Кто я для тебя? (СИ) - Белицкая Марго. Страница 74

Но теперь все это осталось в прошлом. Новый двадцатый век диктовал свои правила. Исчезли лихие кавалерийские атаки, стремительные марши и маневры. На смену им пришли окопы. И блиндажи, где приходилось сутками прятаться от шквального огня новой артиллерии.

О да, люди всегда были изобретательны в создании средства уничтожения себе подобных. И в новом веке они превзошли самих себя.

Пулеметы, одной короткой очередью скашивающие ряды солдат, миг — и десяток человек мертвы, словно неведомый бог мановением руки отобрал их жизни.

Медленно ползущие по полю железные громады танков, особенно страшные потому, что казалось, они движутся сами по себе: механизмы, бездушно уничтожающие все живое.

Самолеты, несущие смерть с неба.

Орудия, орудия, орудия, разных калибров, разной дальности, но все одинаково эффективные.

Опасен стал даже сам воздух. Людвиг решил использовать новшество — отравляющий газ, идею быстро подхватили по другую сторону фронта, и вскоре противогаз уже стал обязательной частью обмундирования любого солдата. Гилберт видел окопы, полные застывших в самых диких позах мертвецов — словно скульптурная группа работы безумного мастера. Это было даже страшнее разорванных на части трупов.

К тому же для Гилберта, как генерала старой закалки, было трудно привыкать к новым правилам ведения войны. Теперь невозможно было решить дело несколькими стремительными ударами — его любимой тактикой. Война стала позиционной, появился фронт. Чудовищными усилиями и ужасными потерями его удавалось сдвинуть на пару километров, но затем он возвращался назад. Или искривлялся в другом месте. Фронт представлялся Гилберту этаким дождевым червем, который медленно извивается, изгибая свое мерзкое кольчатое тело.

Но самым страшным была не новая тактика, не орудия, не танки и даже не газ, самым жутким в войне стало новое понятие — ожидание. Солдаты в окопах ждали атаки противника, напряженные до предела, взвинченные, на грани срыва. Ждали, ждали, ждали.

Время превращалось в нескончаемый агонизирующий миг.

Или вот люди сбились в кучу в блиндаже и гадают: пронесет — не пронесет? Попадает очередной снаряд в наше укрытие или разнесет чужое? А если попадет, выдержат ли стены или нас всех разорвет на куски? И снова бесконечное ожидание. Сутками в неизвестности.

Ожидание было гораздо хуже обычного страха, потому что оно не находило выхода в отчаянной атаке, не заглушалось угаром боя и не стиралось славной победой. Само понятие «победа» исчезло, был лишь «прорыв фронта», а это мало что значило для простого солдата.

Ожидание было опасно, оно отупляло, превращало людей в животных, ломало даже закаленных вояк, которые храбро пошли бы врукопашную. Гилберт видел пустые глаза солдат, побывавших на передовой, заглядывал в их равнодушные лица. Он переживал все ужасы войны рядом с ними.

И в новом веке Гилберт остался верен себе: он всегда старался оказаться на том участке, где шли самые тяжелые бои. Он мотался между Западным и Восточным фронтом, всегда на передовой, всегда в самой опасной точке. И без всяких офицерских привилегий.

— Ты должен быть осторожнее, — как-то раз попытался предостеречь его Людвиг. — Страшно подумать, что случится, если ты погибнешь.

— Зато ты, наконец, избавишься от вздорного старшего братца. — Гилберт криво усмехнулся. — К тому же страну нелегко убить…

— Боюсь, что даже страну может разорвать на части снаряд. Подумай о тех, кто беспокоится за тебя. Если не обо мне, то хотя бы об Эржебет…

— Если от меня останутся лишь кровавые ошметки, собери их в коробочку, перевяжи лентой и пошли фрау Эдельштайн, — с издевкой ответил Гилберт. — Это станет для нее лучшим подарком, чем моя жизнь.

Больше они к этой теме не возвращались. Людвигу пришлось смириться с тем, что его брат считает своей почетной обязанностью идти в атаку впереди всех и сносить все тяготы солдатской жизни.

На самом деле Гилберту всегда было гораздо комфортнее среди солдат и младших офицеров, чем рядом с блестящими генералами. За века его привычки ничуть не изменились. Он ел с ними их скудный паек, хлюпал по грязи на марше, пережидал обстрел. Они легко принимали Гилберта в свои ряды, умение сразу стать своим среди простых вояк было одним из его талантов. И не удивительно, ведь Гилберт был страной-солдатом.

