Восьмая жена Синей Бороды (СИ) - Дашковская Ариша. Страница 2

— А я и докажу! Принесу тебе «голову».

— Дерзай!

— А вот и…

Энни не договорила. В подтверждение своих намерений она сделала шаг вперед и топнула ногой, и с ужасом поняла, что почва под ее ступней поехала вниз. Слишком близко она подошла к краю, но кто ж знал, что он может осыпаться. Теперь она неслась в потоке мелких острых камней, лежа на спине и судорожно хватаясь руками за мощные корни в попытке остановиться или хотя бы замедлиться. Сзади доносился визг Катарины, смешивавшийся с ее собственным воплем. Один башмак слетел и дожидался ее внизу. Другой еле-еле держался на кончиках пальцев. В завершении своего эпичного спуска Энни приложилась задницей о валун.

Поднявшись, она как ни в чем не бывало отыскала башмак и нацепила его на ногу, поправила одежду, отряхнулась. Руки и лодыжки саднили от царапин, задница болела, но она улыбнулась и победоносно взглянула на ребят:

— Ловко я спустилась, да?

Они все стояли у края и с тревогой смотрели вниз. Это не могло не порадовать ее. Но вся радость сошла на нет, когда она увидела, как Катарина жмется к Францу. Он обнимал ее и успокаивал. Фу, Катарина! Как так можно? Это же Франц! Он же придурок! Энни чуть не плюнула с досады.

— Поднимайся, — замахал руками Жан. — Мы тебе поможем.

Энни скептически посмотрела на склон. Сланец будет крошиться и осыпаться под ногами. Подняться она не сможет.

— Вот еще! Не для того я спускалась. Ждите! Скоро принесу вам «голову»!

— Дура! Вернись! У него собаки! — крикнул Франц.

Беспокоится. И все-таки это приятно.

— Размечтались! — нагло улыбнулась она. — Признайся, что соврал, может, и вернусь.

Где-то в глубине души Энни затаилась надежда, что сейчас Франц скажет, что пошутил, и она поищет пологое место и вернется к ним. И не нужно будет никому ничего доказывать. На самом деле ей не хотелось никуда идти. Франц вынудил ее своим бахвальством. То, что она вступила в спор, подразумевало, что она докажет Францу, что он лжет. Обязательно докажет. Когда-нибудь. Но не сегодня.

Франц молчал. Не хочет упасть в грязь лицом перед Катариной? Даже ценой того, что его подругу детства сейчас растерзают собаки хозяина замка? Ну и пусть ее разорвут! Прямо здесь, на его глазах! И будет он до конца жизни просыпаться по ночам в холодном поту, мучаясь от чувства вины. Да! Пусть так и будет.

Энни решительно повернулась в сторону замка. Оглянувшись в последний раз, она надеялась увидеть на лице Франца раскаяние или сожаление. Но он о чем-то говорил с Катариной. Жан попытался спуститься, но камни угрожающе посыпались из-под его ног, и он попятился.

Энни медленно брела к замку, надеясь, что ее окликнут, что найдут безопасный спуск и догонят ее, вернут. До замка было еще далеко. Это сверху казалось, что вот он, как спелое яблоко на протянутой ладони — подойди да возьми. Между тем сгущались сумерки. Скоро совсем стемнеет, и тогда Франц не увидит, как ее порвут на клочки сторожевые псы, как она махнет ему на прощание рукой с намеком: это ты, злодей, во всем виноват. Я тебя благородно прощаю. А ты страдай!

Но он этого не увидит.

А значит, ее смерть будет бесславной и бессмысленной.

Слеза потекла по ее щеке, и Энни размазала ее грязной ладонью.

Ну его к демонам!

Она возьмет то, что спрятано под рогожей, вернется и швырнет это к ногам Франца.

Главное, не нарваться на прислугу или охрану. Хуже всего, что поляна была голой, ни единого чахлого кустика, чтоб спрятаться. Ее фигурку, маячившую посреди луга, могли заметить издалека из окон. Белый передник виден даже в сумерках. Натравят собак, и поминай как звали.

Чем ближе подбиралась Энни, тем сильнее она убеждалась в том, что замок пуст. В поместье ее отца кипела жизнь: с восхода солнца и до глубокой ночи туда-сюда сновали работники, с заднего двора, где располагалась ферма, доносились мычание коров, блеянье овец и петушиный крик. Здесь же все застыло в гнетущем безмолвии.

