Опасное наследство - Кобербёль Лине. Страница 23

– Это всего лишь… украшение…

Я быстро сунула амулет снова под рубашку.

– Дай-ка поглядеть.

Он протянул свою проворную руку. Другая его рука после несчастного случая была на перевязи.

– Это олово, – сказала я, надеясь, что он утратит интерес к амулету. – Оно ничего не стоит!

– Давай-ка сюда! – раздраженно приказал он. – Делай, что тебе велено, девчонка!

Но на это я как раз безоговорочно пойти не могла. Застыв на месте, я глядела вниз, в землю, держа маленькую оловянную пластинку так, словно она была чистого золота. Чудно это! Ведь когда она мне досталась, я ничуть не обрадовалась… И все-таки она незаметно стала чем-то таким, что, потеряй я ее, я почувствовала бы себя несчастной.

– Это мое украшение, – прошептала я. – Ты не имеешь права забрать его!

Я не смотрела на него. И не заговорила голосом Пробуждающей Совесть. Однако Вальдраку покарал меня так, как сарыч карает мышку. Положив твердую костистую руку мне на затылок, он нажал так, что на глазах у меня выступили слезы.

– Ты уже ослушалась, Дина. Может, ты вовсе не поняла, что я сказал?

– Это не потому, что ослушалась, – запротестовала я. – Но я получила амулет от своей матери, а Антон… он не имеет никакого права…

Я смолкла. Рука Вальдраку, охватившая мой затылок, казалась столь же холодной, как рука старой Анюа.

– Ты явно еще ничего не поняла, – сказал он. – Сандор! Приведи мальчишку!

Я похолодела.

– Нет! – воскликнула я. – Я не… Я охотно…

– Замолчи! – только и произнес Вальдраку. – Кто тебя спрашивает?

Сандор выволок Тависа из другой повозки. Мальчик был все так же бледен, а шишка на его лбу стала вся целиком сине-черной, но он, несмотря на связанные руки, бился и сопротивлялся изо всех сил.

Вальдраку отпустил меня и подошел к Тавису.

– Стой спокойно, малый! – сказал он.

И Тавис внезапно прекратил бороться. Совершенно новое выражение появилось на его упрямой веснушчатой рожице, выражение вовсе не такое, что мне хотелось бы видеть. Тавис боялся. Сандора бы он пинал, и кусал, и царапал, коли б до него добрался. Но не только Сандора, а, пожалуй, также всех других… Но Вальдраку он боялся…

– Стяните с него рубашку, – приказал Вальдраку.

Сандор приподнял рубашку над головой Тависа. Совсем снять ее он не мог из-за связанных рук мальчика, так что рубашка свисала с его запястий и развевалась, будто белый флаг или, во всяком случае, почти белый, потому как рубашка больше не была особо чистой.

Вальдраку ищущим взглядом осмотрелся вокруг.

– Подводи его к лошади! – велел он Сандору, и хотя я даже не поняла, чего он хотел, Сандор-то его понял. Белоснежная ухмылка мелькнула в его черной бороде.

– Пусть так, господин! – произнес он.

Он просунул конец веревки меж связанных запястий Тависа, а потом натянул ее поверх спины Мефистофеля, привязанного к повозке. Жеребец поднял голову и начал злобно прядать ушами, но он даже не переступил с ноги на ногу, когда Сандор потянул за веревку так, что руки Тависа оказались наполовину прижатыми к лошадиной спине, а самому Тавису пришлось бы стоять на цыпочках, захоти он подняться.

Вальдраку погладил темно-коричневую шею жеребца.

– Стой спокойно, мой друг! – почти ласково сказал ему он. – Тебе никакого зла не причинят.

Затем он расстегнул свой пояс. Я тут же увидела, что пояс у него необычный, что это металлическая цепь с кожаной петлей на одном конце. Цепь была не очень крупная, не толще моего мизинца.

– У меня с Диной уговор, – сказал он Тавису, который стоял прижавшись щекой к боку Мефистофеля и не спускал глаз с цепи. – Знаешь, бить девчонок – последнее дело. Так что, когда Дина недостойно ведет себя… Да, малый, сожалею, но взбучку придется задать тебе.

Мне хотелось сопротивляться, у меня было желание громко заорать, что не было никакого уговора, а все это выдумка Вальдраку. Но я побоялась: стоит мне что-то сказать, станет еще хуже. И, закусив губу, придержала язык. Да, я придержала язык… Я уставилась вниз, в землю, и понадеялась, да, понадеялась, что Вальдраку тогда увидит, что я усвоила урок и что бить Тависа не надо.

