Новый мир. Книга 5. Возмездие (СИ) - Забудский Владимир. Страница 25

— Командир объяснил, что нужно получить реальный контроль над реактором, чтобы убедить власти в серьезности наших намерений. Чтобы власти ни за что не пошли на штурм станции! Если бы нам удалось это сделать — не было бы разгона протестующих! Мы бы до сих пор диктовали им свои условия!

Я изумленно покачал головой, и заключил мыслью вслух:

— Я жру баланду с чокнутым.

Фрэнк насупился.

— Я надеялся, что ты поймешь, — изрек он обиженно.

— Напрасно, — решительно покачал головой я.

— Димитрис, я понял, что ты относишься к нашей акции неоднозначно. Так к ней относятся многие в Сопротивлении. Но поверь, мы ни за что не повредили бы невинным людям. Я — такой же борец за правду и свободу, как и ты…

— Ты — долбанный псих! Или сказочный идиот! Даже не знаю, что хуже. Это во многом именно из-за таких, как ты, у нас и установился тоталитаризм! Чтобы оправдать закручивание гаек, нужна угроза, близкая и понятная большинству людей. В Темные времена такой угрозой были радиация, катаклизмы, анархия. Позднее — евразийцы. А теперь — такие, как вы!

— Не будь нас, они придумали бы другую угрозу!

— Вот пусть бы и придумывали! Но им не придется! Ведь вы упростили им задачу!

Я вздохнул, потянулся за миской и нехотя принялся доедать свою порцию.

— Знаешь что, Фрэнк? — не глядя на поникшего мужика, заговорил я с набитым ртом. — Я не хочу продолжать этот разговор. Давай сойдемся на одном — просто держись от меня подальше. Я и так не самая популярная здесь личность. И не хочу разгуливать в компании бомбиста, который чуть не стер с лица Земли Гигаполис.

— Но мне поручили защищать тебя! — запротестовал он.

— Надеюсь, не так же, как ты «защищал» людей в Сиднее?

— Димитрис, пожалуйста, — жалобно прошептал тот. — После всего, что произошло, я не на самом лучшем счёте. Мне дали шанс доказать, что я надежен. Исправиться.

— Наконец-то ты хотя бы честно признался, что дело в спасении твоей шкуры, а не моей.

— Я не то хотел сказать! Ты не так понял!

— Да забей. Я не возьму в толк, о чем ты вообще говоришь. Ты вообще видел себя со стороны, «защитничек»? Во многих заварушках побывал?! До того как записался в команду смертников на Бокс-Хэд? Кем ты вообще был до этого? Слесарем? Продавцом? Бухгалтером?

Смущенное молчание было красноречивее слов.

— Я был водителем фургона службы курьерской доставки, — наконец изрек он, и тут же уточнил: — В последнее время. До этого… я много где работал, в общем.

«Водитель машины службы доставки!» — повторил я мысленно, подавив тяжкий вздох. — «Несчастный сукин сын, как тебя угораздило влезть во все это?!»

— Как ты выжил при штурме? — отважился я наконец на прямой вопрос.

— Меня оглушили. Я ничего не успел сделать! — пролепетал он излишне торопливо, и его щеки ощутимо покраснели.

— Говори правду! — надавил я по старой полицейской привычке, почуяв слабину.

Его глаза боязливо уставились в пол, а губы задрожали. Некоторое время казалось, что он решил уйти в глупую молчанку, и я больше ничего не добьюсь. Но через время он заговорил:

— Когда ворвалась группа захвата, я… я… я сам не знаю, что случилось. Автомат, он… как-то сам выпал. Я испугался. Запаниковал. Я… я поднял руки вверх. Я… я молил не стрелять.

Эти слова явно дались ему нелегко. Глядя на его багровое, скривишееся от стыда лицо, я против воли ощутил жалость, которую всегда инстинктивно испытывал к слабым и раздавленным. Каким бы идиотским не был его поступок, какими бы ужасающими и необратимыми не могли оказаться его последствия, если бы все вышло из-под контроля — по правде говоря, он был всего лишь жертвой обстоятельств. Простаком, оказавшимся не в то время и не в той компании. Именно таких сильные мира сего испокон веков и использовали.

— Не того ты стыдишься, мужик, — вздохнул я. — Это были единственные твои разумные решения в долгой цепочке крайне неразумных. Лишь благодаря им ты все еще жив.

