Беременна от мажора (СИ) - Мельникова Надежда Сергеевна "Хомяк_story". Страница 21

Мама пятится, отшатнувшись от меня и прижавшись к перилам спиной. Ее правая ладонь прижата ко рту, глаза полны нескрываемого ужаса, сумка скатилась по левой руке вниз и упала на пол, а сама рука неестественно дергается, как у припадочной.

— Ты…Ты…Ты беременна? — спрашивает она сдавленным голосом.

Глава 9

— Как это беременна?! — пыхтит отец, громко выдыхая воздух через нос и краснея.

Сжимая руки в кулаки, он со всей силы бьет по кухонному столу. Тарелки подпрыгивают. Мать молчит, опустив голову и сминая пальцами ненавистную мне скатерть в дурацкий цветочек. Она рассказала ему не сразу, только когда мы поужинали. Всю дорогу и весь оставшийся после посещения женской консультации день она сыпала на меня проклятьями, не позволив пойти на практику и обозвав такими словами, что у меня началась истерика.

А сейчас она сидит и во всем соглашается с отцом.

— Какой позор. Какой позор! — Покачивается, причитая и будто молясь о спасении. Она напоминает теток, что сидят у церкви и просят милостыню, благословляя всех подряд за поданный им рубль. — Соседи узнают, обсуждать начнут, — подвывает мать, — а у меня на работе?! А у тебя на работе!?

Не выдержав напряжения, я сбегаю в комнату, закрываю за собой дверь и сажусь на пол, забиваясь между кроватью и шкафом, крепко прижав ладони к ушам. Но крики отца все равно долетают до меня. Он и не старается говорить тише.

— Не могу поверить, что моя дочь — самая настоящая давалка! — орет он не своим, гортанным голосом. — Я столько вложил в нее средств и времени, а получил обычную подстилку, которая настолько тупа, что не смогла избежать позорящей нашу семью беременности!

Я зажимаю уши сильнее и подтягиваю колени к груди. Теперь комочек внутри меня кажется самым дорогим на свете. Мне интуитивно хочется спасти его, уберечь.

— Ты тупая? Скажи мне, Иванка, ты что, тупая?! — кричит через дверь. — Ты не знала, откуда дети берутся? Легла под козла и не удосужилась подумать о последствиях?!

— Пусть женится! Да-да, пусть женится! Я тебе точно говорю, надо, чтобы женился! — поддакивает мать отцу, будто шакал, самый настоящий неизменный прихвостень разъяренного тигра.

Я слышу, как отец двигает туда-сюда мебель, как топает, как рычит и периодически стучится в дверь. Один из ударов оказывается особенно сильным, и я вздрагиваю, на самом деле испугавшись. А вдруг он меня ударит?

— Фамилию мне его сказала, быстро! Я найду это животное, из-под земли выкопаю, он у меня такое удовольствие получит, что зубы придется новые заказывать. Мало того, что девку мою испортил, так еще и грязь свою расплодил. Богатое существо, недоразвитое. Скотина!

Становится очевидно, что соседи все узнают еще до того, как у меня начнет расти живот, настолько сильно орет отец. Он и не подозревает, что уже был на работе у Димы, слава богу, я умолчала о том, что это фирма Красинских. Я уже ничего не хочу: ни Димы, ни свадьбы, ни учебы в университете. Просто уснуть в тишине и обнять подушку, ощущая новую жизнь внутри себя.

— Аборт пойдет делать! — заключает отец, пугая меня еще больше.

— Нет, нет, нет, Игорь, нельзя первый аборт! — умоляет мать, переходя на просительный тон. — Нельзя ей в первый раз, деточек не будет больше.

— И не надо нам от тупой дочери тупых внуков! Пусть на ней ее тупость и остановится!

— Игорь, — пытаясь успокоить. — Ты не горячись. Я тоже расстроилась, но аборт нельзя.

— Я сказал — аборт! — уже просто верещит отец и снова стучит, как мне кажется, кулаком в стену. — И ты мне, Мила, тоже тут не спорь! Ты уже воспитала! — заливается он громким, злым смехом. — Пока я на работе был! Это все потому, что она в садик не ходила, все с твоей мамой таскалась! Вот он, результат! Была бы в коллективе, там бы ее научили строем ходить, и есть как положено, и спать по времени. Социализация была бы нормальной! А тут: «Иваночка то, Иваночка се. Смотри, ножки не промочи». Вот и не промочила! Принесла выродка в подоле! Стелька уличная! У Александровых такого в роду никогда не было! Никогда и не будет. Вырежут последствия ее блуда и сразу женим ее на парне, которого я выберу! У нас на заводе есть нормальные, работящие ребята! Хватит с меня этих глупостей!

