Василиса Опасная. Воздушный наряд пери (СИ) - Лакомка Ната. Страница 24

– Никто не признался? – спросил он, хотя всё и так было ясно.

– Молчат, – ответила Барбара Збыславовна.

– Что ж, тогда будем искать сами, – сказал Кош Невмертич и прищелкнул пальцами.

Ничего не произошло, студенты посматривали друг на друга, и тут ректор прищелкнул пальцами второй раз. Что-то защекотало меня на груди, слева, и я почесалась сквозь рубашку. Сегодня на мне была нежно-голубая рубашка перехваченная в талии широким поясом. Чесотка не проходила, и я потянула ворот, а в следующее мгновение у меня из-за пазухи вылетел смятый тетрадный листочек, на котором я успела заметить намалеванные каракули.

Листочек стрелой метнулся к ректору, и он схватил его двумя пальцами, осторожно разворачивая.

Я замерла, сообразив, что всё это не к добру, а Анчуткин сдавленно всхлипнул, вынырнул из-за учебника, посмотрела на меня с ужасом, и спрятался опять.

– Краснова, – позвал меня ректор, передав тетрадный листок Ягушевской. – Потрудитесь пройти в кабинет Барбары Збыславовны. Она вас проводит, а я буду через пять минут.

10

– Не наводила я никаких прыщавых приговоров, – упрямо повторила я в пятый раз. – Я даже не знаю, что это такое!

– Василиса, – увещевала меня Барбара Збыславовна, – подумай те хорошенько. Может, вы не знали, что это такое и решили побаловаться? Или кто-то подсказал вам это сделать?

– Да ничего я не делала! – начала горячиться я. – С чего вы взяли, что это – я?!

– Потому что листок с заклятьем был у вас, – объяснила Барбара Збыславовна.

– И что?! – я вскочила, едва не перевернув столик, на который заботливая Ягушевская снова поставила вазочку с конфетами. – Я тут ни при чем. И этот листок мне подкинули!

Мы находились в кабинете Ягошевской, дожидаясь ректора, и я кипела от гнева и злости, потому что опять оказалась без вины виновата, и, судя по всему, мне опять никто не собирался верить.

Дверь кабинета распахнулась и появился Кош Невмертич – хмурый, как туча.

– И кто же подкинул? – спросил он, видимо, слышав мои слова.

– Вольпина, – сказала я, помедлив. – Она подходила ко мне и к Колокольчиковой. Меня похлопала по плечу, а Машке сказала, что у нее красивая юбка.

– И именно из-за юбки она отправила Колокольчикову на три месяца в инфекционное отделение? – вежливо поинтересовался ректор, усаживаясь в свободное кресло и забрасывая ногу на ногу. – Чем же вы с Колокольчиковой так досадили Вольпиной, что она пошла на крайние меры?

Я вспомнила разговор «конфеток», который подслушала, и, запинаясь, повторила преподавателям.

Ректор и Ягушевская переглянулись.

– Это правда, – убеждала я их, пока они молчали. – Зачем мне вредить Машке?

– Надо провести проверку, – сказала Ягушевская ректору, словно не слыша меня. – Сейчас же проверю Вольпину на использование колдовства.

Ректор задумчиво кивнул, и Барбара Збыславовна потянулась за футляром с рогульками, который стоял на полке позади неё.

– Подождите, я сам, – ректор опередил её, вскочив и забрав футляр. – Присмотрите за Красновой. И будьте осторожны.

– Что значит – будьте осторожны? – воскликнула я, но он уже не услышал, потому что вышел из кабинета. – Это он думает, что я вам могу навредить?!

– Успокойтесь и присядьте, – мягко сказала Ягушевская. – Не думаю, что он имел в виду, что вы навредите мне. По-моему, речь шла о вашей безопасности.

– О моей? – буркнула я, остывая и глубоко усаживаясь в кресло. – А что с моей безопасностью?

– Этот год начался очень… динамично, – подсказала Барбара Збыславовна. – И вы всегда в центре событий.

– Как будто в прошлом году было иначе.

– Да, и в прошлом, – согласилась она. – Поэтому вам и надо быть осторожнее.

– Это – Вольпина, – сказала я убежденно. – Она начала пакостить мне с самого начала. Она ищет тот артефакт, из-за которого я притянула Коша Невмертича. Но я не хотела, правда.

– Успокойтесь, – опять призвала меня Ягушевская. – Вы только и делаете, что злитесь, Василиса. Это не хорошо. Для волшебника – очень нехорошо.

