Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть первая (СИ) - Забудский Владимир. Страница 36

— Это было позже, чем был датирован тот документ, который мне удалось раздобыть с помощью Клаудии, — продолжил Роберт. — Значит он все-таки мог быть подлинным…

«Неужели ты думаешь, что мне есть дело до этого документа, Роберт?»

— Февраль 78-го, — прошептал я, недоверчиво качая головой. — Но к тому времени Бендеры уже находились под контролем Союза!

— Юридически — еще нет. Фактически — да. Как следует из документов, переходное правительство, которое формально еще не подчинялось приказам из Китая, инициировало специальные слушания, на которых многим заключенным эпохи Ильина была объявлена амнистия или смягчен приговор. К сожалению, твой отец не вошел в их число.

— Но почему? — прошептал я. — Почему?!

— Никто не знает этого, Дима. Я могу лишь гадать. Володя был человеком со своей твердой жизненной позицией, из тех, кого нелегко сломать или склонить к сотрудничеству, а такие люди не нужны тоталитарным режимам. К тому же, он украинец. А человек, возглавляющий комиссию, решающую вопрос об амнистии, по-видимому, был русским, а не китайцем — его фамилия «Иванюшин».

— Долбанные ублюдки, — прошептал я, сжимая кулаки.

— Не то слово, Дима. Эти скоты не имеют ничего общего с людьми.

Папа был настоящим героем, заслуживающим почетного салюта и памятника намного большего чем тот, что стоял когда-то в Генераторном, да и то нареченный в честь другого. Дело было не только в том, что я его сын. Я никогда не встречал человека с такими твердыми убеждениями, такой силой воли и волей к жизни, и, что самое главное, таким добрым и отзывчивым сердцем. Под его интеллигентным обликом и мягкими манерами скрывался бесстрашный и самоотверженный Прометей, несущий людям огонь жизни. Такие люди рождались в количестве один на сотню тысяч, и именно они были теми огоньками, которые не позволили людскому роду (как чему-то большему, нежели просто биологический вид) навсегда угаснуть.

И что он получил взамен? Его замучили жалкие и ущербные твари, которых я бы не назвал ни «животными», ни «людьми», поклоняющиеся глупой идее и тени преступного режима, давным-давно канувшего в небытие — замучили и убили безо всякой цели, безо всякой причины, словно маньяки.

— Господи. Я просто не могу в это поверить, — я в отчаянии прикрыл голову руками. — Это так несправедливо! Мои родители всегда выступали только за мир. Они были гуманистами. Никому не желали зла.

— Я знаю, Дима. Знаю,

Крякнув, офицер хлебнул остаток коньяка. Покачав головой, нервно заламывая руки, я бросил раздраженный взгляд на телеэкран. Телевидение вещало согласно обычной программе передач. Никому в этом мире не было дела до того, что Владимира и Катерины Войцеховский больше нет на этом свете. Никто не похоронит их, не скажет слов, которые полагается сказать и не заплачет на их могиле. И никто не покарает их убийц. Ведь их сын — единственное, что они принесли в этот мир — наслаждается своей новой жизнью, сытой, чистой и комфортной.

— Проклятье, — прошептал я.

— Ты ничего не мог сделать, Дима.

Действительно, не мог. Мой опрометчивый поступок на Олимпиаде-2082 был абсолютно бессмысленным. Он не мог сделать им ни лучше, ни хуже. Ведь к тому времени Катерины и Владимира Войцеховских не было среди живых уже много лет.

— Кое-что я мог бы сделать, — не согласился я, и мои кулаки сжались так, как не сжимались ни в одном бою на боксерском ринге. — И даже сейчас еще могу.

Мое дисциплинированное сознание отчаянно металось, пытаясь найти логическое объяснение происходящему и опровергнуть безумное предположение, что мои родители погибли. Я все еще культурно сидел с прямой осанкой, соблюдаю вежливость перед папиным другом, показывал хорошие манеры, сдерживал эмоции — будто сегодня ничем не примечательный день в моей чинной и благополучной жизни. Я подобен был роботу-уборщику, который запрограммирован на то, чтобы драить пол — стоял и драил пол, не замечая, что стены здания вокруг меня рухнули, задавив собой всех обитателей, и никого больше не интересует, блестит ли паркет в гостиной.

