Капойо (СИ) - Иолич Ася. Страница 31

– Это какая-то околесица. Я не понимаю. Как это можно терпеть? В вашей обуви невозможно ходить, в ваших платьях невозможно дышать.

Аяна вспомнила ещё кое-что, что, по словам Ригреты, полагается терпеть женщинам в этом дивном мире, и кровь отхлынула от её лица. Она в тысячный раз пожалела, что поставила свою подпись под тем договором. Да, она поможет Гелиэр остаться в тени, но что дальше? Кир Эрке хочет побыстрее вернуться в свой эйнот, домой, к овцам и лошадям, туда, где Кортас сможет привольно бегать по полям, а сам кир наконец скинет свой тесный в рукавах камзол, не нарушая никаких приличий. У него здесь только одно дело. Он принял решение выдать дочь замуж, потому что не хочет оставлять её старой девой. Он в любом случае подпишет договор о браке в этом году. Что она, Аяна, может сделать?

Она решительно встала.

– Кирья, мы едем в парк. Прямо сейчас. У тебя есть обувь поудобнее? Я тоже переоденусь во что-то удобное и неприметное, и поедем. Мы будем гулять.

21. Вот где блаженство

Экипаж поднимался по дороге, выше и выше по склону, и остановился у широких кованых ворот в очень высокой стене, полностью увитой эдерой, но не пёстрой, как во дворах в городе, а зелёной, с крупными блестящими восковыми листьями.

Томилл помог Гелиэр выйти из экипажа, потом обошёл его и предложил руку Аяне. Она легко ступила на землю, гадая, сколько ещё таких лёгких шагов ей придётся пройти в этих туфлях, которые пытаются уничтожить её ноги.

Ворота были закрыты. Гелиэр встала перед ними, и два солидных катьонте медленно и плавно потянули тихие створки. Аяна тихонько хмыкнула: ей показалось, что ворота намеренно стояли закрытыми, и это всё было сделано, чтобы производить большее впечатление. Тяжёлые кованые створки с вензелями открылись, и она последовала за Гелиэр.

С двух сторон от ворот в увитых эдерой нишах прятались статуи девушек с кувшинами, из которых в чаши у их ног вытекали тонкие струйки прохладной воды, и птицы, прятавшиеся в лозах эдеры, то и дело вылетали из укрытия, чтобы попить, подраться или просто, щебеча, попрыгать по бортику каменной чаши, поросшему мхом, распугивая иррео, тянувшихся к влаге.

Наверх по склону в окружении вездесущих кипарисов тянулась аллея, мощённая шершавыми каменными плитами, и от неё, как жилки от черешка листа, в разные стороны отходили более узкие дорожки. Они ныряли в кружевную тень ив над прудами с маленькими фонтанами или уводили в зелёные лабиринты из подстриженных кустарников, где стояли мраморные статуи людей и оленей, поросшие мхом или, наоборот, начищенные и блестевшие на солнце. Дорожки обводили гуляющих мимо клумб с большими розовыми кустами и тянулись под длинными галереями арок, увитых ноктой, чьи стволы и листья составляли кровлю галереи, а роскошные фиолетово-розовые грозди цветов свешивались через деревянные решётки, роняя нежные увядающие лепестки под ноги, на плечи и на волосы гуляющих.

Парк был очень большим. Аяна брела по дорожкам, забыв про кровавые мозоли на ногах и даже про солнце, которое изрядно припекало макушку, когда они с Гелиэр выныривали из зелёной тени деревьев на яркий свет. Этот парк не был похож на парки во дворце орта Давута. Там всё, совершенно всё было выметено, вычищено, выстрижено, убрано, подрезано, отмыто и приведено в соответствие с законами гармонии, какой её представляли в Фадо. Здесь же, помимо явных усилий садовников, явно присутствовала ещё и рука самой природы, с которой те, кто ухаживали за парком, пытались безуспешно бороться, и следы её вмешательства были видны везде: в зелёном бархате мха на цветочных горшках, в птичьих гнёздах на высоких ивах, во внезапно проросшем между плитами стебле растения, очень напоминавшего летунок из родной долины. Парк был живым. Он дышал и рос. Это было красиво.

