Кто я для тебя? (СИ) - Белицкая Марго. Страница 15

***

Гилберт несся по коридору краковского замка, искрящийся злобой так, что все встречные жались к стенам, уступая ему дорогу. В голове его рокотом боевых барабанов стучала лишь одна мысль: «Эржебет проиграла. Эржебет захвачена Османской Империей. Моя Лизхен!»

Гилберт не мог этого вынести, бешенство бурлило в нем, точно зелье в ведьмином котле. Эржебет принадлежала только ему! Она была его идеальным соперником! Только он мог ее победить! Он жил в ожидании их новой встречи, мысли о ней придавали ему мужества, дарили терпение, чтобы сносить существование под властью Феликса. Он набирался сил, готовился, что однажды вырвется, станет свободным и вновь сразится с ней… А теперь все его мечты пошли прахом. Их разрушил какой-то сарацин, посмевший покуситься на его собственность. Посмел забрать Эржебет у него, Гилберта. Такого он вынести не мог. Он собирался сейчас же собрать свою армию и двинуть против Садыка. И плевать, что тот захватил Балканы, разгромил множество сильных стран и едва не покорил всю Европу…

— Эй, Гило, стоять! Куда ты сорвался, черт возьми?! — раздался сзади гневный окрик.

Гилберт стремительно обернулся — к нему подбежал Феликс.

— Что еще за выходки?! — выпалил он, едва перевел дыхание. — Мы с Торисом сидим, спокойно разговариваем, ты слушаешь, и вдруг вылетаешь из комнаты, точно ужаленный… Я, между прочим, не давал тебе разрешения уходить! Куда ты вообще собрался?

— В гробу я видел твое разрешение, — рыкнул Гилберт. — Я отправляюсь на войну с Садыком.

— Чего? — Феликс округлил глаза, стремительно бледнея. — Совсем сдурел? Последние мозги своим дрянным пивом залил? Ты же против него, что муха против тяжеловоза. Раздавит — и не поморщится! Ты его только разозлишь… И он придет мстить. Кому? Правильно, мне — твоему сюзерену! Нет уж, я не собираюсь из-за твоего безумия ссориться с этим жутким монстром! Я запрещаю тебе на него тявкать!

— Да клал я на твои запреты! — Гилберт сжал кулаки, угрожающе надвинулся на Феликса. — Я не твоя комнатная собачка, что бы ты там себе не воображал!

— Чего ты вообще так взбеленился? — Феликс причмокнул губами, вспоминая. — Мы как раз говорили о том, что Садык захватил милую Лизу. О том, как ее жестко избили под Мохачем… Тогда-то ты и ломанул из комнаты… А когда мы до этого говорили о захвате им же Сербии, ты даже глазом не моргнул…

Феликс прищурился, задумчиво надул губы, а затем вдруг маслянисто улыбнулся, и хитро стрельнул глазами.

— Так во-о-о-от оно что-о-о… — пропел он. — Значит, не зря давным-давно ходили сплетни, что вы с Лизой не просто приятели. То, как она тебя выгнала из Бурценланда, больше походило на ссору любовников, жена мужа из дома прямо выставила, ага… Тогда ясно, чего ты так взбесился! Еще бы, Садык ее сейчас как раз вводит в свой гарем и посвящает в тонкости восточно…

Договорить Феликс не успел, тяжелый кулак Гилберта врезался ему в челюсть. Мощный удар сбил Феликса с ног, а Гилберт тут же уселся сверху, прижал его к полу и схватил за горло.

— Мы. Не. Спали. Вместе! — прорычал он Феликсу в лицо, с каждым словом сдавливая его хрупкую шею все сильнее. — И даже если и спали, это не твое дело, мразь!

Феликс захрипел, вцепился в руки Гилберта, пытаясь оторвать его от себя. Но Гилберт лишь усилил хватку, он собирался переломить хребет тому, кто посмел так грязно отзываться о Эржебет. Но, сам того не осознавая, он злился еще и потому, что Феликс затронул самые потаенные, самые сокровенные его фантазии и напомнил, что его собственные мысли о Эржебет далеко не всегда были невинны и чисты…

Лицо Феликса побагровело, глаза выкатывались из орбит, Гилберт уже предвкушал его скорый конец, упивался удовлетворением от мести — как же он давно мечтал это сделать! Услышать, как хрустит сломанная шея его «хозяина»…

Вдруг что-то холодное коснулось горла Гилберта.

