Все твои совершенства - Гувер Колин. Страница 6

Это одновременно и тонко, и очевидно. От его прикосновения у меня напрягается все тело. Не потому, что мне не нравится, просто не могу вспомнить, когда в последний раз ощущала такую же волну тепла от прикосновения Итана.

Грэм чертит пальцем круг на моей коленке. Потом снова смотрит на меня, но выражение его глаз меня не смущает. Хотя мне совершенно ясно, о чем он сейчас думает.

– Пойдем отсюда? – его голос звучит одновременно тихо и требовательно.

Я киваю.

Грэм встает, достает бумажник, кладет несколько купюр на стойку бара и надевает куртку. Потом наклоняется, переплетает свои пальцы с моими и ведет меня через зал за дверь, надеюсь, к чему-то, ради чего в этот день стоило проснуться.

4. Настоящее

Однажды Грэм спросил, почему я так долго принимаю душ. Не помню, какую тогда придумала отговорку. Кажется, сказала, что это меня успокаивает или что горячая вода полезна для кожи. На самом деле я подолгу бываю в ванной, потому что это единственное время, когда можно позволить себе горевать.

Я понимаю, что потребность горевать – это проявление слабости, ведь никто не умер. Нет никакого смысла так убиваться о тех, кого никогда даже не существовало.

Я уже полчаса как в ванной. Проснувшись утром, я ошибочно предположила, что сегодня приму душ быстро и безболезненно. Удивляться было нечему. Это происходит каждый месяц. С тех пор, как мне исполнилось двенадцать.

Я стою, прислонившись к стенке душевой кабины так, чтобы струи лились мне на лицо. Вода разбавляет мои слезы, от чего я чувствую себя не такой жалкой. Легче убедить себя, что я не плачу в три ручья, что большая часть влаги, стекающей по моим щекам, – это вода.

Я делаю макияж.

Иногда такое случается. Только что я стояла под душем, а через секунду меня уже там нет. Я теряюсь в своем горе. Теряюсь так, что к моменту, когда я выбираюсь из тьмы, оказывается, что я уже в другом месте. Вот оно, другое место: я стою голая перед зеркалом в ванной.

Я провожу помадой по нижней губе, потом по верхней. Откладываю ее и смотрю на свое отражение. Глаза покраснели от слез, но макияж нормальный, волосы зачесаны назад, одежда аккуратно сложена на стойке. Прикрыв грудь ладонями, я рассматриваю себя в зеркале.

С виду я совершенно здорова. Широкие бедра, плоский живот, упругая грудь среднего размера. Мужчины нередко задерживают на мне взгляд. Но внутри я совсем нехороша. По стандартам матери-природы я нехороша внутри, потому что у меня не работает репродуктивная система. В конце концов, мы существуем благодаря размножению. Оно необходимо для завершения жизненного цикла. Мы рождаемся, размножаемся, растим наше потомство, умираем, наши потомки размножаются, растят свое потомство, потом и они умирают. Поколение за поколением рождается, живет и умирает.

Прекрасный круг, который не должен прерываться.

А я… Я его разорвала.

Я родилась. Это все, на что я способна, пока не умру. Я стою за пределами круга жизни и наблюдаю, как вращается мир, а сама в это время нахожусь в тупике.

И Грэм в тупике, раз он женат на мне.

Я натягиваю одежду, прикрывая тело, столько раз подводившее нас. Захожу на кухню и обнаруживаю там Грэма перед кофеваркой. Он смотрит на меня, а я не хочу, чтобы он знал о крови или о моем горе, поэтому совершаю ошибку – улыбаюсь ему. Тут же стираю улыбку, но поздно. Он решил, что у меня сегодня хорошее настроение. Мои улыбки вселяют в него надежду. Он подходит ко мне, потому что я, как идиотка, не успела взять в руки свое обычное оружие. Обычно я забочусь о том, чтобы у меня были заняты обе руки: сумочка, стакан, зонтик, куртка. Иногда все вместе. Сегодня мне нечем оградить себя от его любви, поэтому он обнимает меня и желает доброго утра. Мне остается только обнять его в ответ.

Мое лицо оказывается как раз между его шеей и плечом.