С каждым новым шагом ее ноги почему-то становились слабее. Вся она сгорбилась, съежилась, инстинктивно стараясь стать незаметнее. Оказавшись у стены, Энни прислонилась к ней и наконец отдышалась. Удары собственного сердца отдавали в ушах. Жилки на висках пульсировали, а ладони вспотели. Ее никто не окликнул. Ей не пришлось объясняться и оправдываться. Но вместо облегчения она испытывала смутную тревогу. Ей понадобилось несколько минут, чтобы успокоиться и двинуться дальше.

Теперь она кралась вдоль стены как заправский воришка. Вот и та куча, на которую ткнул пальцем Франц. Под серой рогожей вырисовывались округлые очертания. А если Франц прав? Нет. Тогда бы на всю округу несло тухлятиной. Энни раздула ноздри и втянула прохладный воздух. Пахло прелью.

Энни присела на корточки перед кучей и, осторожно протянув руку, коснулась грубой ткани. Нащупав что-то круглое и твердое, покрытое противной слизью, Энни взвизгнула и одернула пальцы. Может, там черепа? Целая гора черепов. Энни нервно сглотнула. Хотя чего она боится? Не укусят же они ее. Она досчитала до трех и рывком подняла край рогожи. Увидев, что там, она расхохоталась. Капуста! Как она могла подумать, что Франц сказал правду!

Энни выбрала самый маленький, не тронутый гнилью кочанчик и пустилась в обратный путь. Уже было совсем темно. На небе зажглись первые звезды. Сейчас отец хватится ее, и ей ой как достанется. А во всем виноват этот придурок Франц. Она костерила его на все лады, всеми ругательствами, что слышала от дворни. Увидит его — и все ему выскажет в лицо. А еще лучше — просто кинет капусту к его ногам, гордо улыбнется и скажет: «Я же говорила! Вот, Франц, твоя голова!»

Картина будущего унижения Франца так увлекла ее, что она не сразу услышала шорох сзади. Оглянувшись, она вскрикнула и выронила капусту. Оскалив зубастую пасть, на нее смотрела огромная черная собака. Прыжок — и Энни в один миг оказалась на лопатках, прижатая мощными лапами к земле.

Прямо над ее лицом нависла широкая черная морда. С огромных клыков стекала слюна и капала на щеки и шею Энни.

Энни дернула головой. Страшные челюсти тут же клацнули, и раздалось предупреждающее рычание. Девочка застыла, боясь лишний раз пошевелиться. Собака подняла морду вверх и несколько раз громко залаяла. Энни зажмурилась, ожидая момента, когда острые зубы вопьются в ее шею.

— Хок, кто у нас тут сегодня?

Голос принадлежал мужчине.

Пес отрывисто гавкнул.

— Воришка, говоришь?

Энни услышала чьи-то торопливые шаги.

— Брось гадость, Хок!

Пес с явной неохотой переместился на землю, и Энни смогла вдохнуть полной грудью. Она заставила себя открыть глаза и увидела над собой уже не собаку, а человека.

— Странное дело, обычно Хок перегрызает нарушителям границ горло в два счета, а ты до сих пор жива, — задумчиво произнес он. — Давай тогда знакомиться, — он протянул ей ладонь и когда она, секунду поколебавшись, приняла ее, рывком поднял девочку с земли.

Энни поправила платье и передник, отыскала в траве башмаки и капусту.

— Меня зовут герцог Дезмонд Уэйн, — с интересом наблюдая за действиями девочки, представился мужчина. — Я хозяин этого замка.

Энни исподлобья посмотрела него. Одет не роскошно — кожаная охотничья куртка, штаны из мягкой кожи и высокие грубые сапоги. Каков замок, таков и хозяин. Так сказала бы Катарина.

— Грета. Из Ольстена, — шмыгнув носом, она изобразила неуклюжий реверанс.

— И что же Грета из Ольстена здесь забыла?

— Я пришла за капустой, — она покосилась на кочан.

— В Ольстене так плохо обстоят дела с капустой и мне пора готовиться к нашествию голодных и озлобленных селян?

— О, нет! Вы можете быть спокойны! Я шла совсем не за капустой, а за головой.

Он удивленно хмыкнул:

— За какой головой?

— Обычной. Человеческой. Какая попалась бы, ту и взяла бы. Но головы не было, пришлось брать капусту.

— И зачем тебе понадобилась голова?

— Мне она не нужна. Это для друга.

— Ему своей не хватает? — расхохотался герцог.