Отец орал до глубокой ночи, в один момент даже осип, потом сходил в ночник возле дома, быстро вернулся и зазвенел посудой. А спустя какое-то время начал петь военные песни о «последнем бое» и о «глубокой отцовской боли потери детей». Все это время мать пыталась донести до него информацию, что первый аборт делать нельзя.

Не знаю точно, в какой именно момент меня переклинило: я поднялась с пола, вытерла кулаком слезы, натянула джинсы, носки и, зависнув в какой-то непонятной прострации, оглянулась вокруг. Достав со дна шкафа свою дорожную сумку, с которой когда-то ездила в пионерский лагерь, я приняла решение уйти из дома. Покачиваясь и находясь в состоянии аффекта, я просто кидала все подряд вещи, стараясь не думать, что и как буду делать дальше, на что есть и как жить. Я взяла паспорт и кое-какие накопленные мной деньги. Думаю, что момент переполнивший чашу моего терпения случился не тогда, когда отец решил выдать меня силком замуж за незнакомого мне парня, а когда посмел рассуждать на тему уничтожения моего малыша. Они могут делать что угодно со мной, я привыкла. Но воспитывать так же моего ребенка, гробить жизнь, а тем более убивать его, я не позволю. Не знаю, откуда у совсем еще молодой девочки, которой я являюсь, взялся такой острый материнский инстинкт. Возможно, это пришло в ту секунду, когда я увидела свой комочек на экране монитора УЗИ.

Сложнее всего дело обстоит с ноутом и зарядкой к нему: в сумку он не влезает и приходится запихнуть его в пакет. Ноша оказывается тяжелой, и я выкладываю половину шмоток, оставив лишь необходимое. Открыв дверь, я обнаруживаю отца и мать спящими на диване. Он храпит как паровоз, она его обнимает. Полнейшая идиллия.

И, глядя на них, я четко осознаю, что больше не люблю их. В один миг эти двое умудряются стать для меня абсолютно чужими людьми. Я не позволю им распоряжаться жизнью моего малыша. И не разрешу командовать моей. Все, хватит, я уже выросла.

Тихонько проскользнув в прихожую, я обуваюсь и прихватываю куртку. Пока только ветровку, взять осеннюю и зимнюю одежду я не могу физически. Плюс помню наставление врача — слишком тяжелое поднимать нельзя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍На улице я через приложение взываю такси, мужчина средних лет без лишних расспросов и скользких разговоров помогает мне загрузить вещи в багажник и просит пристегнуться. Я хочу поехать к Машке, но она живет в общежитии, и среди ночи меня туда не пустят, поэтому я решаюсь рвануть к Катьке.

Затащив сумку на третий этаж, я звоню в дверь. Катька вначале очень пугается, спросонья жмурится, а потом понимает что к чему и просто обнимает меня, прижав к своему толстому, махровому халату. Я рыдаю ей в плечо, повторяя одно и то же:

— Они хотят убить моего ребенка, поэтому я ушла из дома. Они хотят…

— Все будет хорошо. — Гладит меня подруга по спине. — Мы обязательно что-нибудь придумаем. Успокойся, дорогая, тебе нельзя нервничать.

— Я хочу видеть мою дочь!

Почему он не может просто оставить меня в покое? Пойти с друзьями в гараж или посмотреть футбол по телевизору. Ведь люди продолжают жить, даже когда их дети вырастают. Но мои родители зациклились, сделав меня центром своей веселенной, который к тому же должен беспрекословно выполнять их требования. Очень тяжело и мучительно.

Содрогнувшись, я отползаю чуть дальше, глубже прячась за чужим диваном, как будто это укрытие действительно спасет меня, если отец ворвется в квартиру.

— Ее здесь нет, — четким, спокойным голосом продолжает врать ради меня Катя.

Она верная подруга и, несмотря на то, что врать нехорошо, делает то, что для меня сейчас действительно нужно. Мои родители застряли в каком-то собственном мире и никак не могут выбраться оттуда.