимания Беркута, также как закрывал в палате от амбалов, появившихся на пороге. — Она не будет тебе ничего рассказывать.

— Я расскажу, — схватила его за запястье, с твердым намерением закончить эту историю. Хочет Беркут услышать мою версию — он ее услышит. Если это хоть как-то приблизит нас к положительному исходу, я все расскажу.

— Нет.

— Прекрати, Матвей, — одернула его, потянув руку на себя. — Просто сядь, ладно? — он обернулся, посмотрел на меня с каким-то болезненным сожалением во взгляде, но в итоге кивнув, отошел и присел на стоящий рядом, старенький, просевший диван.

— Рассказывай, — Беркут сел на стул напротив.

— Все началось четыре с половиной года назад…— остановилась, чтобы перевести дыхание, а дальше слова сами полилась из меня рекой. Я говорила, раз за разом возвращаясь в прошлое. Сама удивилась тому, как легко дались слова, не так, как было на приеме у психологов и даже не так, как было с Катей. Сейчас все было иначе, я даже не чувствовала ничего, просто отключилась и говорила на автомате. Начала с матери, которой всю мою жизнь было на меня плевать, в редкие моменты, когда она все-таки обращала на меня свое внимание, мать непременно начинала свое обращение с фразы: «Ты испортила мне жизнь».  Ребенком я не понимала, за что родная мать так меня ненавидит, когда подросла, ее отношение стало более понятным, она не любила отца и ребенка от него не любила, вот только я так и не поняла, чем конкретно испортила ей жизнь. Я рассказывала о предательстве матери, о ее сыгранной ею роли в подставе отца и последующих событиях. О том, как по собственной глупости и наивности попала в руки отморозка-садиста, как жила каждый раз ожидая боли. Как боялась возвращения Руслана с очередной пьянки, потому что, если трезвый Азарин себя хоть как-то контролировал, то у пьяного непременно срывало тормоза. Но даже тот ужас, через который я прошла, живя с Азарином, был ничем по сравнению с тем, что мне пришлось пережить в тот день, когда я решилась на побег.