Живописец смерти (СИ) - Лукарелли Карло. Страница 112
— А разве человек вообще способен жить, если половина кишок вывалена наружу?
— Способен, — спокойно ответила Эрнандес. — Некоторое время. Но сильная кровопотеря и болевой шок наверняка повергли его в кому.
— Слава Богу, — сказал Браун, — хотя бы не мучился. — Будь у него возможность, он сообщил бы об этом Макиннон.
— Я могу идти? — спросила Эрнандес.
— Да. Спасибо.
Браун забросил сцепленные пальцы за голову и откинулся на спинку кресла. Совершенно ясно: в центре действовал другой преступник.
В Бронксе маньяк зарезал женщин сразу, а потом производил манипуляции с различными ножами. Ротштайна вначале оглушили, а затем зарезали. Очевидно, преступник оставил рядом с трупом картину, чтобы имитировать действия маньяка в Бронксе. К тому же Макиннон доказала, что картины написаны разными художниками. Вездесущие репортеры, к счастью, не знали, какие именно картины обнаружили в Бронксе. Было известно только, что это городской пейзаж и натюрморт. Вот убийца Ричарда и прокололся.
Браун сделал несколько заметок для беседы с шефом полиции Тейпелл. Потер виски. Опять начинала болеть голова. Наверное, пора уже самому купить экседрин, а не просить у Макиннон.
Он знал, что скажет начальница. Его отдел должен форсировать расследование, чтобы как можно скорее получить какие-то ощутимые результаты.
И еще Браун знал, что Макиннон права. Если бы кто-то поступил так с его женой или дочерью, он бы ночей не спал, пока не вырвал у этого подонка сердце.
Глава 11
Освещение в комнате, как всегда, предельно тусклое. Он всматривается в стену, где канцелярскими кнопками пришпилены репродукции картин, вырезанные из книг и журналов. Некоторые он купил, но большую часть украл. Это его маленький алтарь. Ужасный Френсис Бэкон.[77] В центре мужчина, окруженный телами с содранной кожей. Наружу выставлены мускулы, кости, внутренние органы. «Женщина 1» Кунинга. Сплошные груди и зубы, выполненные беспорядочными грубыми мазками. Художник, видимо, считал, что с женщиной, восхищающей тебя, нужно поступать именно так. Три работы Сутина[78] — «Коровья туша», «Освежеванная туша», «Боковина туши и голова теленка». Он полагает, что это кровавое месиво порождено фантазией художника, однако на самом деле Сутина вдохновила классическая работа Рембрандта «Забитый бык» 1655 года, выставленная в парижском Лувре.
Он пытается вспомнить, как они выглядели прежде, до катастрофы. Когда все было иным. Подросток, почти юноша, посетил тогда выставку «Живопись экспрессионистов» в музее на Пятой авеню. Самое сильное впечатление произвел на него цвет. Художники поразительно передали фактуру освежеванной плоти. Он пробыл там весь день. Задерживался то у одной, то у другой картины, страстно желая прикоснуться к густо положенным мазкам, даже лизнуть их, но не осмелился. Потому что чувствовал на спине взгляд охранника. Потом, по пути к выходу, ему удалось стащить каталог выставки, на обложке которого была картина Сутина «Коровья туша». Он засунул его под рубашку и вышел, задержав дыхание. Кровоточащее месиво, созданное Сутиным, жгло кожу, проникая в самое сердце.
Теперь он пытается вспомнить цвета на картине Сутина. Кажется, там преобладали алый и темно-бордовый. Может быть, в следующий раз взять на охоту репродукции, чтобы проверить? Нет, они ему слишком дороги, чтобы так рисковать.
Он бросает взгляд в угол, где висит репродукция картины Френсиса Бэкона «Две фигуры» 1953 года, которую любит и ненавидит. Она написана в черно-белых и серых тонах, поэтому осталась для него неизменной. За это он любит ее. А ненавидит потому, что картина вызывает воспоминания о самом ужасном дне его жизни; когда произошла катастрофа и он утратил возможность различать цвета. Поэтому репродукция висит в углу, в тени, отдельно от остальных.