И все-таки он ударил мальчика. Цепь просвистела в воздухе, когда Вальдраку замахнулся ею. А потом раздался ужасный, мерзкий звук. Тавис закричал. И я не в силах была дольше глядеть в землю. На его светлокожей веснушчатой спине осталась длинная темная полоска в палец шириной. И пока я так беспомощно стояла, глядя на мальчика, из полоски выступила кровь и заструилась по спине бедняги Тависа. Я же была в такой ярости, что душа моя совсем почернела. Взгляни я на Вальдраку, и глаза мои в моем безграничном бешенстве прожгли бы его насквозь. Как мог взрослый человек – мужчина – так бить мальчика, как мог он хлестнуть своей мерзкой цепью… Я едва удержалась и смолчала…

– Он еще жив, – ледяным голосом произнес Вальдраку, и я поняла, что это предупреждение. Ведь он сказал мне: «Ежели ты когда-нибудь используешь свои ведьмины глаза или свой ведьмин голос против меня или моих людей, мы убьем его!»

И я не сомневалась, что это он и имел в виду. Вальдраку протянул руку:

– Отдай мне твое украшение!

Тавис стоял, прижавшись лицом к боку лошади, но хоть пытался это скрыть, я услыхала, что он плакал. Но что я могла сделать? Я развязала тонкий кожаный шнурок и положила Знак Пробуждающей Совесть в протянутую руку Вальдраку.

– Так-то лучше! – одобрил он. – Замечательно, Сандор. А теперь сажай мальчишку обратно в повозку.

Он поднял амулет навстречу последним дневным лучам света.

– Олово! – коротко произнес он. – Немного эмали. Едва ли стоит хотя бы скиллинг.

Он бросил Знак Пробуждающей Совесть Антону, и тот схватил его здоровой рукой.

– Возьми, раз уж тебе так хочется!

Антон слегка потер большим пальцем эмаль. Хотя он, как видно, был вовсе не в восторге, но все же сунул украшение в кошель, висевший у него на поясе.

Я была как потерянная… Всего-навсего маленькая круглая оловянная пластинка, и все же мне казалось, будто я утратила частицу самой себя.

– Надеюсь, ты извлек какой-то урок? – негромко произнес Вальдраку, похлопав по шее Мефистофеля.

Огромное животное фыркнуло и покачало головой, а в разгар всего этого я вдруг удивилась, что жеребец вообще не отпрянул в сторону от удара, как поступило бы большинство лошадей. Где ему было знать, что удар этот предназначен Тавису, а не ему?

Тут мне пришла на память злорадная ухмылка Сандора. Ведь он в тот же миг уже знал, что замыслил Вальдраку. И в этом, вероятно, было совсем простое объяснение того, почему Мефистофель стоял спокойно, как утес, несмотря на свист цепи и крик Тависа.

Они проделывали это и раньше.

К вечеру следующего дня дорога стала шире, а окружавшая нас лесная чаща не была уже всюду такой густой и мрачной. Вокруг, там, где кто-то валил ели и корчевал пни, образовались прогалины, так что трава и люпин и мелкая тщедушная поросль юных березок получили достаточно света, чтобы справляться с жизнью. А еще там слышался шум и клокотание падающей воды.

Вальдраку бросил взгляд на солнце, освещавшее как раз верхние ветви елей.

– Возьми-ка теперь ту лошадь да поскреби ей немного копыта! – закричал он тому, кто тянул за собой хромую гнедую. – Нам желательно до темноты добраться в Дракану!

Дракана? Что это такое? Где это?

Мне очень хотелось это узнать, но спросить я не смела… Не смела после того, что Вальдраку сделал с Тависом. Ночью меня разбудил чей-то плач. То был очень тихий, сдавленный плач, скорее – всхлипывания. И все-таки даже этого было достаточно, чтобы вызвать раздражение стоявшего на страже Сандора.

– А ну заткнись, кончай с этим хныканьем, молокосос! – прошипел он.

Тихие всхлипы резко прекратились. Но долгое время я не могла снова заснуть, так как думала о Тависе, лежавшем там с изувеченной, болевшей спиной, о Тависе, что боялся, и наверняка ему было тоже одиноко. Если бы я отдала Знак Пробуждающей Совесть сразу! Это Вальдраку ударил его своей мерзкой цепью, но мне все же казалось, что в этом была доля и моей вины тоже. Не будь я так строптива… Сделай я в тот же миг то, о чем меня просили…