Твой ход (СИ) - Аувэст Дания. Страница 48

Тявкнул пес, следом повернулся, не вставая с сидушки, на которой располагался, музыкант.

— Неужели твою голову посещают такие ужасные мысли? — Удивился он, складывая руки на коленях в замок.

— Боже упаси!.. — Рассмеялся блондин, но с другим оттенком волос. — Я слишком люблю жизнь, чтобы отнимать её, да ещё и у себя.

— Удивительно, как тогда вышло, что в любовниках у тебя ходит человек, совершивший столько грехов? — Как бы спрашивая, но на самом деле зная и ответ на вопрос и не ожидая какого-либо ответа от собеседника.

— Он не любовник, он возлюбленный. — Уверенно сказал мужчина, с утончёнными чертами лица и высоким ростом.

— Джин, тому, кого любишь, не изменяют. — Пожурил мужчина. Около его ног лежала собака, которую он иногда гладил.

— Это слишком сложно. — Вздохнул Джин и, наконец отлепившись от косяка, медленно двинулся к музыканту.

— Сложно, но в этом вся суть: быть едиными не только телами, но и душой. Хранить верность и быть готовым отпустить, если он или она того просят.

— Как можно отпустить того, кого любишь? — Искренне не понимал мужчина, что действительно держал рядом с собой всеми возможными способами человека, которого множество раз и придавал. Он и сам не мог понять, что такого привязало его к мужчине, но знал точно, если придётся, он его и в подвал битой загонит и вымолит потом у него прощение, и заставит себя любить, как любят все остальные.

— Когда по-настоящему полюбишь, поймёшь. — Загадочно изрек мужчина, не смотря никуда и в тоже время словно бы видя сквозь время и пространство. Черные глаза, в которых клубилась сама тьма, были наполнены какими-то воспоминаниями, картинками отражаясь в радужке.

— Но… — Хотел было продолжить дискуссию Джин, но его прервал как будто струящийся, обволакивающий, спокойный голос собеседника.

— Зачем ты пришёл ко мне?

Джин, до этого находившийся на почтительном расстоянии, подошёл к мужчине, который был его ровесником, и с высоты своего роста изрек:

— Тебе пора закончить свое вынужденное изгнание.

Тёмные глаза смотрели в голубые, не моргая.

— Я сам выбрал этот путь, не вижу причины менять как-то свою жизнь.

— До вчерашнего дня их и не было, но пора тебе вернуться в реальный мир и убить того, кого ты сам и породил. — Джин буквально расточал вокруг уверенность.

— Я не смогу это сделать. — Спокойно ответил мужчина.

Уверенность Джина начала трескаться, обнажая боль. Ту боль, что испытали он, Джей, ещё один мужчина хакер и тот, с кем он сейчас разговаривал. Их ошибка, их наказание и проклятие. Однажды совершив ее, она пожизненно стала их бременем, пока кто-то из них не устранит её, убив раз и навсегда.

— Ты был тем, кто обучил его всему! — Воскликнул Джин, сжимая руки в кулаки.

— Да, но и вы принимали в этом участие. Я не отказываюсь от вины, которую буду нести бременем до последнего вздоха. Но почему ты сам не попытаешься убить его, ответь. Сможешь отнять жизнь у того, кого совсем недавно считал братом не по крови? — Продолжал вещать мужчина вроде все так же спокойно, но на самом деле в нем бурлили прямо противоположные эмоции.

Джин молчал, долго молчал, обдумывая, решая что-то в голове, и в итоге пришёл к единственному правильному выводу:

— Только тебе под силу справиться с ним, Виктор.

— Почему сейчас? — Со вздохом спросил мужчина.

— В последнее время резко оживились большинство преступных организаций, наследник синдиката Па и вовсе совсем с ума сошёл, убивает всех направо и налево, только вчера было найдено три изувеченных трупа, и где? Да они висели чуть ли не на главной площади, и ладно бы весели, так он из них чуть ли не Франкенштейна сделал, поделив каждого из них на восемь частей. Та ещё картина.

— Я видел. — Коротко сказал парень. — Какое это отношение имеет к Миру?