На картине изображены две серые фигуры на белой постели у черной стены, слившиеся в неистовом сексуальном экстазе. Разумеется, ему не известно, что сюжет Бэкон заимствовал с черно-белой фотографии Эдварда Майбриджа,[79] которую тот сделал в 1887 году. Двое мужчин борются, голые. Впрочем, знание ничего не изменило бы.
Он отворачивается от репродукций. Трет глаза, затем снова направляет лупу на заметку в «Нью-Йорк таймс», где говорится о Кейт и ее телевизионной программе. Телевизор, который он перестал смотреть после катастрофы, то есть уже довольно давно, хотя до этого считал его лучшим другом. И он был всегда включен, при ней и без нее.
Нужно купить телевизор. И тогда он сможет смотреть передачи Кейт Макиннон, исторички искусств; слышать ее голос. Тем более что деньги есть. Большая часть заработанного сохранилась, да еще и те, что взял у женщин.
Он рассматривает через лупу лицо Кейт. Определенно знакомое. Велит себе вспомнить, где видел ее.
— Ну как она тебе, Тони?
«Это здор-р-р-рово!»
— Еще бы!
Дальше в заметке говорится, что этот убитый, Ричард Ротштайн, жил у Центрального парка, в шикарном пентхаусе.
Но если он там жил, значит, и она тоже.
Не навестить ли ее?
Вот она, историчка искусств. На фотографии у нее прекрасные волосы. Он закрывает глаза, пытаясь представить их цвет. Сепия? Красное дерево? Медь? Скорее всего к меди подмешано немного сепии. Как это, наверное, прекрасно — пропускать сквозь пальцы пряди этих дивных волос.
Он неохотно кладет газету и направляется к столу. Затачивает карандаш. После чего начинает оформлять обрамление недавно законченной картины, которое заменяет его подпись.
На это уходит почти два часа. Он пишет, пишет, пишет снова и снова. Одно на другом. Пока не доводит до нужной кондиции.
Для него это самая легкая часть работы. Не нужно чрезмерно напрягать зрение, сосредоточиваться, делать наброски. Повторяй одно и тоже и все. Ему спокойнее, когда картину со всех сторон обнимают друзья.
Наконец он заканчивает, отставляет картину в сторону и внимательно изучает два других холста, пришпиленных к стене. На одном эскиз угольным карандашом. Натюрморт с фруктами, лежащими на кухонной стойке. На яблоке написано «красный», на груше «зеленый». Уличный пейзаж на втором холсте уже частично написан красками. Жилые здания, фонарные столбы и мусорные баки. Один бак закрашен наполовину темно-розовой краской, хотя на незакрашенной части видна надпись «серебро».
«Это здор-р-р-рово!»
— Спасибо, Тони.
Как хорошо иметь такого верного старого друга.
С лупой в руке он плетется к рабочему столу. Роется в куче тюбиков с краской. Все наклейки отлетели и перемешались. То же самое и на пастели. Только цветные мелки сохранили этикетки.
Нужно пробовать.
Пробовать, пробовать, пробовать…
Он берет мелок с надписью «голубой», подносит очень близко к глазам, долго разглядывает и кладет в центр стеклянной палитры. Затем вокруг выдавливает небольшие порции краски из различных тюбиков.
Пробовать, пробовать, пробовать…
Какой же взять?
Он макает кисть в одну краску, подносит близко к глазам, разглядывает, затем легонько облизывает пропитанные краской щетинки. Во рту образуется гремучая смесь слюны с льняным маслом, акриловой смолой, едким скипидаром и компаундным пигментом.
— Мммм… голубой. — Он убежден, что различает цвета на вкус.
Затем находит мелок с надписью «лазурь», кладет рядом с выдавленной порцией краски, которую только что пробовал на вкус, и принимает решение. Да, все правильно, голубой. Выбирает чистую кисть, макает в краску и начинает писать небо на городском пейзаже. Там, где написано «лазурь».
Пробовать, пробовать, пробовать…
Он доволен, даже улыбается. Как приятно работать одному в этом небольшом домике — одна комната и совмещенный туалет — в конце глухой улочки в Лонг-Айленд-Сити, рядом со станцией техобслуживания. Главное, не нужно платить за жилье. Владелец станции Пабло с удовольствием поселил его в этом пустующем домике, чтобы там вечером горел свет и отпугивал потенциальных воров.