Твои атомные дирижабли (СИ) - "Sleeping". Страница 1

Твои атомные дирижабли

Авторское отступление где он объясняет: что, как, почему и зачем

Привет, друг!

Если ты не знаком с моими романами «Одинокая республика» и «Сияние севера», то просто пропусти эту ремарку и переходи к первой главе.

Если же ты, не дай бог, оказался из числа тех, кто уже долгое время ждёт продолжение циклов «Одинокой республики» и «Сияния севера», то я, наверное, должен перед тобой извиниться. Дело в том, что продолжения «республики» и «сияния» не будет. Оба этих мира имели, скажем так, критические архитектурные недочёты. В «республике» была невнятная система магии, а «сияние» можно считать законченным литературным произведением так как конец там вполне определённый. Ну а ещё автор лентяй и не любит переписывать старые тексты. Лучше я вам новый напишу. Уже написал.

В общем сияния и республики больше не будет, но идея этих миров, их дух — живы! Своей авторской волей я взял лучшее из обоих миров, дополнил чем смог и вот вам первая книга нового цикла. Хотя она написана, в каком-то смысле, «по мотивам», пожалуйста воспринимай данный роман как отдельное литературное произведение. Здесь по-иному расставлены акценты и выведены на первый план другие идеи. Я очень надеюсь, что новая книга тебе понравится. Во всяком случае я получил много удовольствия работая над ней.

Глава 1. Одинокая республика Клима Ворошилова

Это было похоже на гигантский воздушный шар. Несколько независимых друг от друга баллонов изменяемой формы позволяющих менять скорость движения и высоту полёта в довольно широких пределах. Умная ткань баллонов-трансформеров, по своей функциональности, напоминала гибрид солнечных батарей, шкуры полярного животного, успешно противостоящей почти уже космическому холоду и широкой, но тонкой, как блин, искусственной мышцы. Мышцы способной сокращаться и растягиваться по команде из рубки управления, тем самым уменьшая или увеличивая объём баллона или изменяя его форму.

Низкоорбитальная станция медленно и неторопливо, как и положено подобному левиафану, плыла на самой границе атмосферы, где её разряженная в десятки раз концентрация ещё позволяла наполняющему баллоны легчайшему из газов удерживать её на весу.

Словно рукотворное облако, она парила гораздо выше любых облаков. Рассчитанная на постоянное проживание нескольких десятков человек. Махину низкоорбитальной станции питал энергией компактный ядерный реактор, а две-трети площади занимал хоть и маленький, но самый настоящий космодром, позволяющий надвое разделить тяготы и энергетические затраты в сложном пути луна-земля.

Но по своей сути станция была всего лишь гигантским воздушным шаром, навеки зависшим между космической пустотой и вечно кипящим бульоном разогретом вспышками бьющих сверху вниз молний и незаживающими ранами извергающихся вулканов, обнажающих нутро уничтоженной Земли.

Такой прекрасной, но уничтоженной земли.

Новейшие технологии, создавшие материалы с динамически изменяющимися свойствами успешно совместились с древних идей о наполненной горячим воздухом оболочке, поднимающей корзину с экипажем в небеса, воплотив в жизнь проект низкоорбитальных станций серии «дозор». Огромные воздушные шары. Ну или дирижабли, если хотите. Летающие города. Вернее, военные городки, где несли вахту сменяющиеся раз в три месяца смены наблюдателей.

Три подобных станции контролировали планету некогда бывшую домом для выживающих на луне остатков когда-то многочисленного человечества.

Ну как «выживающих» — первое поколение чудом сумело выжить, расширив и объединив построенную к концу первой половины двадцать первого столетия сеть научных и военных лунных станций в единое государство, последнее государство практически уничтоженного человечества. Второе и третье поколение уже не выживало, а просто жило во всё расширяющемся и растущем глубже и глубже вниз городе на месте самой крупной лунной станции.

