Комиссар (СИ) - Каляева Яна. Страница 3

— Но ведь вы демобилизовались только в марте. Значит, вы смогли продолжать командовать своими людьми и после демократизации армии?

— Командовать… сложно это так назвать. Моя батарея сохранила боеспособность. Ни братаний с врагом не было у нас, ни расправ над офицерами. Но это не моя заслуга. С нами стоял пехотный батальон, штабс-капитан Федор Князев им командовал. Сам из крестьян, начал войну солдатом. Возглавил Солдатский комитет и сумел удержать от сползания в хаос и свой батальон, и сопряженные с ним подразделения. Когда мы получали команду идти в атаку — мы шли в атаку. Но что толку, когда соседняя часть может просто общим голосованием решить не вступать в бой.

Надо же, поразилась Саша, Щербатов спокойно и с достоинством говорит, что сам не справлялся с ситуацией, и признает заслуги другого человека. Девять из десяти людей на его месте сочинили бы историю, в которой выглядели бы лучше. Причем не для собеседника сочинили бы — для самих себя в первую очередь.

— Здесь, в Петрограде, то же, что и на фронте, — продолжал Щербатов. — Грабежи, мародерство, повальное пьянство. Рабочие и матросы ведут себя как скот. Это и есть та свобода, за которую вы сражаетесь?

— Люди ведут себя как скот, — ответила Саша, — потому что с ними много веков обращались как со скотом. Потому что их не научили быть людьми. Потому что люди вашего круга считают людьми только себя. Нам потребуются годы кропотливого труда, чтоб объяснить тем, кого вы называете скотом, как это — быть людьми. Чтоб научить их быть свободными.

— Скот нельзя научить быть людьми, Александра Иосифовна. Его можно только загнать в стойло. И это именно то, чего вы, большевики, не делаете. По существу вы только поощряете скот оставаться скотом.

— Потому что они люди прежде всего. Но не только поэтому на самом деле, — Саша поерзала, пытаясь усесться на грязном полу поудобнее. Хотелось курить, но больному это могло навредить, он и так держался на одном только полемическом запале. — Знаете, многим удобно сваливать ответственность за все нынешние бедствия целиком и полностью на большевиков. Но разве большевики стояли за февральскими событиями? Разве большевики устроили так, что Временное правительство стало воевать с собственной армией? Разве большевики повинны в том, что избранные в Учредительное собрание эсеры просто-напросто отказались принимать реальность? Поймите, я не снимаю ответственности с себя, я готова от лица своей партии ответить за все. Но я хочу, чтоб вы поняли: старый мир, который так дорог вам, рухнул не потому, что большевики уничтожили его. Он рухнул под собственной тяжестью, из-за неразрешимости раздирающих его противоречий. Вернуться во вчерашний день нельзя. Остается только строить будущее из того, что есть сейчас.

— Но вы ведь хотели этого. Это входило в ваши планы, — сказал Щербатов. Силы стремительно покидали его, лихорадочный румянец сошел, дыхание стало хриплым. Он тяжело откинулся на подушку. Осторожно, стараясь не прикасаться к больному, Саша поднесла стакан с водой к его губам. Он выпил, закашлялся, но, задыхаясь, продолжил говорить. — Скажите мне… какое будущее построят толпы опьяневших от крови головорезов под управлением таких идеалистов, как вы? Они же просто перебьют вас. И лично вас в числе первых, вы так неосмотрительны, вы понимаете это?

Саша вздохнула. У Щербатова наверняка есть оружие под рукой, и он мог бы при желании ее застрелить. Даже в таком состоянии. Вместо этого он упрекает ее в неосмотрительности. Впрочем, какая разница. Человек на пороге смерти, безусловно, заслуживает правды.

