Бесценный дар (СИ) - Темень Натан. Страница 35

Но самое печальное, поразившее господина Сокса в самое сердце, уже застывшее от несправедливости судьбы, ждало его на выходе из отеля. Там, под крышей монументального портика, выстроенного в стиле греческого храма, толпились слетевшиеся, как вороньё на падаль, журналисты, и Уолтер с мгновенным чувством прозрения узнал гладкое лицо и ловкую фигуру семейного адвоката, друга семьи Филиппа. Филипп, сияя улыбкой победителя, стоял у личного лимузина Гортензии, топчась на месте, как призовой скакун. Породистый шофёр открыл дверцу, и господин Стокс шагнул к отверстой её пасти, как гладиатор. Он увидел руку адвоката, умело поддержавшую Гортензию под локоток, и горечь поражения наполнила всё его существо. «Ах, Гортензия. Как же ты меня подвела». Господин Стокс нырнул в чрево лимузина, дверца захлопнулась за ним с похоронным звоном, и чудовищная машина плавно тронулась с места.

Юркая крылатая машина, с земли похожая на ярко раскрашенную игрушку, скользнула, извернувшись в воздухе, меж двух красно-белых полосатых башен. Нырнула, сделав короткий виток, и пролетела под перемычкой висячего моста. Зрители, заполнившие трибуны, бешено зааплодировали. Пилот начал крутить бочку, и ведущий передачи «Бравые парни» показал зрителям сведённые в колечко пальцы.

Залив, покрытый мелкой волной, блистал в лучах солнца. Небо, голубое в редких клубочках ватных облаков, выглядело картинкой, специально нарисованной к ежегодным выступлениям клуба любителей старинных моделей летающих машин. Даже случайная птица не нарушала идеальную картину. Все ненужные летуны были заранее разогнаны специально обученным соколом. Самолётик-игрушка, качнув крыльями, пронёсся над самой водой, крылатая тень скользила за ним по рябой от лёгкого ветерка поверхности залива. На огромном экране, установленном возле трибун, каждый желающий мог видеть красочные виды очередного участника выступлений, снимаемые на камеры, установленные в кабине и на хвосте.

Жёлто-зелёная, в алых завитках по фюзеляжу, машина вырулила к разметке. Трубный голос комментатора гремел над трибунами, объявляя очередного участника.

— Господин Стивенсон. Разрешите мне сопровождать вас.

— Нет.

— Господин Стивенсон. Бастер!

Господин Стивенсон ухмыльнулся. Помощник подал шлем. Бастер небрежно заправил под шлем седеющие кудри, привычным движением затянул ремешки.

— Нинья, не превращайся в курицу. Тебе это не идёт.

— Я знаю, у вас есть место. Разрешите мне полететь с вами.

— Мне не нужен балласт на соревнованиях, девочка.

— Я не девочка. И я не Нинья.

Господин Стивенсон сморщился в улыбке, по лицу побежали привычные резкие морщины, что были знакомы всем любителям авиаспорта уже много лет. Солидный возраст не мешал Бастеру Стивенсону оставаться кумиром женщин во всех странах, где имели представление об авиации и клубе авиаторов «Соколы».

Он ущипнул личную помощницу за щёчку.

— Ладно, ты не Нинья. Ты взрослая девочка, — он не любил длинных имён, и, когда ему представили нового личного секретаря, тут же переименовал миниатюрную, стройную блондинку с россыпью рыжих веснушек и труднопроизносимым именем в Нинью, личную помощницу. Она подозревала, что когда-то Бастер, неисправимый ловелас, любил под таким именем юную знойную красотку в одной из жарких стран, куда забросила его лихая судьба военного лётчика и авантюриста.

Он забрался на крыло. Прозрачный пластик фонаря двинулся, закрывая пилота.

— Бастер! — она встала на цыпочки, вцепившись в крыло, словно хотела остановить самолёт. — Я знаю, что сказал врач. Это неправда!

Он глянул на неё с лёгкой улыбкой фаталиста. Она вцепилась в металл, пальцы её побелели.

— Твоя жена договорилась с врачом. Они хотят, чтобы ты бросил всё. Всё — и компанию и самолёты. Бастер, они запретили мне говорить тебе. Они сказали, что это для твоего блага. Что, если я тебе скажу правду, это убьёт тебя. Что ты станешь всё делать наоборот, и убьёшь себя этим.

— Девочка, что ты несёшь, — ответил он тихо, спокойно. — Я давно всё знаю. А ты не можешь знать.

— Я знаю всё про тебя, Бастер. Больше чем ты думаешь, больше, чем могут знать все врачи, вместе взятые. Ты ещё будешь жить, Бастер. Пожалуйста, возьми меня с собой.

— Глупая, глупая Нинья. — сказал он ласково. И решительно закрыл кабину. — От винта!