– Да, спокойствие, выдержка, хладнокровие. Я знаю.

– Если знаете, то почему всё время горячитесь? Берегите эмоции. Возьмите конфетку.

Этими конфетками она меня окончательно добила.

– Да что вы всё со своими конфетками? – почти заорала я. – Они у вас отравленные, что ли?!

Я хотела только отодвинуть вазочку, но едва коснулась её кончиками пальцев, как вазочку швырнуло через всю комнату к противоположной стене. Стекло разлетелось вдребезги, а карамельки разноцветными горошинами заскакали по полу.

– Простите… – пробормотала я, застыв с вытянутой рукой.

– Спокойнее, Василиса, – Ягушевская не переменилась в лице, и голос не дрогнул, но она точно так же, как я, застыла в кресле, и смотрела на меня настороженно. Правда, в следующую секунду она опустила ресницы и взглянула на меня уже по-прежнему – с жалостью и сочувствием.

– Сейчас всё уберу! – воскликнула я, вскакивая.

– Нет! – крикнула Барбара Збыславовна, и я опять испуганно замерла, но она сама смутилась, а потом засмеялась и сказала: – Лучше посидите спокойно, Краснова. Я уже сама за вас боюсь.

Я медленно опустилась в кресло, сложив руки на коленях, а Ягушевская принялась собирать конфеты, осторожно ступая по осколкам.

– Подумайте о чем-нибудь приятном, – говорила она тихим, воркующим голосом. – Представьте яблоневый сад… Ведь это – первая иллюзия, которую вы создали? Вам нравятся яблони?..

– Яблони… не знаю… – прошептала я, послушно представляя цветущие яблони, утро, весну…

Запахло сладко и нежно, и Ягушевская похвалила меня:

– Вот, совсем другое дело. Представьте синее небо… белые цветы… ветерок играет лепестками…

Её голос убаюкивал, и я незаметно задремала, в своём сне гуляя между цветущих яблонь, путаясь босыми ногами в траве. Я вышла к озеру – но не к лунному, которое создавала иллюзией для первокурсников, а к озеру при свете солнца. Оно было прозрачным – видны были даже камешки на дне, а в середине плавали два белых лебедя. Они грациозно изгибали шеи, словно перешептываясь, и было столько нежности в этих птичьих заигрываниях…

Я позавидовала им. Мне тоже хотелось бы пошептаться кое с кем вот с такой же нежностью.

Шорох в кустах заставил меня отвлечься от прекрасных птиц. Я посмотрела в сторону и увидела черного лебедя – он высунул из зарослей ивы голову с раскрытым клювом и будто беззвучно смеялся надо мной.

Пока я думала – не швырнуть ли камнем в черную птицу, видение озера и яблоневого сада поблекло, качнулось и исчезло. Я сидела в кресле, в кабинете Ягушевской, а надо мной склонился Кош Невмертич.

– …усыпила её, – услышала я тихий голос Ягушевской. – Она была очень взволнована, я бы посоветовала…

– Она проснулась, – сказал ректор громко, и Ягушевская сразу замолчала. – Итак, вы открыли глазки, пташка. Как себя чувствуете?

– Неплохо, – я села, приглаживая волосы, а Кош Невмертич отошел к стене, разглядывая осколки бывшей вазочки.

Он взмахнул рукой, и осколки сами собой смелись в угол кабинета сверкающим облачком.

– Это она сделала? – спросил ректор у Ягушевской.

– Нечаянно! – тут же полезла я оправдываться.

Барбара Збыславовна только пожала плечами, а ректор хмыкнул.

– Вы проверили Вольпину? – я встала, разминая затекшую шею. Мышцы онемели, словно я проспала несколько часов.

– Проверил, – ответил Кош Невмерич. Он поднял с пола незамеченную Ягушевской конфету, снял блестящий фантик и отправил конфету в рот. – На ней всё чисто. Если это не вы, Краснова, навели порчу на Колокольчикову, то точно и не Вольпина.

– Не может быть! – я забыла про шею. – Больше к нам с Машкой никто не подходил! И она меня по плечу похлопала. Точно так же, как Царёв в прошлом году, когда хотел на меня муравьев наслать, а получилось…

– Я помню, – прервал меня ректор. – Вы не доверяете моему профессионализму? Так мы были с Быковым, Иваном Родионовичем. Ему доверяете?