Однажды на Западном фронте он прятался в блиндаже вместе с солдатами пехотного полка. Снаружи ухали снаряды, но обстрел начался недавно, враги еще не успели войти в раж, и люди пока были не сильно подавлены. Чтобы как-то скоротать время, они резались в карты. Затем кто-то завел разговор о женщинах.

Гилберт сидел у стены, неспешно покуривал сигарету, наблюдал и слушал.

Молоденький новобранец достал из нагрудного кармана фото, объяснив, что это его невеста.

— Ее зовут Луиза. После войны мы поженимся…

Фотография пошла по рукам, солдаты вставляли обычные пошлые шуточки, парень краснел и уже, видимо, жалел, что показал всем свою даму. Гилберт тоже взглянул на фото: миловидная, тоненькая девушка в широкополой шляпе и белом платье стояла на балконе, а за ее спиной открывался вид на море. Гилберт моргнул, изображение заколебалось, поплыло, и он увидел в лице Луизы совсем другие черты. Да, у нее была такая же шляпа с широкими полями. Она почему-то очень любила ее. А сильные порывы балтийского ветра постоянно срывали головной убор, и Гилберт бегал за ним по всему пляжу под ее звонкий смех…

— Красотка, тебе повезло. — Гилберт поспешил вернуть фото новобранцу и дружески хлопнул его по плечу. — Эти дурни просто тебе завидуют.

Парень осмелел, робко улыбнулся Гилберту.

— Господин Пруссия, а вы… а у вас есть… эм… женщина? Или у вас все по-другому? — Он потупился. — Простите, это бестактный вопрос.

Гилберт нахмурился, не зная, что сказать. Глупо было признаваться, что он тоже таскает с собой фото. Старую пожелтевшую карточку, где они с Эржебет стоят рядом и так похожи на супружескую пару. Обычно война помогала ему забыться, но в этот раз все было наоборот. Он часто думал о Эржебет. Свернувшись на жесткой фронтовой койке, он вспомнила о ее мягких руках, о низковатом, грудном голосе, который иногда немного вибрировал, словно она мурлыкала…

— Конечно, у меня есть женщина. — Гилберт развязно хохотнул. — У каждого мужика должна быть ладная бабенка.

Затем разговор прекратился, потому что начался массированный обстрел, и уже невозможно было расслышать друг друга. Стены блиндажа ходили ходуном, несколько раз снаружи раздавался грохот — снаряд попадал в бетонную кладку, но она держалась. Пока. Любой взрыв мог стать для солдат последним. С каждой минутой усиливалось ощущение, что они в ловушке. Даже Гилберту было жутко, что уж говорить о людях, запертых в замкнутом помещении, замерших на границе жизни и смерти.

Нервы сдавали у всех, а молодые новобранцы, впервые попавшие на фронт, были особенно уязвимы. У паренька с фото начался истеричный припадок. Он рвался наружу, прочь из затхлого помещения, больше похожего на гроб.

— Мы все умрем здесь! — визжал он.

Гилберт схватил его, удерживал, а новобранец вырывался с поразительной для его тщедушного тела силой, которая вполне могла сравниться с нечеловеческой силой страны.

— Пусти меня! Я хочу наружу! — На его губах выступила пена, в лице почти не осталось ничего человеческого.

— Туда нельзя, бестолочь! Верная смерть! — орал Гилберт. — Тебя ведь ждет Луиза! Забыл!

Но парень уже ничего не слышал и ничего не помнил, им овладел животный страх.

Блиндаж в который раз основательно тряхнуло, Гилберт покачнулся, буквально на секунду ослабил хватку, но этого оказалось достаточно. Новобранец ужом выскользнул из его рук и ринулся к выходу. Раскинув руки, точно в полете, с глупой улыбкой на губах, он выбежал за дверь.

Гилберт рванулся следом.

Грохот. Взрыв. И ему в лицо летят кровавые ошметки. Луизе больше некого ждать.

Гилберт вернулся в блиндаж и до конца обстрела зорко следил за остальными новобранцами. Он не ощущал скорби, в конце концов, война есть война. Он был рожден на поле боя и постоянно видел смерть. Вот только еще никогда она не была такой жестокой и бессмысленной. Пасть не в славной битве, сойдясь лицом к лицу с врагом, оплачивая своей жизнью победу, а просто сойти с ума от безысходности и самому броситься под огонь. Погибнуть зря. Потому что наступление немецких частей на этом участке фронта в итоге в очередной раз захлебнулось.