Под искусственным светом ламп дополнительного освещения и естественным, проведённом через систему капиляров-световодов сиянием солнца. Будучи мало что понимающими малышами, мы играли в прятки в длинных извилистых коридорах от вынесенных ближе к поверхности теплиц гидропоники и мясных ферм где выращивали всеядных кроликов и капризных в условиях содержания птиц, до наглухо перекрытых дверей, ведущих к питающим подземный город атомным реакторам. Это нас гоняли лысые, как шарики подшипников, взрослые прочь от никогда не прекращающейся, вечной стройки, растущего в глубину города. И высшей доблестью считалось побывать в ещё толком неподготовленных к жизни, только-только пробитых туннелях и залах и принести оттуда хоть что-нибудь: вышедшую из строя и брошенную строителями конечность робота-проходчика или оплавленный обломок камня со следом соскочившегося резца.

Чуть повзрослев, сбегая с уроков где перед нами раскрывались все тайны, все знания прекрасной, но уничтоженной земли, которые только удалось спасти и сохранить — мы играли в исследователей старых коридоров и ответвлений, порой принадлежавших ещё той научно-военной станции, на основе которой вырос наш город. Что только не попадалось в старых коридорах, тщательно обследуемых деловитыми малышами пяти и шести биологических лет по традиции считаемых в годах погибшей земли. Я сам видел в заброшенном и наглухо запечатанном ангаре полуразобранный скелет одного из шатлов, на котором прибыла одна из последних партий, когда стало понятно, что битва за землю окончательно проиграна. Видел старого робота-проходчика, навеки застывшего в недостроенном, никуда не ведущем туннеле. С благоговением и трепетом я прикасался к вскрытым пустым консервным банкам судя по всему сделанным ещё на старой земле. Не буду врать, что это мне посчастливилось найти десяток таких банок в углу старого коридора — это сделал мой друг Пашка Корчагин [1]. Но мои руки были вторыми, после рук Пашки, что прикоснулись к их покрытым пылью бокам.

Ходили слухи будто кому-то удалось найти настоящее земное яблоко половину столетия пролежавшее в холоде, отлично сохранившееся и даже съедобное. Правда имени этого счастливчика никто не называл и потому я думаю, что это выдумка.

Такая же как мумия Ленина якобы вывезенная из мавзолея на самом последнем шаттле и благополучно потерянная в одном из коридоров. Глупость полная. Во-первых, кто стал бы везти мумию, даже если это мумия самого товарища Ленина, вместо того, чтобы захватить ещё пару человек или какое-то сверхценное оборудование необходимое для выживания? А во-вторых, если бы его привезли, то уж точно не потеряли бы. И наконец в-третьих, если бы привезли и потеряли, то после того как какой-то пятилетний исследователь наткнулся бы на него в старом коридоре, ему бы построили самый красивый мавзолей в самом большом зале. Имя и порядковый номер счастливчика, который нашёл Ленина гремело бы из каждого утюга, вместо того чтобы оставаться городской легендой без чётких имён, привязки ко времени и к конкретному коридору.

Так я и ответил на вопрос Октябрины почему я, в отличии от многих моих товарищей по играм в исследователей, мечтаю найти в старых коридорах обломки какого-нибудь робота или, допустим, настоящую бумажную книгу, а не вывезенную в последний момент из мавзолея мумию Ленина.

— Потому, что всё это неправда! — заявил я тогда сотканной из света над пластиной голографического проигрывателя девушке.

То был достаточно щекотливый момент потому, что, в общем-то, обсуждалось моё наказание за пропущенный урок и за то, что поймали меня в таком месте, куда пятилетним детям заходить как бы запрещено. Тогда я ещё не знал, что наши детские игры в «исследователей» прекрасно известны взрослым и Октябрине. Более того, они негласно поощрялись и даже включены в план процесса учёбы и взросления, где-то рядом с пунктом «принятие самостоятельных решений и оценка ответственности». Сейчас это кажется ужасно глупым — пытаться скрыть свои похождения от той, кто, по сути, и была самим городом, точнее управляющим им искусственным интеллектом, обрабатывающим весь массив данных об изменении концентрации кислорода, увеличении или уменьшения температуры даже в самых старых и законсервированных туннелях. Однако напомню — нам, то есть третьему поколению (или второму, если считать рождённых на Луне после исхода) было тогда всего по пять лет с небольшим, и мы ещё очень много не понимали.