Ничей ее монстр (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 32

Но она не утихает. Она царапает сердце. И запах роз смешивается с запахом ландыша. И от чего-то второй сильнее первого. Он настоящий. Не мертвый. Он живой, и он совсем рядом. Навязчиво лезет везде, пробивается сквозь запахи ужина, сквозь ароматы сырости и пожухлых листьев.

Вернулся к себе. Расстегнул рубашку, выдернул ремень из штанов и сдавил кожу изрезанными и исколотыми пальцами. И перед глазами Девочка, опрокинутая на капот машины… ее белые ягодицы со вздувшимся рубцом от удара. Возбуждение и злость, смешанные с болью в адский коктейль, вспороли вены кипящим адреналином. И я опять гонюсь за суррогатами… за обезболивающим. С ума схожу постепенно и везде вижу ЕЕ. В прислуге. В шлюхе… Везде. Черт бы меня подрал!

ГЛАВА 18

Относить ему завтраки — это какой-то интимный ритуал, и я настолько начала ждать каждое утро, что подскакивала раньше будильника. Одевала Волчонка в садик, выводила к машине и бежала обратно в комнату — одеваться, собираться. Да, как на свидание. Меня засасывало в эту опасную игру под названием — Захар Барский. Я не просто играла с огнем, я влезла в него совершенно голая и стояла босыми ногами на углях и при этом совершенно наивно и глупо надеялась, что я не сгорю.

Его отношение ко мне изменилось. С того дня, как он познакомился с нашим сыном Барский стал каким-то другим. Он был похож на того Захара, который жил со мной почти целый месяц перед нашим расставанием. Тогда я его узнала совсем с другой стороны, узнала, как он может улыбаться, как может доводить до истерического смеха своими шутками, узнала каким заботливым бывает этот мужчина и как нежно умеет любить или притворяться, что любит. Захар никогда не говорил мне о любви и запрещал это мне. Каждый раз, когда я пыталась сказать ему заветные слова он обрывал меня, прикладывая палец к моим губам.

«Неееет, не надо все портить, Девочка. Это слово придумали идиоты, которые ни черта не смыслят в этой жизни. Не разочаровывай меня, ведь я только начал верить, что в твоей маленькой головке присутствуют мозги. Никакой любви. Само слово вызывает у меня истерический смех».

Отрезвлял, как ушатом холодной воды и в ту же секунду так неистово ласкал мое тело, так жадно брал меня, что я забывала обо все, даже об этих словах. Что это если не любовь? А это была игра, которая скоро наскучила мэру, и он избавился от надоевшей игрушки… Потом конечно я еще долго ненавидела его за эту человечность и за то, что посмел показать мне каково это что-то значить для такого, как он.

Но сейчас я снова забывала об этом. У Барского была редкая способность очаровывать людей, если он этого хотел, привораживать и гипнотизировать своей харизмой, заставлять их млеть от восхищения, от дикого восторга, что ЕМУ интересно проводить время с такой серостью, как я. Слепота совершенно не мешала Барскому оставаться таким же властным, величественным и неприступным. Оставаться на своем пьедестале, вокруг которого всегда толпились обожающие его фанаты. А ведь я была одной из них… Глупой, раскрывающей широко рот на каждое его слово, преданной и сумасшедшей фанаткой, по спине которой не раз прошлись хлыстом, а потом проехались танком, а она выползла из грязи и ползла за своим кумиром следом, внимательно следя, чтобы этой грязью не заляпало его самого.

Но кто вспоминает об этом, если утром Барский отвлекается от своего ноутбука и встречает меня своим извечным:

— Доброе утро, Татьяна. Я тебя ждал. Позавтракай со мной.

Когда он сказал это впервые я застыла, как вкопанная. В то утро я принесла ему извечные гренки и шахматную доску под мышкой. И эти слова ввели меня в ступор. Он произнес их так по-настоящему, так обыденно, так невероятно просто.

Ждал меня… Неужели это правда?

— Я… я даже не знаю.

— Что ты не знаешь. Садись со мной пить чай и есть твои гренки. Я, кстати говорил тебе, что они чертовски вкусные?

— Не говорили… но я догадалась.

