Кто я для тебя? (СИ) - Белицкая Марго. Страница 67

«Сильнее, сильнее, еще сильнее. Получай за все! За все! За мое одиночество, за мою боль!»

И в полумраке комнаты женщина, чьего имени он даже не запомнил, становилась почти похожа…

— Лизхен, — сдавлено, надрывно вдохнул он, кончая.

Но как всегда удовольствия Гилберт не получил. Так, разрядка. Он презрительно взглянул на дрожащую женщину, застегнул брюки, медленно поднялся, держась за железную спинку кровати. Гилберт чувствовал себя просто отвратительно, на душе было паршиво, казалось, он даже ощущает во рту горечь собственного стыда. Жалкие попытки заменить Эржебет куртизанками ему самому были противны. Это было так глупо — ведь его Лизхен незаменима, единственная в своем роде. И тем не менее, когда ему становилось совсем невмоготу, когда внутренний огонь невозможно было затушить ни муштрой, ни алкоголем, он снова приходил сюда, в элитный бордель фрау Матильды. Где для него всегда находилась рыжеволосая зеленоглазая девица, которую он мог называть «Лизхен».

Гилберт вышел из борделя на шумную улицу и сразу же окунулся в поток людей. Они смеялись, ссорились, что-то кричали — жизнь била ключом. Но Гилберт ощущал себя отрезанным от нее, никчемным и никому не нужным. Он приходил в бордель, чтобы забыться, хотя бы ненадолго избавиться от одиночества, но в итоге выходило только хуже. Что ж, существовал еще один способ избавиться от хандры — выпивка. После ухода Эржебет, он беспробудно пил почти неделю, пока однажды утром не проснулся и не заглянул в полные отчаяния и страха глаза Людвига. Мальчик чуть не плакал, все это время он был предоставлен сам себе и не понимал, почему его веселый и добрый брат вдруг превратился в вечно пьяное существо. Тогда Гилберт почувствовал себя настоящей скотиной и постарался взять себя в руки. Хотя бы ради Людвига. Только присутствие брата, о котором необходимо было заботиться, не позволило ему окончательно скатиться на дно.

Затем на помощь Гилберту, как всегда, пришла война. На сей раз с Франциском.

Гилберт разгромил его наголову, забрал исконные немецкие земли, которые ушлый Франциск присвоил давным-давно. В Версале Гилберт торжественно объявил о создании Германской империи: он поднял над головой смущенного Людвига, генералы и министры разразились ликующими криками. Гилберту тоже полагалось радоваться, ведь он осуществил свою давнюю мечту: объединил все немецкие земли, вырвал у Родериха право на главенство, оставил его на отшибе. Но торжество было неполным, потому что в мечте Гилберта рядом с ним на этой церемонии должна была стоять Эржебет. И здесь Родерих его победил…

А теперь Людвиг вырос, наступил период мира и Гилберт со спокойной совестью пустился во все тяжкие. Ему нужно было как-то заполнить пустоту, вернуть в жизнь краски. Но как он не старался, ничего не помогало. Он лишь в очередной раз убедился, что без Эржебет может влачить лишь самое жалкое существование. Иногда Гилберт думал, что еще не все потеряно. Пусть она замужем, но если он признается ей… Но гордыня брала свое.

«С какой стати я должен перед ней пресмыкаться? Это она меня бросила! Кто я, чтобы бегать за ней хвостом? Ее ручной Гил? Да черта с два! Сколько раз она меня посылала куда подальше? Тогда, в Бурценланде предпочла мне своих дворян, потом после восстания Ракоци променяла на подачки Родди. И вот теперь снова польстилась на его обещания! Ну и черт с тобой, Лизхен! Не хочешь — не надо! Живи со своим слюнтяем! Мне и без тебя неплохо!»

И Гилберт доказывал, как ему хорошо живется, устраивая очередной кутеж. Сегодня явно пора было как следует повеселиться.

Гилберт взмахом руки остановил экипаж, забрался внутрь и велел кучеру отправляться в один из шикарных берлинских ресторанов. Там он заказал дорогие блюда, лучшую выпивку, а достаточно захмелев устроил драку. Гилберту с трудом удалось скрыться от прибывшей полиции и, убегая темными переулками, он чувствовал облегчение и звенящую пустоту в голове. Лучше пустота, главное, что нет образа Эржебет.

Под утро Гилберт привычно прошел на их с братом половину дворца через черный ход, собираясь незаметно прокрасться в свою комнату. Но в гостиной столкнулся с Людвигом. Младший брат смерил его осуждающим взглядом, сокрушенно покачал головой.

«Сейчас начнутся нотации», — хмуро подумал Гилберт и нацепил на лицо привычную идиотскую улыбку.

За последние годы она стала его любимой маской, за которой можно скрыть боль.