Аяна всматривалась в гуляющих. Они с Гелиэр были одеты скромнее всех. По дорожкам плыли будто живые клумбы из роз, лилий, юсты и мирабилий, оттенённых, словно листьями, более тёмными или блеклыми платьями капойо и дэсок, всюду на солнце мелькали цветные веера с большими яркими кистями из седы. Аяна проклинала свои туфли, но ясно теперь понимала, что те, удобные, были бы здесь так же неуместны, как, к примеру, хряк, прямиком из свинарника забежавший в столовую во время званого ужина кирио в поместье.

Гелиэр свернула на одну из тропок и пошла по ней, удаляясь от центральной широкой дорожки. Она шла медленно, прикрываясь веером и бросая косые восхищённые взгляды на клумбы, над которыми кружились большие бабочки, и на маленькие фонтаны, расположенные здесь почти повсюду, откуда эти бабочки, развернув нежные тонкие спиральные хоботки, пили воду, чтобы тут же подняться в воздух подобно чудесным цветам, вспорхнувшим с клумбы. Птичье пение над прудами оглушало, оно пронизывало воздух, и они шли и шли, поднимаясь по многочисленным лесенкам, извилистым, прямым, крутым и пологим, мимо беседок и ротонд, мимо прудов и фонтанов.

- Я и не думала, что он такой огромный, - призналась Аяна, глядя, как небольшие лодочки на очередном пруду причаливают к дощатой пристани. - Гели, хочешь покататься?

- А... А ты умеешь грести? - удивлённо спросила Гелиэр.

- Да, - не менее удивлённо ответила Аяна. - Что там уметь-то? Пойдём. Я покатаю тебя.

Они зашли на деревянную пристань, и два катьонте помогли им взойти на борт небольшой вёрткой лодочки, в которой на скамьях лежали подушки. Гелиэр явно чувствовала себя не в своей тарелке в крохотном раскачивающемся судёнышке, но притихла и села спокойно, когда Аяна направила лодку в небольшой проток, под ветви плакучей ивы, которые свешивались над водой, как пряди зелёных волос лесного духа, залюбовавшегося на своё отражение в зеленоватой цветущей воде. Рыжие толстые утки не спеша отплывали от бортов, и лёгкие вёсла тихонько поскрипывали в уключинах.

Тихий плеск воды совсем успокоил волнение Гелиэр, и она откинулась на подушку. Аяна потихоньку гребла всё дальше от пристани, любуясь на свою кирью. Она прекрасно видела, какой потрясающей красотой обладает Эрке Гелиэр, и всматривалась в каждую черту её лица, нежного и тонкого, с длинными тёмными бровями, точёным носом, небольшим подвижным ртом с изящно очерченными пухлыми губами. Она жалела, что не может, как Ансе, перенести эту телесную, но хрупкую, ускользающую в тени листьев красоту на лист бумаги, сохранить её на будущее, чтобы потом иногда любоваться ею, вспоминать движения густых тёмных ресниц, белизну зубов и яркость голубых глаз на золотистой коже, обрамлённой чёрными блестящими прядями волос над платьем молочного цвета.

Они не разговаривали, просто сидели, и Аяна медленно гребла по длинному и узкому протоку. Им навстречу попадались лодочки, в которых сидели кирьи со своими капойо и каким-нибудь киром, который, улыбаясь, уверенно вёл лодку по протокам и пытался произвести впечатление на свою даму.

- Кирья... Гели, а сюда приходят только незамужние девушки? - спросила Аяна, приглядевшись. Она не увидела в парке детей. - Только кирьи?

Гелиэр вздрогнула, вырванная из каких-то своих размышлений. Она пару раз моргнула, потом слегка пожала плечами.

- Мама гуляла тут со мной, когда я была маленькая. Но с детьми гуляют ближе к большой аллее. Там фонтанчики для питья. Сюда приходят те, кто ищет уединения. Замужние тоже. Но редко. Их редко выпускают из дома.

Аяна ничего не сказала, и Гелиэр постепенно снова погрузилась в свои размышления. Протока вывела их в безлюдный пруд с ротондой в центре, и Аяна несколько раз провела лодку вокруг неё, любуясь на статуи девушек, что прятались между колонн, держа грозди винограда, флейты или кувшины.

Деревья, которые во всём парке были подстрижены и подпилены, здесь, на дальнем берегу, стояли почти в том виде, в котором задумывались природой. Их кроны сплетались над ровно скошенным газоном, свежим, зелёным, сочным, манящим прохладой ровной молодой травы.

- Гели, пожалуйста, - умоляюще свела брови Аяна, показывая взглядом на него.- Можно?