Изгой (СИ) - Романов Герман Иванович. Страница 59
Интерлюдия 3
Киев
29 декабря 1676 года
– Поруха во всем идет, поруха. И делу государеву ущерб от нее выходит полный! Но как взыскать с нерадивых, если они поруху сами и вершат, и на горе наживаются!
Князь Ромодановский отложил в сторону грамоту, присланную из Чигирина. Там находились выборные солдатские полки Шепелева и Кровкова, общим числом более двух тысяч солдат. Вот только жалования служивые не получали с 14-го дня сентября, как вошли в Чигирин – все исхудали, обносились и были вынуждены заниматься поборами с местного населения, чем поселян чрезвычайно озлобляли.
Гетман Иван Самойлович слова своего не сдержал, и припасов в крепость не выслал до сего дня. И посылать не собирается, так как даже обозов еще не собирал, все время отписки пишет.
Григорий Григорьевич тяжело вздохнул, и устало прикрыл глаза, вспоминая случившиеся за последние три года события. А их прошло не мало, и страшные, порой даже не знал, что и делать.
Все началось в марте 1674 года, когда собравшаяся в Переяславль на Раду войсковая старшина 11 из 12 реестровых казацких полков правобережной Украины, формально находящихся под властью Речи Посполитой, признала над собою власть Ивана Самойловича, который был объявлен гетманом на обе стороны Днепра.
Польский ставленник гетман Петр Дорошенко засел в своей столице Чигирине, ибо полковая старшина чигиринская, единственная среди всего реестра, поддержала его притязания.
И этот иуда сразу попросил помощи. Причем не у поляков, что потерпели от османов поражение в короткой войне, и которым он вроде подчинялся, а у крымского хана.
В июле Ромодановский повел полки на Чигирин, где засел Дорошенко – взять крепость с хода не удалось, а в августе пришлось отступить от стен под угрозой битвы с подступившим турецко-татарским войском. Османы восстановили власть гетмана и прошлись разорительным походом по всему правобережью Днепра.
Но стоило магометанам отойти, как Дорошенко тут же вступил в переговоры с польским королем Яном Собеским, что стал обольщать гетмана разными привлекательными условиями для казачества, обещая привилегии, освобождение от податей и власти панства. И о тех заигрываниях стало известно как Москве, так и туркам.
Османы взъярились – их армия снова совершила вторжение большими силами, разорила два десятка городов и многие сотни сел, остановить ее поляки смогли с трудом только под Львовым.
Все правобережье разорено войной безжалостно – люди десятками тысяч стали покидать сожженный край, стараясь найти убежище на левой стороне Днепра. Недовольство Дорошенко настолько возросло, что гетман почувствовал приближение конца. И начал искать способы умилостивить Москву, всячески заискивая.
В октябре на Раде в Чигирине он присягнул царю Алексею Михайловичу в присутствии свидетеля, кошевого атамана войска Запорожского Низового Ивана Сирко. Вернул русским всех пленных без обмана, что захватили его казаки во время набегов на левобережье.
А в январе этого 1676 года отправил в Москву все гетманские клейноды, кроме булавы, главного символа своей власти, которую оставил при себе. Однако в марте категорически отказался сдать крепость присланному князем Ромодановским полковнику Борковскому. И начал юлить и всячески оттягивать передачу власти.
В Москве ждали, что будут делать турки – и когда армия визиря вторглась в Подолию в августе, а потом сразу пошла походом на Львов, князь Григорий Григорьевич получил повеление от царя Федора Алексеевича снова начать Чигиринский поход.
Вперед выдвинулся отряд под командованием генерала и стольника Григория Косогова и генерального бунчужного Леонтия Полуботка. Крепость была обложена со всех сторон. Но Чигирин сразу сдался, как только полковая старшина получила заверения от Самойловича о сохранении всех «прав и вольностей войсковых».
Петр Дорошенко сложил с себя все гетманские регалии, отдал булаву, и был отправлен под конвоем в Москву. И там пребывал поныне под стражей, но на милостях царских.