— Отпусти его, — прозвучал над головой властный голос.

Острое лезвие клинка, царапавшее кожу, быстро остудило пыл Гилберта. Он нехотя разжал руки, и Феликс принялся жадно глотать ртом воздух.

— Убей… его! — просипел он. — Убей эту псину, Торис!

И на мгновение Гилберту показалось, что Торис, которому принадлежал меч у его горла, так и поступит. Клинок погрузился в плоть, совсем чуть-чуть… Но затем все же исчез.

— Ты немедленно отправишься в темницу, Гилберт, — ровным тоном произнес Торис. — И будешь сидеть там, пока не остудишь свой пыл.

Гилберт едва не застонал от бессильной ярости: пожалуй, сейчас он, как никогда ненавидел свое рабское положение.

— Чертовы скоты, — прошипел он. — Вы можете меня победить, только напав вдвоем на одного… Но так будет не всегда, знайте! Когда-нибудь в темнице будете сидеть уже вы.

В этом момент Торис ударил его по голове рукоятью меча, в глазах Гилберта потемнело, и он потерял сознание. Очнулся он уже в знакомой камере, той самой, где Эржебет когда-то дала ему обещание ждать…

Глава 5. Восточный яд — восточная сладость

Эржебет распрямила затекшую спину и, утерев пот со лба тыльной стороной ладони, осмотрела свою работу. Пол, выложенный розовато-белым мрамором, сверкал так, что в него можно было смотреться, как в зеркало. Хотя вместо того, чтобы намывать, Эржебет бы с удовольствием прошлась по нему в грязных сапогах, да еще и поплевала бы от души. Но она прекрасно знала, что за плохо выполненную работу, за любые попытки насолить хозяину дворца последует незамедлительная кара. За годы жизни под властью Садыка Эржебет научилась усмирять свой норов. Первое время, оправившись после битвы при Мохаче, она пыталась бунтовать, в ней еще жила надежда, что она сможет вернуть свободу, надо лишь постараться. Но восстания раз за разом безжалостно подавлялись. А Эржебет ожидало наказание. Садык в этом деле был особо изощрен. Европеец бы просто избил непокорного слугу и засадил в темницу, но для изобретательного восточного ума Садыка это было слишком просто. Он придумывал для провинившихся, как он сам говорил, «изысканные» пытки, в них страдания душевные были гораздо сильнее физических. И это оказалось самым страшным: Эржебет была сильной, она могла терпеть любую телесную боль, но вот боль духовную не сможет вынести даже самая несгибаемая, волевая личность… И поэтому в конце концов Эржебет смирилась. Старательно играла роль служанки. Кроткой, тихой и главное — незаметной. Потому что иногда на Садыка находило желание поразвлечься, и тогда доставалось всем, кто попадался на глаза, независимо от их провинностей…

Теперь жизнь Эржебет была полна изнуряющей работы и страха наказания, Дамокловым мечом постоянно висевшего над ней. Такое существование отупляло, лишало воли, исподволь, постепенно обращало в безропотного слугу, который, знай себе, двигается, как заводная игрушка немецких мастеров, день за днем, день за днем. У него уже нет ни чувств, ни желаний, лишь всеобъемлющая покорность судьбе… Единственной отдушиной для Эржебет, позволявшей ей не скатиться до уровня безмозглой рабочей скотины, стали воспоминания. Яркие грезы о том времени, когда она была сильной и свободной. Когда враги трепетали при упоминании ее имени. А рядом были друзья. При мысли о друзьях сразу же всплывал образ Гилберта. Сейчас, проигравшая, опустошенная, почти сломленная, она особо сильно тосковала по нему. Хотелось увидеть его задорную улыбку, дерзкий вызов в алых глазах. Когда Эржебет становилось совсем плохо, она представляла, как он говорит ей в своей обычной насмешливой манере: «Что скисла, Лизхен? Распустишь нюни, и я отвоюю у тебя Бурценланд обратно! Давай, взбодрись. Если ты не будешь сильной, то как же я смогу насладиться победой над тобой?». И почему-то от таких мыслей ей сразу становилось легче.

Вот только с каждым днем, проведенным в Стамбуле, Эржебет все больше теряла надежду когда-нибудь услышать голос Гилберта наяву, а не в мечтах. По доходившим до нее обрывочным слухам из Европы, он все еще был вассалом Феликса. Такой же несвободный, как и она.