Беременна от мажора (СИ) - Мельникова Надежда Сергеевна "Хомяк_story". Страница 3

— Мой парень у алтаря, поздравления принимает. Это его свадьба, — зачем-то признаюсь в своей слабости.

Мажор, так я буду его называть ввиду наличия богатых родителей, присвистывает и снова смотрит на меня. Долго, с усмешкой, будто я его только что с Человеком-пауком познакомила. А я стесняюсь его, сама не знаю почему, платье одергиваю. У него аура странная: мощная, красивая, разными цветами переливается. У нас в университете учатся совсем другие парни, они все больше тщедушные, мелкие, обычные. А этот крупный, сильный, загадочный, смотрит на меня внимательно, аж вздохнуть страшно. Но при этом необъяснимо волнительно. Наверное, я просто благодарна ему. Хотя вряд ли, здесь что-то другое.

— Говорю же, девки — странные существа.

— Надо назад идти, а то…

— А то сдохнем в лесу? — смеется. — Мы же в парковой зоне, найдут к утру.

— Если я не вернусь домой, мои папа, мама, бабушка, дедушка и Антон с ума сойдут.

— Кто есть Антон? — таинственно сводит брови на переносице.

— Русско-европейская лайка.

— О, респект и уважуха. А насчет предков не парься, любить крепче будут. — Еще одна усмешка.

Он роется по карманам, находит пачку жвачки, предлагает мне., отказываюсь.

— Учишься?

— Да, студентка факультета иностранных языков.

— Я, когда в Лондоне учился, дома неделями не появлялся, во батя бесился. Сейчас мы все на родину вернулись, но он все равно нет-нет да настучит по башке. Но знаешь, как ты успела заметить, он и сам не без греха.

Страх снова сжимает легкие. Воздух резко втягиваю, от негодования аж уши закладывает. Как вспомню, что только что со мной было… От пережитого стресса чувствую слабость и недомогание.

— Я в полицию пойду! — поджимаю губы.

— Не, — качает головой, по стволу хлопает рядом с собой, предлагая сесть. — У него там столько друзей, его отмажут. Время потеряешь.

— Значит, это не в первый раз? — С ужасом трясусь, к горлу снова подкатывает противный ком, к глазам — слезы.

— Слушай, ты одно пойми: мир он не черный и не белый.

Я падаю на сухой ствол рядом с ним.

— Он, как бы тебе это лучше объяснить — он полосатый, серый, местами красочный. Могу сказать, что ни одна из пострадавших баб не отнесла заявление.

— Это еще почему?

— Некоторые даже становились постоянными любовницами.

— Фу.

— Да потому что вы все продажные.

— Я — нет.

— Да, лапочка, да. Просто тебе не предлагали цену, от которой ты не смогла бы отказаться.

Растерянно тру свои колени сквозь ткань платья. Нервничаю, очень хочу домой. Я не понимаю такого. В моем хрустальном мире этого нет. Мама учила меня, что я встречу принца, то есть любовь всей своей жизни, и он женится на мне, у нас родятся дети, наша любовь будет чистой и красивой. Но в ее рассказах ничего не было про взрослого мужика, который завалит меня на траву… и потом подарит за это подарки.

— Последней своей девочке он преподнес ключи от квартиры за то, что вот так вот в ее же собственном доме.

— Это ужасно! — зажимаю рот ладонью.

— Ты думаешь, ее родители сказали хоть слово?

В глазах темнеет от ужаса. Придуманный мной идеальный мир продолжает рушиться. Я все больше разочаровываюсь в людях. Кирилл был моим принцем, он ждал. Какое-то время играл по моим правилам. Мы вместе планировали будущее. А потом я стала замечать, что он меняется. Все покатилось к чертям собачьим, и он женился на другой.

— Ну это как Вайнштейна обвиняли в домогательствах десятки женщин, в том числе такие знаменитые актрисы, как Анджелина Джоли и Ума Турман. А до этого все они молчали и обнимались с ним, получая «Оскары». Я же говорю, телки — странные существа.

Перед глазами все плывет. Я очень сильно перенервничала и устала от всего этого. Хочется поскорее вернуться. Не стоило вообще приходить на эту свадьбу.

— Маринка — крестница моего отца, — зачем-то поясняет мажор.

— Ее он тоже?

— Ну нет, — смеется.

— А что же так?

— Ты пойми, он не маньяк.

— Маньяк — это человек, одержимый манией. Так что извини, но твой отец — маньяк.