Интермедия 2. Глаза смотрящего. Очень серьезный юноша

Людвиг по второму разу прочел стихотворение Гете и задумался. Поэзия всегда давалась ему с трудом, но он не собирался сдаваться, как всегда стремясь довести любое дело до конца и разложить все по полочкам, будь то работа или простое чтение книг. Вот и сейчас он старательно раздумывал над томиком Гете — он просто обязан был понимать величайшего немецкого поэта!

От прожигания взглядом очередной непонятной строчки и мучений по поводу того, какой же глубинный смысл в ней скрыт, Людвига отвлекли тяжелые шаги на лестнице. Через минуту в гостиную ввалился Гилберт, принеся с собой тяжелую смесь запахов: дешевый табак, кислое вино и приторно-сладкие духи. Без труда можно было понять, откуда вернулся Гилберт.

«Опять шлялся по борделям». — Людвиг мысленно вздохнул, нахмурившись.

— Чего такой кислый, Люц? — Гилберт плюхнулся на диван рядом, от чего мерзкий запах перегара стал еще сильнее, и Людвиг скривился еще больше.

— Брат, я уже в который раз повторяю — мойся сразу же после посещения из кхм… домов терпимости, — процедил Людвиг. — От тебя несет… Обивку диванов слуги, между прочим, не так давно протирали…

— Ах, какие мы чистоплотные! — Гилберт фыркнул. — Лучше пошли в следующий раз со мной — я тебе подберу хорошую девочку, и ты вмиг подобреешь.

— Спасибо за предложение, но вынужден отказаться, — сухо ответил Людвиг, утыкаясь в книгу. — Такое поведение будет предательством по отношению к Аличе…

— Ого, да ты у нас еще и верный! — Гилберт присвистнул. — Молодчина, братик гордится! Вот только бабы верность не ценят, все они стервы. И твоя Аличе тоже. Кто знает, как она там развлекается у себя в Венеции на знаменитом карнавале…

Людвиг отбросил книгу, подался вперед и схватил брата за воротник рубашки.

— Не смей оскорблять ее! — прорычал он Гилберту в лицо. — Иначе я не посмотрю, что ты мой брат и набью морду!

Когда дело касалось Аличе спокойный и собранный Людвиг, с ранних лет старательно подавлявший эмоции, не мог сдержаться. Она была для него прелестным ангелом, веселым солнечным зайчиком, приносившим в сухую, размеренную жизнь, которую Людвиг с возрастом сам для себя выбрал, нечто особенное. Неожиданности, яркие краски, чувства. Он оберегал ее, заботился так нежно, как мог, до сих пор не решился пойти дальше простого поцелуя розовых губ со вкусом меда. И, словно рыцарь из старинных баллад, был готов защищать честь Аличе перед кем угодно, даже перед братом.

С минуту Гилберт смотрел на Людвига как-то странно, затем грустно улыбнулся.

— Действительно молодец, — тихо произнес он, затем добавил уже громче, с деланной веселостью. — Да ладно тебе, Люц, я же пошутил. Не кипятись.

— Завязывал бы ты с гулянками, — проворчал Людвиг, отпуская его воротник.

— В нашей семье должен хоть кто-то быть буйным. — Гилберт беззаботно ухмыльнулся. — В противовес твоей серьезности и степенности настоящего немецкого бюргера… Эх, скучно с тобой. Я лучше вздремну.

Он поднялся с дивана и нетвердой походкой вышел из комнаты, напевая себе под нос какую-то похабную песенку. Людвиг проводил его взглядом и подумал, что веселость старшего брата выглядит слишком напускной. Он достаточно хорошо изучил Гилберта и заметил, что чем ему хуже, тем громче он смеется. Людвиг хотел бы помочь брату, но не знал, что его гнетет, а тот бы ни за что не рассказал: вытянуть из Гилберта что-то о его чувствах было непосильной задачей.

Так что Людвигу оставалось лишь гадать, почему в последние годы брат ударился в кутежи. Он ведь раньше не был таким. Раньше, когда Эржебет еще была с ними. Тогда все было так прекрасно, пожалуй, это были лучшие годы за пока еще такую короткую жизнь Людвига. Тогда в их доме царил настоящий, семейный уют, Людвиг с теплотой вспоминал, как Эржебет вечерами у камина рассказывала сказки, пела старинные венгерские баллады, и Гилберт слушал ее едва ли не с большим интересом, чем сам маленький Людвиг. А еще она учила его ездить верхом, готовила вкуснейший вюрст и целовала на ночь в макушку… Самыми же лучшими днями были те, когда их маленькая семья выезжала к морю. Гилберт купил небольшую яхту, и они совершали прогулки по Балтике. Иногда к ним присоединялась Аличе, и счастью Людвига не было предела. Уже тогда, будучи сопливым мальчишкой, он чувствовал к ней что-то особенное…