Сокровище пути (СИ) - Иолич Ася. Страница 6
Аяна была рада похлёбке, даже несмотря на то, что она мало напоминала то густое, ароматное, пряное и сытное варево, которое они готовили дома. В этой похлёбке, которую принесла им Харта, плавали редкие кусочки моркови и прошлогоднего соланума, а на дне нашлось немного мяса и разваренных зёрен пшеницы. Но Аяна съела всё до последней капли, а потом ещё вытерла миску хлебом. Несмотря ни на что, было приятно снова поесть такой вот еды, приготовленной на очаге, поданной в отдельной тарелке. Затем Харта принесла всё тот же соланум, растёртый в кашицу, рядом с которым на тарелке одиноко примостился кусочек варёного мяса.
– Экономно, – хмыкнул Верделл. – Из одного куска и похлёбка, и второе.
Аяна не жаловалась. После двух с половиной месяцев бесконечного ночного неба над головой она, к своему удивлению, даже радовалась этой комнате, в которой пахло бесчисленными постояльцами, их носками, рубашками, кожаными сумками и ботинками, копчёным мясом, хмельным и незнакомыми травами. Это был не её родной двор, это даже не было общим двором. Она, кажется, впервые поняла, почему для Конды и Воло слова «общий» и «ничей» были одинаковыми по смыслу, когда речь впервые зашла об общих дворах долины.
В мастерские общих дворов шли с целью, вдохновением или намерением, там собирались для работы, которую проще и легче было делать сообща. О них заботились, как о каком-то своём общем теле: смазывали петли окон и дверей, отмывали и красили рамы, натирали стёкла, конопатили стены, дочиста выметали углы и окуривали от насекомых ветками купресы, стараясь, чтобы дым попал в каждый угол.
А эта комната была общей, но при этом именно что ничьей. Здесь словно присутствовали обрывки чужих разговоров, чужих воспоминаний, чужих судеб, которые никогда и никоим образом не пересекутся с её, Аяны, судьбой. Комната была словно преходящим вместилищем для сотен чьих-то душ, по очереди проходящих сквозь неё и никак не заботящихся об этом мимолётном временном теле. Тут вытирали и подчищали только то, что было уже откровенно затоптано, засалено, захватано и запачкано руками, плечами и ногами постояльцев. Аяна решила, что по возможности будет стараться избегать постоялых дворов. Лучше уж сеновал и звезды, подумала она.
– Кирья, я поел. Уже поздно. Пойду за припасами, – сказал Верделл, вставая. – Купайся. Я постучусь.
– Хорошо. Ты хочешь искупаться?
– Не, – помотал головой Верделл. – Не-не. Я ещё чистый после того ручья, который мы проезжали третьего дня.
– Как хочешь, – пожала плечами Аяна, и он ушёл.
Харта принесла несколько вёдер тёплой воды и одну кадушку кипятка, унесла посуду, и Аяна наполнила лохань.
Каким блаженством было наконец отмыть голову и тело! Она уткнулась носом в туесок с вязким мылом, вдыхая ароматы трав родной долины. Нежная, невесомая сампа, слегка смолистая тёплая купреса, пряный ладонник, сладкая, спелая лесная земляника и дикий тмин... Аромат растревожил её, напомнил о маме, Нэни и остальных, кого она оставила дома. Аяна сидела, намыливая тело и нежась в тёплой воде, и вспоминала дом, сеновал, земляничные полянки, запах свежих простыней и маминой стромкой отбелённой праздничной рубашки с зелёными, как капли леса, брызгами стеклянных бусин на рукавах.
9. Беги!
Она смыла остатки негустой пены и вылезла из лохани, потом высунулась за дверь и окликнула Харту.
Пока Харта, зевая, вычерпывала воду, Аяна оделась, расчесала и вытерла волосы. Надо бы немного подрезать их, в пути такая длина неудобна. Всё равно отрастут. Интересно, у Харты есть хорошие ножницы? Надо было спросить, пока она тут прибиралась. Это ужасно, когда ножницы не режут, а сминают волосы тупыми, непритёртыми лезвиями.
Она ходила по комнате, складывая вещи в мешок. С утра они уезжают, надо всё подготовить, чтобы спросонья что-то не забыть... Вроде всё.
Дверь приоткрылась.
– Ты же обещал постучать, Верделл – обернулась Аяна. – Ты уже верн...
Широкая грубая ладонь зажала её рот.