— Правда в том, что я не знаю, Андрей Евгеньевич, какое будущее мы построим. Я не знаю, куда это приведет нас всех — Россию, мир, моих товарищей. Может, к раю на земле, а может, к полному уничтожению. Я не знаю. Но знаю, что мое место — с ними. С людьми. С теми, кого вы приравниваете к скоту. Моя задача в том, чтоб помогать им стать теми людьми, которыми они должны стать. Жить ради этого и, если понадобится, ради этого умереть. Вполне может быть, они же меня и убьют, возможно, и сегодня, вот за этот маузер хотя бы. Вы мужественный человек, вы, кажется, не боитесь смерти. А я ужасно боюсь. Но я не вижу для себя другого решения, кроме как быть одной из них, быть с ними, сражаться за них. Потому что если у нас нет того будущего, в котором они научатся быть людьми — значит, у нас нет никакого будущего. И вы, Андрей Евгеньевич, могли бы частью этого будущего стать. Изменить его. По меньшей мере, сделать все, зависящее от вас, чтоб его изменить.

Зачем я говорю ему это, подумала Саша. Ведь даже если он вдруг согласится вступить в РККА, вызывать санитарный транспорт уже поздно. Ее собеседник умирает.

— Что ж, теперь-то я уже едва ли стану частью хоть какого-то будущего, — почти прошептал Щербатов. Даже на расстоянии Саша чувствовала, как нарастает жар в его теле. Потрескавшимися губами он шевелил с трудом, и все же продолжал говорить. — Но я бы не захотел делаться частью того будущего, которое строите вы. Даже если другого действительно и нет. Во имя каких-то химер вы уничтожите все, ради чего только и стоило жить. Досадно умирать с таким знанием. Я так и не смог послужить Отчизне как следует. Не сумел уберечь Россию от вас… таких, как вы. И сам многого не успел увидеть, испытать, осознать. Даже семью не завел, все откладывал до окончания войны. И все же, как ни странно это прозвучит, — Щербатов слабо улыбнулся, — я благодарен вам за то, что вы пришли. Мне давно уже не с кем было поговорить. Даже жаль, что я не могу просить вас остаться здесь еще ненадолго.

Саша встала, подошла к окну. Должно было уже стемнеть, но белая ночь наполнила Екатерининский канал лишь мутными сумерками. Куцые обрезанные деревца беспомощно тянули прутики к небу. А ведь в Белостоке сейчас зреют сливы, и звезды восходят крупные, как грецкие орехи.

Саша приняла решение.

— Вам вовсе не нужно просить меня остаться. Я просто останусь с вами, безо всяких просьб.

Глава 3

Глава 3

Старший следователь ПетроЧК Александра Гинзбург

Июль 1918 года

Со своим начальником и другом Моисеем Соломоновичем Урицким Саша не могла прийти к согласию только по одному вопросу. Урицкий не одобрял увлечения месмеризмом, хоть и не мог определиться, считать его чересчур опасной и малоизученной практикой или банальным шарлатанством. Саша же сама наблюдала, как месмеристы излечивают больных или, по меньшей мере, облегчают их состояние. Ее, однако, интересовал не медицинский аспект, а возможность воздействия на людей. На допросах она применяла месмерическую сонастройку, чтоб почувствовать состояние подследственного. Иногда удавалось чуть подтолкнуть человека к тому, что он и так был уже готов сделать — помочь переступить через слабеющие запреты. Пока у Саши не получалось гипнозом заставлять людей делать то, чего они на самом деле не хотели. Но она верила, что возможно обрести полную власть над сознанием другого человека, надо только практиковаться.

Говорили еще, будто через месмерическую связь можно вернуть умирающего к жизни. Этого Саша никогда не практиковала, но ей давно хотелось. Проводить опыты на людях, которых она убивала по работе, ей представлялось неэтичным. А вот Щербатов… если она уйдет сейчас — ее работа чекиста была здесь закончена — он просто умрет в одиночестве. Что плохого выйдет, если она получит наконец тот опыт, о котором мечтала? Заодно, возможно, спасет жизнь этому ненужному революции, но такому интересному человеку. Щербатов нравился Саше, в нем было какое-то благородство — хотя как большевичка она не должна была употреблять это слово в положительном значении.

Щербатов пока оставался в сознании, и это явно давалось ему с трудом. Похоже, если он сейчас заснет, то уже не проснется.

Саша села на пол у изголовья больного. Попробовала поймать ритм его поверхностного, лихорадочного дыхания.