Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек - Качановский Алоиз. Страница 12

— Зачем мне было убивать его до того, как он открыл сейф? — спрашивает Опольский. — Ведь это же нелепость.

— А откуда вы знаете, что Щербатый не открыл его? — спрашиваю с натиском я, но Опольский ничуть не смущается.

— А разве открыл? — изрекает он.

— Не открыл, но вы думали, что открыл. Когда вы вошли, то заметили рядом с сейфом, а может быть, на столе какой-нибудь предмет, который вы и приняли за сокровище извлеченное Нусьо из сейфа. Вы выстрелили в Нусьо через портьеру и удалились, унося это сокровище. Только потом вы убедились, что этот предмет не представлял из себя ничего ценного. Возможно, это были инструменты Нусьо, завернутые в бумагу, или еще что-нибудь, совершенно не имеющее никакого отношения к делу. Таким образом вы совершили два абсолютно бессмысленных убийства.

— Откуда по-твоему я мог знать Нусьо?

— Защищали его когда-нибудь в суде — отсюда и знакомство. Когда вы пришли на встречу с черной, вы заглянули в бар, чтобы увидеть, там ли она, ее не заметили, зато заметили Нусьо и моментально сообразили, какую пользу можно извлечь из встречи с ним. Вы пообещали ему неплохой куш, взяли с собой в канцелярию, а черную в это время увели в мою квартиру.

— С таким же успехом все это мог бы проделать и ты? Не правда ли?

— У меня железное алиби. А есть ли алиби у вас?

— Нет, конечно. Я весь вечер сидел дома. Порядочные люди вообще никогда не имеют алиби.

— Я как раз порядочный и, несмотря на это, совершенно случайно имею алиби.

— Если бы моим клиентом был какой-нибудь твой противник, я бы взялся разрушить твое алиби. Насколько я понял, оно заключается в том, что некий Франк Шмидт не расставался с тобою в течение всей ночи. Но это неправда. Ты с ним расставался по крайней мере один раз на время, вполне достаточное для того, чтобы застрелить парочку людей. А именно — тогда, когда Шмидт покупал кальвадос.

— Но ведь это было в «Селекте», на другом конце города. И весь поход Шмидта занял самое большее пять минут. Я никак не успел бы добраться туда и обратно так быстро, чтобы Франк, вернувшись с бутылками, застал меня в машине. А он готов присягнуть, что все так и было.

— Черная могла в это время быть не в канцелярии. Ты задержался, ей надоело ожидать, она изменила свои планы и поехала в «Селект», чтобы переночевать там. Ты заметил ее у гостиницы, убил, а труп спрятал в машину. Утром, когда Франк отвез тебя домой, отвлек на момент его внимание, вынул труп из машины и отнес наверх.

— А Щербатого я тоже убил рядом с «Селектом»?

— Нусьо убила черная, когда застала его в канцелярии рядом с сейфом. Щербатый забрался туда, чтобы ограбить сейф, как ты и предполагал ранее. Черная, увидев грабителя у сейфа, в котором хранился ее депозит, потеряла голову и застрелила Нусьо, чтобы спасти свое сокровище.

— Нусьо был убит за портьерой, а не рядом с сейфом, — говорю я.

— Может быть, и не рядом с сейфом. Может быть, вовремя спрятался, но портьера пошевелилась, черная заметила это и выстрелила.

— Откуда она знала, где револьвер?

— Нашла его случайно. Сидела за столиком и от скуки выдвигала и закрывала обратно ящики. В одном из них увидела револьвер. Черная взяла его в руки, в это время портьера колыхнулась, и черная нажала курок.

— Никто не стреляет ни с того ни с сего в портьеру, даже если она колышется. Даже если там кто-то прячется. В таком случае, тем более никто не стреляет.

— Черная могла испугаться. Женщины со страху способны на. любые глупости. Портьера колыхнулась, черной стало не по себе, боялась взглянуть на портьеру еще раз, предпочла* выстрелить. Чисто женская реакция. Потом увидела, что она наделала, испугалась еще больше, немножко подождала тебя, ты не приходил, она боялась все сильнее и убежала в гостиницу, где ты, в свою очередь, застрелил ее.

— Из какого револьвера?

