Атлантида под водой - Каду Ренэ. Страница 1

Ренэ Каду

Атлантида под водой

КАК СОСТАВЛЯЕТСЯ РЕКЛАМА

В тесной комнате мистера Стиба внезапно не оказалось достойных внимания вещей. Тоскливый взор репортера тщетно обшарил стены и мебель и даже корешки переплетов немногочисленных книг в шкафу. Меланхолично направленный в окно, этот взор и на улице не нашел ничего привлекательного, в то время как руки репортера совершали безрезультатное паломничество по всем четырнадцати карманам модного костюма. Над миром, несомненно, пронеслось дыхание некоего тлетворного ветра, потому что в голове репортера не осталось ни единой темы, и ни одна вещь, ни одно событие не желали явить сюжет, достойный хотя бы ста строк. Это было тем более коварно с их стороны, что пустота карманов репортера давно уподобилась надзвездной пустыне.

Репортер с силой швырнул 75 кило и 160 сантиметров своего тела на диван. Но жалобный стон изношенных пружин не пропел желанной темы. Однако англосаксонский оптимизм, освобожденный в молодой Америке от традиций туманно-островной культуры, именуемый сплином, подсказал репортеру выход из не свойственной ему меланхолии. Если в мире не осталось сюжетов, то есть еще мечты. Что стоит мистеру Стибу, совершенно бесплатно и не вставая с дивана, чтобы лишним движением не разбудить соответственного эха мятущегося в желудке голода, проветриться на первоклассном пароходе хотя бы по Атлантическому океану? Надо только тщательно избегать заходить в ресторан, чтобы карта вин и кушаний не оказалась миражом умирающего в пустыне.

И репортер отправился в путешествие, закрыв глаза. Вполне понятно, что ему сопутствовала прекрасная погода и традиционный ласковый бриз, ибо за каким же чертом люди совершают океанские прогулки, если не в поисках солнца, ветра и воздуха? Если принять во внимание всем известное, установленное классической поэзией и наукой родство голода и любви, то не менее понятно, что одновременно с мистером Сгибом по верхней палубе прогуливалась некая прекрасная мисс с довольно расплывчатыми чертами лица, как полагается всякой приличной мечте. Мистер Стиб весьма желал познакомиться с прекрасной спутницей, но, не решаясь сделать лишнее движение на своем продырявленном диване, всецело предоставил инициативу мечте. И, действительно, мечта подошла к репортеру и спросила его далеким голосом телефонной барышни:

— Где мы находимся?

— Я полагаю, — медленно ответил репортер, — в Атлантическом океане. Но где именно…

Наука последнего времени горячо интересуется связью между явью и сном. Несомненно, таковая, вполне бессознательная связь существует. Во всяком случае мистер Стиб, вместо того чтобы побежать к капитану несуществующего корабля, как это, казалось, следовало сделать согласно логике его мечтаний, или вместо того чтобы вовсе устранить вопрос прекрасной мисс, подобно тому как он устранил в самом начале своего путешествия карту кушаний и вин, — вместо этих двух вполне ясных решений репортер избрал неожиданно третье, в котором явь и сон абсурдно смешались, вылившись в достаточно реальное действие. Он открыл глаза и взглянул на истрепанную карту мира, по неизвестной причине помещенную в его комнате хозяйкой пансиона.

Мы позволим себе сделать в этом месте так называемое лирическое отступление. Отводя автору самое скромное место в том, что называется современной литературой, уступая первенство читателям, критикам и представителям профессионального союза печатников, мы должны все же указать, что, не взгляни мистер Стиб первого апреля 1914 года на истрепанную карту обоих полушарий, мы, подобно нашему герою, лишились бы прекрасного сюжета для романа, написанного согласно всем лучшим традициям таких классиков, как Свифт, Мильтон, Данте, Диккенс, Кампанелла, Уэллс, Жюль Верн, Майн Рид, Честертон, Эренбург, творцы версальского мира и безымянные, но достаточно признанные авторы Библии и киносценариев.