— Родителей не выбирают, — пожимает плечами мажор. — И хватит уже о моем отце!

Он огрызается, его это нервирует. Конечно, ему неприятно. Представляю, как сильно он страдал. Узнать такое о собственном отце — это как гроза среди ясного неба. Страшно.

— Пойдем обратно.

Встаю и, подобрав платье, иду в темноту, мне кажется именно оттуда мы пришли.

Мажор спрыгивает с дерева и сразу же идет за мной.

— Если бы мой отец делал что-то такое, я бы пошла в полицию.

— Знаешь, что я сделал, когда узнал об этом в первый раз? — Хватает он ветку, которая почти что бьет меня по лицу. — Я сломал ему нос.

Наши взгляды переплетаются. Где-то я понимаю его. Этот ужасный человек все равно его отец. Когда мой папа случайно сбил на старом «москвиче» чужую кошку и не похоронил ее должным образом, я тоже переживала. Мне казалось кощунством оставить ее на обочине. Я злилась, но отец принял решение, и я не могла ему противостоять. Это кипело внутри.

— Но он продолжает делать плохие вещи.

— Сейчас реже, — пауза. — Мой отец сделал меня тем, кем я являюсь. С детства он учил меня тренироваться, заниматься спортом, бороться, добиваться цели. Сейчас я тянусь за ним в бизнесе.

— А твоя мать?

— Она не в курсе.

— Этого не может быть.

Он помогает мне пробираться сквозь кусты, держит ветки, не дает оступиться, предупреждая падение в ямы.

— Я делаю все, чтобы она не узнала.

Наши глаза опять встречаются. Мы стоим близко, здесь темно и страшно. И он единственный человек, способный защитить меня от тьмы и диких животных. Еще час назад мы понятия не имели о существовании друг друга. А теперь будто одни на целом свете. Это странно.

Я на секунду притормаживаю. Смотрю на мажора. Несмотря на достаток и связанную с ним вседозволенность, есть в этом парне что-то особенное, настоящее, яркое. Он защищает свою мать, самого дорого человека, от грязи, он оттаскивает отца от девочек, он заставляет его посещать специалиста, говорил о таблетках. Он борется с пагубной страстью родителя. Как может! Пожалуй, мне это нравится.

У меня довольно быстро устают ноги, и, пока я плетусь позади, переступая корни и боясь угодить в чье-нибудь гнездо, мажор ждет меня. Он подпирает дерево плечом и, скрестив руки на груди, с интересом наблюдает за мной. Он странный и не такой, как все: успокоился, быстро взял себя в руки. Хотя я уверена — он переживает из-за своего отца.

В свете луны очертания твердой линии подбородка, прямого носа, правильных губ и рельефного контура рук, делают его еще более привлекательным. Я смущаюсь — такая красивая мужская внешность.

— Иванка — это типа Ваня, но девочка?

— Чешский вариант женской формы, да, — улыбнувшись, киваю ему.

Все же с ним рядом мне отчего-то спокойнее. Хотя я его совсем не знаю.

— Чудесное имя, — смотрит игриво, искоса.

— Спасибо. Твое тоже ничего. Мама очень любила старые книги о войне, где часто встречалось это странное имя. Нелегкая судьба дочери священнослужителя в шестидесятых и так далее и тому подобное.

Мажор усмехается и, опустив голову, разглядывает носки своих туфель, потом, будто «переобувшись», резко вскидывает глаза. Эти его перемены меня немного пугают и в тоже время завораживают. Необычный он все-таки.

— А у моего отца близкий друг Дима полез к бабам на балкон в общежитии и сорвался с девятого этажа. Ему было двадцать, и меня назвали в его честь.

— Это ужасно. — Вдыхаю ночной воздух носом, сочувствуя.

Мажор подходит ко мне, берет за руку, заставляя мурашки ползти по спине, и вместе мы перебираемся через овраг.

— Залезть на балкон — не самая удачная идея, верно? — стараюсь быть аккуратной в своих суждениях.

— Да полная тупость, Иванка, учитывая, что он был пьяным.

По дороге сюда оврага я не припомню, из чего делаю вывод, что идем мы куда-то не туда, хотя, возможно, я ошибаюсь. Его рука горячая и сильная, мне приятно от прикосновения к его коже, ибо я начинаю мерзнуть. Вроде бы на дворе жаркое лето, а как-то постепенно становится холодно.