Она отшатнулась. Красивая, яркая машина пробежала по взлётной полосе, оторвалась от покрытия и легко взмыла в воздух. По трибунам прокатился рёв болельщиков, приветствующих своего кумира.

Мерный рокот мотора нарастал и затихал, самолётик выписывал фигуры в безмятежном, высоком небе, оставляя затейливый след, похожий на росчерк пера эстета. Вот он поднялся выше, на миг заслонив солнце, потом ринулся вниз по пологой дуге, стремясь пройти меж остроконечных башен-близнецов. Покачав крыльями, и став вертикально, за миг до входа в просвет самолёт выровнялся, и вынырнул с другой стороны.

— Если ему станет плохо в воздухе, ты за это ответишь, грязная шлюха, — приветливо улыбаясь, сказала госпожа Стивенсон, склонившись к личной помощнице. — Я тебя с землёй смешаю.

Нинья не ответила. Она, не отрываясь, следила за яркой птичкой в небе. Зелёно-жёлтая машина выписала в воздухе изящный полукруг, легко скользнула над самой водой, лавируя между выстроенных пунктиром башенок, поднялась выше, выдав немыслимый для дилетантов кульбит. Зрители взвыли от восторга, комментаторы наперебой затараторили, радостно сыпля авиационными терминами.

Зрители, что следили за экраном, где попеременно с видом от хвоста давался вид из кабины, увидели, как пилот глянул вверх и в стороны. Потом взгляд обратился прямо в камеру, и пилот сказал что-то, так тихо, что никто ничего не понял. Он легко улыбнулся знакомой всему свету улыбкой, а потом поднял руку. Сначала удивлённые зрители увидели, что пальцы пилота отрывают микрофон у рта. Потом рука его протянулась вперёд, став неестественно большой, и изображение из кабины исчезло. «Что с картинкой?» — пробормотал голос комментатора, ясно прозвучавший во внезапно установившейся тишине.

— Нет, — прошептала Нинья, поднимаясь на цыпочки и глядя вверх. — Нет, Бастер!

Гул мотора стал нарастать, машина сделала горку и начала снижаться, выписывая дугу, крайняя точка которой уходила к самой воде. Гул стал оглушительным, люди на трибунах повскакивали с мест, первые ряды отшатнулись. Сверкнул на солнце ярко раскрашенный фюзеляж, мелькнули лёгкие, изящно заострённые крылья, потом машина врезалась в свинцовые волны, и вверх, ослепительно блестя и переливаясь, взметнулся ажурной короной тяжёлый столб воды.

Ревели трибуны, визжали и кричали все вокруг, гремел мегафон, истошно завывали сирены спасательных служб. Всё сдвинулось с места и бежало куда-то. Только тоненькая блондинка в веснушках и с кожаной папкой в руке стояла, глядя перед собой. Губы её шевелились, но её не услышала даже госпожа Стивенсон, с разинутым ртом и вытаращенными глазами уцепившаяся ей за рукав. «Прости, Нинья» Она вздохнула, решительно перехватила папку. Взглянула на вдову Бастера, всё ещё безмолвную:

— Я сдам дела сегодня же, госпожа Стивенсон. Примите соболезнования.

Она отвернулась и посмотрела на воду. По широкому телу залива разбегались, всё дальше и дальше, концентрические круги. Самые первые, разошедшиеся дальше всех, уже сходили на нет и пропадали в мелкой ряби крохотных волн.

«Ты готова?» — спросил низкий голос, слышный лишь ей, и она, не оборачиваясь, ответила: «Да. Здесь мне больше нечего делать» «Ты сделала больше, чем следовало» — голос выразил лёгкое сожаление. «Я знаю». «Тогда до встречи, Девятнадцатая». Она согласно склонила голову. В ушах её ещё звучали тихие слова, обращённые только к ней: «Прости, Нинья».

И, посреди всеобщей суеты и шума, чьи-то пальцы пробежали по кнопочкам записной книжки, и из списка исчезла одна строка. «Ещё один», — сказал кто-то, и этот тихий звук растворился в царившей вокруг какофонии.

Глава 25

Прошипел баллончик, выпуская из носика облачко взбитых сливок. Баллончик плавно двинулся, повторяя контур тела. Розовая пышная линия сделала круг, прервалась, уронив в его середине пышную розовую точку. Пошла дальше, плавно нырнула, и круто взбежала вверх, откуда уже плавно протянулся длинный, розовый лампас, упоительно пахнущий клубникой. Создатель этой картины полюбовался на своё творение, наклонился, и добавил эффектный штрих, выделив каждый пальчик на ноге аккуратной крапинкой. Потянулся к тарелке на маленьком столике, взял оттуда вишенку, и вдавил в розовое облачко в центре окружности.