– А ну тихо, птичка. Давай сюда кошель, – хрипло прошептал ей на ухо незнакомец. – Рато, пошарь-ка по мешкам. У её сопливого муженька было два золотых, и он отдал ей кошель.
Аяна, с ужасом распахнула глаза и неистово забилась в его руках, но в бок упёрлось что-то острое.
Она замерла.
– Тихо, я сказал, а то получишь нож под ребро, – угрожающе повторил он.
– Тут ничего. Тряпки.
– Бросай тогда. Слышь, птичка, где кошель? Давай сюда.
– Далкер, погодь. Ты посмотри, какая красотка залетела в наши края. Может, утешим её, пока её сопляк там в лавках развлекается? Она, небось, и не знает, что такое мужик. Много эта писклявая недоросль там наковыряет-то.
– Я первый. Ох ты ж какая упругая, – просипел Далкер, щупая её рукой, в которой держал нож. – небось такая сладкая, да?
Аяна пыталась кричать что было сил, но его ладонь глушила все звуки. Надо кричать! Верделл! Он услышит!
-М-н-н-м! - промычала она.
- Затихни!
Нож вдавился в кожу. Её била дрожь. Верделл не слышит. Он далеко...
Ладонь продолжила шарить по её телу. Омерзение, брезгливое отвращение и ужас душили Аяну, и она попыталась укусить руку, зажимавшую ей рот, но хватка была слишком сильной, и Аяна замерла. В ней внезапно поднялась ярость. Как он смеет? Как он смеет?
Багровое пламя в одно мгновение охватило её. Оно было почти зримым, оно лизало грязные стены комнаты, дверь, дряхлую мебель, разгораясь всё ярче. Мир побагровел полностью, сжигаемый этим огнём, кружащимся вокруг неё.
Конда. Конда. Конда.
Медленно, медленно, невыносимо медленно дверь открылась, и звук от пинка, распахнувшего её, был таким же тягуче медленным. Так же неторопливо, с глухим долгим стуком, через порог шагнул Верделл. Его другая нога так же долго приближалась к доскам пола, и вот наконец коснулась их.
На какой-то неуловимый миг его лицо стало очень обиженным, непонимающим, потом он хищно оскалился. Аяна видела, как его рука неторопливо движется к поясу. Что-то блеснуло, и Верделл с тем же безумным, искажённым лицом сделал короткое и резкое движение рукой снизу вверх за спиной Рато, который всё это время неспешно поворачивался к нему. Рато медленно открыл рот и начал с долгим хриплым стоном оседать на пол.
Далкер неторопливо выпустил её и с ножом поплыл через комнату к Верделлу.
Конда сказал: «Моё сокровище».
Никто не смеет тронуть его сокровище.
Она развернулась и подняла табуретку за две ножки. Через одну небольшую бесконечность табуретка взлетела вверх, к затылку Далкера, и раздался медленный, продолжительный, очень отчётливый хруст.
Далкер всё падал и падал, всплеснув руками, в красном потоке, который кружил вокруг Аяны по комнате.
– ...на! Кирья!! – наконец донеслось до неё.– Кирья, очнись! Бежим! Ну! Ну!
Время восстановило свой ход. Багровая пелена спадала. Аяна тряслась и тяжело дышала, согнувшись над табуреткой.
– Кирья, бежим, сюда идут! – тряс её Верделл. – Хватай мешки! Беги!
Она дрожащими руками подхватила сумку и мешок, запихивая вываленные вещи. Волосы взлетели и на миг заслонили лицо. Стянула кафтан с изголовья... В мешок... Завязки... затянуть. Перешагнуть этого... Тёмное расплывается лужей... Беги. Беги!
- Беги!!!
Она побежала. Лестница, потом налево мимо стойки. Два светильника, порог.
Сзади топот ног. Парни с конюшни? За ними?..
– Быстрее! – отчаянно стонал Верделл, таща её за руку, – Ну быстрее... быстрее!
Кровь стучала в ушах. Верделл кинулся к своей нагруженной сумками кобыле, стоящей у коновязи, и Аяна в одно движение, хватаясь за тёмную гриву, взлетела на Ташту, сбрасывая с его шеи верёвку.
– Инни! Инни!
Ташта присел и выбросил своё молодое, мощное, стремительное тело вправо. Аяна вцепилась в его гриву, рукой и голыми пятками направляя к воротам. Мешок бил её по спине. Волосы полоскались сзади.
– Налево! – крикнул Верделл за воротами. – Быстрее!
Они летели по улице, и несколько запоздалых торговцев шарахнулись с дороги.