— Димитрис, прошу, не презирай меня! Я не герой, как ты.

— Кто тебе сказал, что я — герой?

— По тебе это за милю видно. Ты твердый, сильный бесстрашный. Я не такой, я это понимаю. Я, может и трус. Может, и слабак. Но я не предатель! Я эсбэшникам ничего не рассказал! Никаких тайн не выдал! — затараторил он торопливо.

— Не городи чепухи, — устало отмахнулся я, снисходительно посмотрев на беднягу. — Любая информация из человека выкачивается в течение пары часов. Сила воли и твердость характера тут не имеет значения. Это просто технологии, которыми в СБС владеют в совершенстве. Если ты будешь рассказывать, что ты им «ничего не рассказал» — то в глазах любого мало-мальски смыслящего в этом человека будешь выглядеть лжецом.

Фрэнк открыл было рот, но так и замер, не найдя нужных слов.

— Но вот что касается «тайн» — я охотно верю. Откуда тебе было их знать? — продолжил я.

— Я и правда ничего не знал! Я был новеньким. Меня привел в ячейку мой коллега, с которым мы до этого вместе ходили на демонстрацию, буквально за месяц до тех событий. На улицах как раз был разгар протестов. Все вокруг делали что-то полезное. И я решил, что тоже должен внести свой вклад. Сделать в жизни хотя бы что-то, чем смогут гордиться потомки.

— У тебя есть дети?

— Да. Дочка. Ее зовут Эмми. Ей сейчас девять. А у тебя?

— Не обзавелся.

— Я редко вижу Эмми. В смысле, редко видел. Теперь-то уже… вряд ли когда-нибудь увижу.

В глазах Фрэнка появилась неподдельная грусть.

— Она растет с матерью, — продолжил он, хотя я не расспрашивал. — А отношения у меня с бывшей хуже некуда. По правде говоря, я сам виноват. У Эм нет ни малейших причин жаждать встречи со своим горе-папашей, который много лет бегал от алиментов, прозябая в дешевых наливайках. Но знаешь… это может прозвучать лицемерно, но я люблю ее. Правда люблю. Я понимаю, что сделанного уже не воротить, что я уже упустил шанс стать нормальным отцом. Но мне всегда хотелось сделать хоть что-то, после чего Эмми сказала бы с гордостью: «Это мой папа».

Я подавил тяжкий вздох. Как часто бывает, чем ближе я присматривался к этому человеку, тем меньше у меня получалось ненавидеть его или презирать.

— Я еще в жизни не встречал более идиотского способа вызвать чувство гордости у дочери, чем твой. Но я, кажется, уже достиг возраста, когда перестал удивляться безумию, на которое идут люди из, казалось бы, лучших побуждений.

Не найдя что ответить, Фрэнк повесил плечи.

— Мне жаль, что я сейчас перед тобой так жалок. Но я могу быть сильным. Я…

— Фрэнк, послушай меня внимательно, — проникновенно произнес я, пристально заглянув ему в глаза. — Посмотри на меня!

Он поднял взгляд. Его глаза были похожи на глаза нашкодившего кота.

— Каждый из нас горазд на что-то свое, — проникновенно заговорил я. — Никто наперед не знает, кто и когда совершит поступок, который действительно что-то изменит в этом долбанном мире. Такие поступки могут быть большими или маленькими, простыми или сложными. Может быть, твоя судьба толкает тебя к тому, что ты должен еще хотя бы раз в жизни должен обнять свою дочь, и сказать ей, что у нее есть отец, который ее любит, и сожалеет о сделанном. И один Бог знает, не будет ли этот маленький поступок важнее всего, что делают все твои «революционеры», мнящие себя меняющими мир, всесте взятые.

— Димитрис, спасибо тебе…

— Я еще не закончил! Одно я могу сказать точно: из тебя такой же «защитник», как из меня — фотомодель. При первой же заварушке тебя прикончат за секунду. Дело тут не в характере, а в банальном уровне подготовки. А я, если буду думать о том, как спасти обе наши задницы, а не одну лишь свою — тоже скорее всего склею ласты. Так что, если ты правда так хочешь мне помочь, сделай одолжение — не мешайся под ногами, и держись подальше. Лады?

— Я… э-э-э…

— Ну вот и славно.

Хлопнув его по плечу, я решительно встал. Сверившись с таймером, который оставлял мне до начала каторги всего чуть меньше сорока минут, я зашагал на верхний этаж барака.