Вот только заняв Чигирин, армию пришлось сразу же отводить на левый берег Днепра. Кормить войска было нечем, фураж пропал, местность вокруг разорили. Пушки в крепости никуда негодные, пороха мало, ядер и бомб почти нет. А гетман Самойлович казацкие полки на смену не отсылает, и порох также не выслал. Отписал, что татары на Донце во время набега «огненный припас» на стругах сожгли.
Одни несчастья и нет им конца!
– Что у тебя?
Григорий Григорьевич оторвался от размышлений, увидев, что в комнате терпеливо стоит дьяк Лаврентий Нащокин, переминаясь с ноги на ногу. И видимо, стоит недавно, иначе бы притворно закашлялся. А так лишь глазки потупил, в пол ими уставился.
– Дела странные творятся, княже. Позволь сказать о них?
– Говори, время есть.
– Из обители, что на Святых Горах пришла весточка. «Ляшский князь» Юрась Галицкий, южнее Донца самовольничает, проказы всяческие устраивает. Если ты его, милостивый княже, подзабыл, то оный князек там править изволит по милости великого государя.
Это имя Нащокин злобно прошипел, и Григорий Григорьевич мысленно усмехнулся – до него дошли слухи, что свара с этим князьком обошлась дорого всемогущему боярину Матвееву. Понятно, что послужила поводом, но юный царь Федор Алексеевич выслал главу Посольского приказа в один из сибирских острогов.
– Оный Юрась Галицкий явно крамолу чинит, князь Григорий Григорьевич. Живет в своем стольном городе, что Галичем назвал, и велит владения, которые ему кошевым атаманом дадены, княжеством Галицким именовать всем. И народа у него много больше прибавилось – всех принимает во владения своих и вольными объявляет.
– Он что дурак? Князья и бояре людишками сильны, кои в их крепости обретаются. Юродивый, может быть?!
– Не знаю, княже, – Нащокин поклонился, искательно смотря в глаза воеводы. Но твердым тоном отверг предположение:
– Только не думаю! Мыслю, крамола это – как можно вольность такую объявлять?! Еще ходил оный князек ляшский на татар в поход, полон и обоз богатый у крымчаков отбил, побил нехристей там бессчетно. И все добро с людьми в Галич отвел. И там с казаками дуванил. А невольников освобожденных по домам не распустил.
Ромодановский поморщился – ладно бы воровские казаки так себя вели, запорожцы и донцы. Но князю заниматься присвоением добра несчастных невольников не к лицу. Либо от бедности он это сделал, от безысходности, но все равно для чести княжеской ущерб.
Хотя какой из него князь?!
Одно слово – самозванец!
Или изгой бесполезный!
– Отправь подьячих для расспроса со всем тщанием – кого в сем самозванном княжестве Галицком невольно держат, и к родным селениям не отпускают! Оных сыскать и по доброй воле за счет князька по домам отправить не мешкая! Дам казаков слободских, чтобы в дороге ничего не вышло, могут татары шалить.
– Отправлю немедленно, княже, – Нащокин поклонился в пояс, и промолвил, переминаясь с ноги на ногу. – Беглых еще бы сыскать, не может он их не принимать.
– А велико ли его Галицкое «княжество»?
– По южному берега Донца владения, и по всем рекам Торецким, княже. А дозволено ему лишь беглецов из правобережья принимать, селить их не воспрещается. Оный князек в приказ отписку отправил, что беглых из московского царства у него в Галицком княжестве никого нет, и этим летом таковых не принимали. А за прежние времена не ведает, ибо тогда во владениях своих не жил.
– Вот и отправь людей проверить сказку. Не вижу я за Галицким крамолы, но если появится – то сразу сообщи! Ступай, не до тебя, дел у меня много, чтобы такими пустяками заниматься!
Дьяк Нащокин с поклоном удалился, а Григорий Григорьевич задумался, с холодком в душе понимая – вся османская армия с крымскими татарами и ногайцами по весне пойдет походом отбивать Чигирин. А потом несметные полчища захватят Киев, и вторгнуться всеми силами в Малую Русь. Большая война грядет!