Его руки словно созданы для того, чтобы лежать на моей талии. Мне хочется прижаться губами к его коже и почувствовать языком, как по ней пробегают мурашки. Но если я так поступлю, то понятно, что за этим последует.

Его пальцы заскользят по моей талии.

Его рот, горячий и влажный, найдет мой.

Его руки освободят меня от одежды.

Он окажется внутри меня.

Он будет заниматься со мной любовью.

А когда он остановится, я буду преисполнена надежды.

А потом эта надежда вытечет из меня вместе с кровью.

И я пойду горевать под душем.

А Грэм спросит: «Почему ты так долго принимаешь душ?»

А я отвечу: «Потому что это меня успокаивает. Потому что горячая вода полезна для кожи».

Я закрываю глаза, упираюсь ладонями в его грудь и отстраняюсь. Я теперь так часто отстраняюсь от него, что иногда задаюсь вопросом, не отпечатались ли мои ладони на его груди.

– Во сколько ужин у твоей сестры?

Задавать вопросы – способ смягчить отказ. Если я, отстраняясь, спрашиваю о чем-то, это отвлекает внимание Грэма и делает мой жест менее личным.

Грэм возвращается к кофеварке и берет чашку. Дуя на кофе, он пожимает плечами.

– Она заканчивает работу в пять. Так что, вероятно, в семь.

Я хватаю свое оружие. Сумочка, чашка, куртка.

– Хорошо. Тогда до встречи. Люблю тебя.

Я целую его в щеку, оружие надежно разделяет нас.

– Я тоже тебя люблю.

Он говорит моему затылку. Я редко даю ему возможность сказать эти слова мне в лицо.

Добравшись до машины, я отправляю сообщение Аве, моей сестре.

Она единственная, с кем я сейчас могу это обсуждать. С Грэмом я перестала говорить о своем цикле еще в прошлом году. Каждый месяц с тех пор, как много лет назад мы начали пытаться завести ребенка, Грэм, узнав, что я не беременна, утешал меня. Вначале я ценила это. Даже страстно желала этого. Но шли месяцы, и я стала бояться говорить ему, насколько я сломлена. А если я начала бояться, что ему придется утешать меня, значит, он, скорее всего, уже устал от постоянного разочарования. В начале прошлого года я решила: подниму этот вопрос только в том случае, если результат будет иным.

Пока результат неизменен.

«Извини, детка, – пишет мне в ответ сестра. – Ты занята? У меня новость».

Я выезжаю с подъездной дорожки, переключаю телефон на Bluetooth и звоню ей. Она отвечает в середине первого гудка. Вместо приветствия она говорит:

– Я знаю, что ты не хочешь говорить о себе, так что давай поговорим обо мне.

Я рада, что она меня понимает.

– Так что за новость?

– Он получил эту работу.

Я сжимаю руль и стараюсь, чтобы в моем голосе звучало воодушевление.

– Что ты говоришь! Ава, вот здорово!

Она вздыхает и явно старается, чтобы в ее голосе звучала грусть:

– Мы уезжаем через две недели.

Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, но на сегодня уже достаточно выплакалась. Я искренне рада за нее. Но Ава – моя единственная сестра, и теперь она уезжает на другой конец света. Ее муж Рид родом из Франции, из огромной семьи, и еще до того, как они поженились, Ава говорила, что рано или поздно они переедут в Европу. Ей всегда ужасно этого хотелось, поэтому я знаю, что она сдерживает свой восторг из чувства такта: мне-то грустно от того, что она уезжает так далеко. Я знала, что Рид в прошлом месяце подал заявки на несколько вакансий, но где-то в глубине души эгоистично надеялась, что его никуда не пригласят.

– Вы переезжаете в Монако?

– Нет, Рид будет работать в «Империи». Это в другой стране, но до Монако всего час езды. Европа такая крошечная, даже странно. Здесь после часа езды доедешь в лучшем случае до Нью-Йорка. А в Европе за час оказываешься в стране, где говорят на другом языке.

Я даже не знаю, где находится «Империя», но для Авы это явно звучит лучше, чем Коннектикут.

– Ты уже сказала маме?

– Нет, – говорит она. – Представляю, какой она устроит спектакль, поэтому решила сказать ей об этом лично. Как раз еду к ней.

– Ну, удачи тебе.