Итак, репортер взглянул на карту. Последовательность его ленивых мыслей была при этом приблизительно такова:

«Да, да, где мы находимся? А, черт, ведь она могла бы быть очень хорошенькой, даже лучше, чем Кэт из бара. Табаку тоже нет. Печально для человечества, когда пять великих держав равнодушно наблюдают гибель шестой в моем лице. Охота была этой старой дуре вешать в моей комнате обрывки грязной бумаги, похожей на мир, как азбука Морзе на свист соловья и летний гром. Да, дорогая неизвестная и прекрасная мисс, мы находимся в Атлантическом океане. Я не могу сообщить вам долготу и широту, это не мое призвание. Кроме того, я нахожу, что мир достаточно измерен, следовало бы оставить в нем несколько неисследованных уголков во имя общественного романтизма и для поднятия тиража фантастических романов. Собственно говоря, мисс, мы находимся сейчас над той огромной равниной, где — принимая мечту Платона за достоверное свидетельство — когда-то помещалось мощное государство с упоительным именем Атлантида».

Репортер Стиб произнес роковое слово. Он замолк, напряженно ловя блеснувшую мысль, как играющий в жмурки — голоса убегающих от него партнеров. Затем он сказал резко:

— Вздор!

Но мысль, видимо, не оставляла его и нашептывала Стибу какие-то тайны. Он повторил, но уже колеблясь: — Вздор! — и счел нужным пояснить свое отрицательное отношение к новой мысли словами:

— Старо. Никто не поверит.

Но затем, словно бы раздваиваясь или позволяя этой мысли говорить его собственными устами, он прибавил:

— Есть два сорта публики: первый вообще ничему не верит, и ему поэтому безразлично, старо это или нет. Второй же верит всему, что напечатано, и вера его только усиливается, когда репортер оперирует с уже знакомым предметом.

Это рассуждение, однако, не убедило его, и он снова сказал, замыкая свою личность в обычные, нераздвоенные рамки:

— Вздор!

Но он потерял власть над собой, и мысль снова заговорила его устами:

— С каких это пор репортеры USA не могут обработать сюжета, когда он, наконец, явился, а у них нет даже пяти центов на сигару! Или блюдо готовит не повар, а животное, чье мясо повар жарит?

Последнее рассуждение решило все. Мистер Стиб легким прыжком перенес свои кило и метры к столу и начал строчить.

Стиб писал недолго. Он встал, однако, далеко не в прекрасном настроении. Как всегда (мы, как специалисты, подтверждаем это нашим честным словом), написанное показалось ему много хуже мысли, озарившей его. Ему показалось, что весьма краткая рукопись нуждается в некотором подкреплении. И он, выходя, взял с собой тяжелую палку, по соображениям, которые были ему вполне ясны, а читателю станут понятны при ближайшем знакомстве с редактором распространенной газеты «Вестник Небоскребов».

Редактор сидел в своем кабинете с каким-то лысым посетителем, когда Стиб ввалился к нему и, пользуясь прекрасно развитыми бицепсами, проделал сложный вольт своей тяжелой палкой. Потом остановился в вызывающей позе и процедил загадочно:

— Ну!

На что редактор, седой и щуплый человек, очевидно, привыкший к подобному обращению со стороны своих сотрудников, с любопытством взглянув на Стиба, добродушно ответил:

— Му-му, сынок!

— В вечернем выпуске вы напечатаете вот это (Стиб довольно презрительно швырнул на стол свою статейку). — Чек, старый тюремщик девяти муз, чек, ничтожный прихлебатель шестой державы, изменник трем грациям, чек!

Редактор, не притрагиваясь к статье и не шевелясь, ласково заявил:

— Дитя, вы далеко пойдете. Я всегда говорил, что решительность и остроумие, в соединении со статистикой, лучшие качества для репортера. Но, дорогой авантюрист четырех стран света, восьмое чудо мира, для моей газеты пробил двенадцатый час, и место в ней заполнено на двадцать четыре месяца вперед.