— Револьвер она прихватила с собой. Ты, вероятно, остановил ее и разговаривал с нею минуту-другую, в процессе беседы отобрал у нее револьвер и застрелил ее.

— Как же я мог узнать ее ночью рядом с гостиницей, если я никогда до этого ее не видел?

— Это ты так утверждаешь. Может быть, ты знал о ее приезде еще до того, как она позвонила тебе. И знал, как она выглядит.

— Ничего я не знал о ней, и мне она не звонила. Во время стоянки перед «Селектом» голова моя была забита вовсе не стрельбой по живым мишеням. Можете мне поверить, у меня были более серьезные проблемы.

— А свидетели у тебя есть? — спрашивает Опольский.

— Свидетель был, — говорю я. — Но выступать в суде он не станет. Это был свидетель, которого не было.

— Как так? — удивляется Опольский.

— Был и одновременно его не было. Не знаю, как объяснить это вам.

— Ну и не объясняй. Меня все это совершенно не касается.

— Вы были когда-нибудь в жизни алкоголиком? — спрашиваю я.

— Даже дважды, с рецидивами.

— А доходили до белой горячки?

— В моем возрасте можно иметь позади богатый опыт.

— Я лично дошел до белой горячки, — с горечью сообщаю я. — И что самое обидное, пил не так уж и много. Другие пьют больше.

— Много пить начинаешь уже тогда, когда чувствуешь, что дошел до белой горячки. Тогда уже все равно, — делится своим прошлым опытом Опольский.

— Да, уже месяца два я пью, не переставая. Два месяца назад я впервые столкнулся с галлюцинацией. Это было страшным потрясением для меня. И как можно было с этим бороться? Только пить дальше.

— И ты пьешь, и видения навещают тебя все чаще, с этим я знаком, — говорит Опольский. — Но если ты и в самом деле дошел до ручки, есть шанс, что суд признает тебя невменяемым.

— Суд признает? О чем вы говорите? Я, может быть, и дошел до белой горячки, но никого не убивал.

— Лично я сомневаюсь, что ты такой уж запойный, белая горячка случается реже, чем убийства. Но, разумеется, ты можешь построить на этом свою оборону. Вопрос только, удастся ли тебе убедить психиатров.

— Вы говорите, что переживали галлюцинации. А что вам мерещилось?

— Летучие мыши. В белой горячке, как правило, участвуют животные, те или иные.

— Совпадает, — говорю я. — Но мое животное совершенно омерзительное.

— Они никогда не бывают симпатичными, — соглашается Опольский.

— Впервые я увидел его на лестнице моего дома. Я возвращался после крепкого выпивона, на лестнице было довольно темно, и я неожиданно заметил, что впереди что-то поднимается по ступеням. Когда это что-то приблизилось к окошку и я рассмотрел его, я чуть было не перевернулся. Я сразу понял, что это галлюцинация, что такого мерзкого уродства просто не существует в природе. Я поднимался — ступенька за ступенькой — по лестнице, а это все еще бежало передо мной. Потом оно исчезло, я с трудом дотащился до собственной двери, совершенно раздавленный выпил остатки водки из холодильника и постарался втолковать себе, что это было какое-то причудливое порождение моего воображения, которое больше не повторится. Но повторилось сразу же через пару дней и, разумеется, тоже после водки.

— Снова на лестнице? — спрашивает Опольский. Впервые что-то заинтересовало его в моем рассказе, видно, воспоминания его собственной горячки еще не померкли в его сердце.

— Нет, в квартире, — отвечаю я. — Лежал себе на кровати, горела настольная лампа, было вполне светло. Это нечто появилось на полу в трех шагах от постели. Я закрыл лицо одеялом, а когда открыл его, в комнате уже ничего не было. Поднялся, оделся и убежал из дома. Но эти попытки спрятаться подальше, как правило, ничего не дают. Вы, наверное, это знаете.

— И позже ты всегда видел одно и то же?

— Всегда одно и то же. Не так уж много раз. Если точно, то еще дважды. Но этого было вполне достаточно. Тем более, что я твердо уверен теперь, что это чудовище, этот урод уже от меня не отстанет. Как он может отстать от меня, если он находится в моей голове? Вижу я его обычно вечером, так как именно вечером бываю пьян в стельку. Еще раз я видел его перед домом, а вчера рядом с «Селектом».