— Значит, не настолько ты затворник, как пытаешься казаться. — Покачал головой Джин, присаживаясь с Виктором и лаская оживившуюся собаку. Этого мужчину действительно любили все, даже природа благоволила ему.

— Думаю, ты и про убийство конгрессмена слышал, так вот, это наш бывший друг постарался. Но тут дело даже не в смерти этого прогнившего чиновника, сейчас, раскопав некоторые документы, всплыли имена десятка детей, опять детей, Вик! Большинство девочек, но есть и мальчики, кто-то числится как пропавший. Только вот половина из этих малышей были найдены мертвыми и убиты они как в тот раз. Он опять взялся за старое, только теперь масштабы игры намного больше.

Джин замолчал, мужчина же не спешил как-либо отвечать. Долго тянулось тягостное молчание. И среди него слышны были только жалобные поскуливания пса, да дыхание двоих молодых людей.

— Тогда мы его упустили и, честно говоря, простили ему совершенное, жертв ведь было не так много, но все началось опять. — Тяжело бухнул камнем слова Джин. — Его нужно остановить.

— Я не смогу убить его. — Виктор разглядывал длинные пальцы и тонкий шрам на правой руке на указательном пальце.

— Если не убить, то хотя бы поймать. — Предложил Джин.

Резко Виктор повернул голову и вперил взгляд своих мистических глаз в собеседника.

— Тогда, чего бы мне это не стоило, я убью его. Выбирая между заточением и смертью, второе позволит ему не мучиться. При всех его ужасных поступках, Мир не заслуживает столь страшной кары, как клетка и дальнейшие пытки. Одиночество и так было его проклятием.

— Хорошо, будь по-твоему. — Согласился Джин скрипучим голосом. Глотка его горела. Чтобы он не говорил, какие бы слова не срывались с его правдивого языка, только в этом вопросе он мог осквернить рот ядовитой ложью. Момент в их биографии, отпечатавшийся на самом сердце, сломавший и вывернувший на изнанку тело.

Мужчина повернулся лицом к фортепиано, открыл его, более не обращая внимания на Джина, и пробежался по клавишам. Словно инструмент был единственный способен даровать ему спокойствие. Действительно, играя, мужчина забывал о своих ошибках, о самой главной ошибки в его жизни. Как наркоман стремится к наркотикам, так и Виктор буквально жил музыкой, единственной способной простить ему все и подарить дорогие сердцу воспоминания.

Пальцы начали играть грустную и одновременно пронзительную композицию. Ту, которую так любил он сам и не любил его ученик, в голове зазвучали его слова: "В жизни и так хватает грусти и печали, зачем её ещё и омрачать этой трагичной музыкой?".

Но Виктор все равно регулярно играл это композицию, когда как его ученик отдавал предпочтение Рахманинову и другим мастерам этого дела.

Поначалу спокойная она перерастала в нечто быстрое и даже немного грубое, дергающее за все струны души разом, иногда вырывая с корнями на особо сильных аккорда, но, когда все стихало, приходило и некое успокоение, вновь чуть погодя обращаясь в постоянно нагнетающую мелодию. И так получался порочный круг, созданный Моцартом в своём бессмертном "Реквием по мечте".

Аналогией композиции Виктору представлялась жизнь, в которой за полосой белой неизменно идёт чёрная.

Пока Виктор отдавался музыки, играя её по-своему трагично, Джин покидал комнату в спешке. Скорее. Чтобы никто не видел его слез, навернувшихся на глаза. Кто говорит, что мужчины не плачут?

Нет, Джин не разрыдался, не стал хлюпать носом как кисейная барышня. Лишь несколько слез, говоривших насколько ему сейчас больно. Ведь он сам до сих пор не мог забыть и отпустить того мальчишку, которого они впустили в свои ряды, взяли под крылышко и который оказался предателем. И каждый следующий его поступок отражался на всех них четверых, бил на отмажь. Но вот парадокс, за ненавистью и злостью до сих пор скрывалась капля братской любви. И как выжечь её никому было непонятно.

А Виктор все продолжал играть, и чем ближе был конец, тем яснее он осознавал и свой.

На последних затухающих аккордах мужчина еле слышно прошептал, впервые за вечер дав волю эмоциям:

— Сначала уйдёшь ты, а стразу за тобой следом последую и я, Мир.