Улыбнулся открыто и искренне и светло-голубой лед заискрился, как будто на солнце. И я завороженно смотрела в его глаза и сердце отнималось, а потом снова билось с утроенной силой. Как это удивительно и все же унизительно. Погладил взглядом, как собачонку и я уже захлебнулась от счастья… и ничего не могла с этим сделать. Разум отказывал напрочь.

— Догадливая какая. Присаживайся. Наливай чай.

— Там… там одна чашка.

— Я, как истинный джентльмен, уступлю ее тебе.

Потом я всегда приносила две чашки. Одну ему и одну себе. Когда я положила перед ним шахматную доску, и он прошелся по ней кончиками пальцев я увидела, как Захар чуть повернул голову в бок, слегка улыбаясь одним уголком рта. Ему понравилось, то, что я сделала. Потрогал первый квадрат, вздернув одну бровь.

— Когда ты успела так выучить язык слепых?

— Я быстро учусь. Всему.

— Действительно, быстро. Прочти, что здесь везде написано.

Я повела пальцами по доске, а он вдруг накрыл мою руку своей и меня подбросило как от удара током. Невинное прикосновение. Ведь до этого он касался всего моего тела, но вот это прикосновение оказалось острее любых самых интимных ласк совсем недавно.

— Зачем тебе это?

Сдавил мою кисть так сильно, что у меня почернело перед глазами.

— Что?

— Вот это все. Чай, гренки, шахматная доска, язык слепых?

— Чай и гренки вы приказали, а доска… вы говорили, что будете учить моего сына играть в шахматы. Он очень этого ждет и… и ему больше не с кем… У него нет, — голос дрогнул, и я попыталась выдернуть руку из ладони Барского, но он не дал, — у него нет отца и общение со взрослым мужчиной пойдет ему на пользу. Он говорил о вас целый вечер.

— Правда?

Барский слегка ослабил тиски, и я медленно выдохнула.

— И что он говорил обо мне?

Тон изменился и взгляд снова потеплел. Лед начал таять.

— Что вы похожи на волка. Умного и очень сильного. Что он хочет вырасти и стать таким, как вы.

Барский усмехнулся и выпустил мою руку, отвернулся к окну.

— Так и сказал?

— Да… так и сказал.

— Однажды меня уже называли волком… Чертовски давно. Совсем в другой жизни.

Сердце болезненно сжалось и тихо-тихо забилось снова.

— Кто называл?

— Одна девочка.

— Ваша дочь? — едва слышно спросила я, чувствуя, как перехватывает горло, словно спазмом.

— Нет… Просто моя девочка.

— Ваша?

— Скорее ничья, — ответил сам себе.

Я старалась дышать ровно, старалась не всхлипнуть и нечем не выдать своего дикого волнения, не дать ему услышать в моем голосе слезы. Но он и не слышал. Он вдруг ушел в себя, куда-то глубоко в свои льды и я видел, что эти льды как будто плавятся, как будто корчатся под яркими лучами солнца и это причиняет ему боль. Или мне кажется. Больше он ничего мне не сказал. Я для него исчезла. Попятилась к двери, но Захар резко обернулся.

— Я тебя не отпускал. Садись. Я хочу, чтоб ты поела со мной. И приведи вечером своего сына. Если обещал — значит научу играть.

— А меня научите?

— Бесплатно? Я разве похож на кого-то, кто занимается благотворительностью?

Выдохнула и тихо извинилась.

— Научу, если ты поможешь мне с этим дурацким языком Брайля. То ли у меня пальцы со слоновьей шкурой, то ли мозги не так заточены, но эти проклятые точки никак не хотят выстраиваться в моей голове.

От радости перехватило дыхание. Как неожиданно. Я до сих пор не могу привыкнуть к его контрастности и непредсказуемости.

— Помогу. Это легко. Вы быстро запомните. У меня даже есть алфавит и очень удобная программа для компьютера.

— Даже так? — снова эта ухмылка и я не понимаю он доволен или злится, — Как ты серьезно подошла к устройству на работу. Всегда такая ответственная?

— Да… всегда. Я ведь с детьми работала. Без ответственности никак.

— И кем ты работала?

— Аааа. эммм тренером по танцам.

— Как интересно. — снова какое-то легкое замешательство с его стороны, уход в себя на мгновения и потом опять возврат ко мне.