Но очень скоро это изменилось. Кровь закипела и забурлила во мне, словно раскаленная лава в недрах вулкана, тысячу лет ожидающего извержения. «Фролов». «Иванюшин». Эти фамилии навсегда отпечатались в моей памяти.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Дима. Я прекрасно тебя понимаю. Но это лишь эмоции. Когда ты остынешь и осмыслишь все трезвым взглядом, ты поймешь, что эти мысли ведут в никуда. Ты не вернешь их к жизни. И даже не облегчишь свою боль. Поверь, Володя с Катей не хотели бы, чтобы ты потратил свою жизнь, пытаясь отомстить за них.

— Чего стоит этот долбанный мир, если подонки способны убить ни в чем не повинных людей и спокойно умереть от старости много лет спустя? Зачем мне жить в этом мире, рожать в нем детей? Что я скажу им? — я нервно усмехнулся. — «Знаешь, сынок, нет никакой судьбы. Нет никакой справедливости. Живи, жри, спи. Потом ты сдохнешь. Так и передай своим детям».

— Ты скажешь им то, что сказал тебе твой отец, Дима.

— Где он теперь?

— Многие люди, говорившие правильные вещи, заканчивали так же. Иисус Христос был самым известным из них, но отнюдь не первым.

— Но он был Сыном Божьим и воскрес. По крайней мере, христиане верят в это. А мой отец — не воскреснет.

— Никто не знает, что было на самом деле, Дима, а чего не было. Но Володя всегда знал одно: добро живет вечно и не исчезает бесследно. Вспомни его! Вспомни, как однажды он защитил цыганенка от своих озверевших напарников! Вспомни, как он предотвратил бойню, убедив людей в Генераторном оставить позади свою ненависть и простить извечных врагов!

Я даже не думал, что Роберт знает так много о жизни моего отца. Наверное, эти двое мужчин действительно были близки. А может быть, он просто хорошо информирован — так же, как всегда.

— Я все помню, Роберт, — кусая губы, я кивнул, с трудом пытаясь сдержать слезы и понимая, что это мне не по силам. — Всегда буду помнить.

— Я уверен в этом.

Роберт положил мне руку на плечо и сжал его, выражая свое сочувствие.

— Но это не означает, что я смогу спокойно жить дальше, — решительно молвил я, поднимая на него взгляд. Слезы катились у меня по щекам, может быть, впервые с того дня, когда я покинул Генераторное, но мне было плевать. — Родители воспитали меня таким, каким я есть, Роберт. И я не способен просто так все это оставить.

— Тебе некому мстить, Дима. Ильина больше нет. ЮНР стала историей. Может быть, уже и палачей, лишивших твоих родителей жизни, нет на свете. А даже если есть — неужели ты думаешь, что судьба этих ничтожеств имеет такое большое значение, чтобы ты жертвовал ради них своей?

— Они все были лишь марионетками. Как и Ильин, — покачал головой я. — Ты ведь это знаешь.

Поглядев на ночной город задумчивым взглядом, в котором светилась искорка высшего знания, генерал затянулся табаком из трубки и с печальной улыбкой кивнул.

— Так всегда бывает. Тупоголовых дикарей использует кто-то умный и могущественный для достижения своих целей.

— Чхон был прав. Тогда, в 79-ом, когда он приходил ко мне в интернат, — вспомнил я. — Евразийский Союз. Это они растили и подкармливали этого монстра. Они дали старому психу деньги и оружие, чтобы он разрушил остатки Европы и подготовил почву для их триумфального появления. Ты ведь знаешь, что это так!

Конечно же, Роберту это известно. Ведь он один из немногих, кто знает правду, сокрытую за дешевыми декорациями, воздвигнутыми перед глазами человеческого планктона

— М-да, они, конечно, поддерживали их материально. Всем об этом известно. Но я не думаю, что они полностью контролировали все процессы в ЮНР. Это была настоящая нацистская диктатура, реинкарнация старой России, во главе со психически больным человеком и таким же окружением. Евразийцы могли влиять на этих людей исподтишка, но прямо диктовать им условия не мог никто.

— Да брось, Роберт. Судьба моего отца открыла мне на все глаза. Евразийцы не пощадили его, хотя он никогда не выступал против них. Они — ничем не лучше Ильина!