Черный горизонт. Красный туман - Колодзейчак Томаш. Страница 5

Это городское движение было на первый взгляд хаотично, но, возникая из статистически предсказуемых человеческих поступков, обладало своим рваным ритмом, внутренней логикой толпы. Обострившееся восприятие Роберта искало нарушения в этом потоке. Искало реакции, отличные от стандартных. И нашло.

Он увидел мужчину, что входил в небольшой продуктовый магазинчик. Роберт прошел мимо, не в силах заглянуть внутрь сквозь заклеенные рекламами окна. Он был уже в десятке шагов, когда услышал, как двери магазина отворяются вновь. Придвинулся к стене дома, остановился, чуть прикрытый сливной трубой, и выглянул. Мужчина высунул голову наружу, нервным взглядом проверил улицу, потом быстро зашагал, держа обе руки в карманах джинсовой куртки. Ему могло быть как тридцать, так и пятьдесят лет, штаны и обувь – изрядно поношены. Это не свидетельствовало ни о чем. Продолжавшаяся четыре десятилетия оборонительная война не принесла стране и ее жителям богатства. В Польше жило достаточно бедных людей, которые носили штаны, пока те не истреплются. Но у этого человека обувь была не только старой, но и грязной, а дыры на куртке и штанах он не штопал. Бедные честные люди не позволяют себе роскоши небрежности, матери штопают детям трусики и носочки, подрастающие мальчишки ходят в брюках, чьи штанины удлиняют понизу все новыми полосками материи, младшие носят одежду после старших родственников. Выстиранную и аккуратную.

Мужчине не повезло: быть может, пойди он вниз по улице, Роберт не захотел бы его догонять. Но зашагал он в противоположном направлении.

Роберт отлепился от стены.

– Стой! – крикнул он, подтверждая приказ «вальтером», направленным в живот мужчины. Тот замер, пойманный врасплох, развернулся, собираясь дать деру, но его удержал второй окрик, решительный как по смыслу, так и по содержанию:

– Стой, стреляю!

Мужчина медленно повернулся. Был напуган.

– Я… но ведь… что… – сумел выдавить он, вынул руки из карманов, поднял вверх, в правой все еще сжимая несколько банкнот.

– Что тут происходит? – Из маленькой сапожной мастерской по другую сторону улицы выскочили двое мужчин. Только теперь они заметили в руке Роберта пистолет. И сразу утратили отвагу.

– Вы его знаете?

– Ну, ясное дело, это Вальдек Ведорчук, но…

– Он только что ограбил магазин, тот, продовольственный.

– Вот сукин сын… На кичу снова отправишься! – оживились кавенчинские мещане. – А вы-то, извините, – кто?

– Польская Армия. У меня нет времени, займетесь им?

– Да, господин Польская Армия. – Отвага горожан росла с каждой секундой, тем более что из соседнего магазина вышли еще несколько человек. – Гляньте, и Каська идет!

– Ты магазин не закрыла, – крикнул кто-то приближающейся чуть ли не в маршевом темпе крепкой женщине. Было ей лет сорок, и наверняка в жизни своей она порядком наработалась, но в буйных ее формах, в слишком резко подведенных губах и облепляющем бедра платье было что-то притягательное.

«Долговато я один, – подумал Роберт. – Женщина, мне нужна женщина!»

Тем временем люди перекрикивались, будто ученики, хвастающиеся перед учительницей недавно полученным знанием.

– Вальдек у тебя кассу ломанул. Так с деньгами его и взяли! Ворюга он, ну!

– Ах ты стервец! – Госпожа Катажина быстро сообразила, в чем дело, и двинулась прямиком к вору. Роберт на миг даже испытал нечто вроде укола совести, поскольку понял, что последствия для несчастного Вальдека могут оказаться куда значительней, чем просто наказание за вынутые из магазинной кассы пару сотен злотых. Но куда больше ему досаждало, что он потерял время на то, что должен был делать участковый.

– Оставляю его! – Он спрятал пистолет, протолкался сквозь толпу и двинулся дальше.

– А это кто? – услышал еще из-за спины звучный голос госпожи Катажины и ответ сапожника:

– Как это кто? Польская Армия!

Улица вела к площади, раздваивалась, как змеиный язык, обходя небольшую церквушку. Дому было лет двести, архитектура – типичная для немецких протестантских храмов. Добрые католики, главным образом репатрианты из Беларуси, которых после Второй мировой принял городок, переделали молельню в церковь и защитили ее от народной власти. Та, однако, в рамках борьбы с предрассудками, развалила старые дома вокруг площади и поставила здесь отвратные серые семиэтажки. Дома эти своими серыми ровными глыбами должны были отрезать церквушку от людей и мира, чтобы та зачахла, как растение, лишенное солнца. Не вышло, приход пережил красных, кое-как пережил непростое время начала двадцать первого века, когда множество молодых кавенчан эмигрировали на работу за границу, а другие посчитали, что с католическим клиром им не по дороге. Религиозное возрождение, что пришло одновременно с приходом балрогов, позволило настоятелю собрать средства для покраски храма и чтобы навести порядок в окружающем скверике. Здесь стояли симпатичные лавочки кованого железа и темного дерева, росли постриженные кусты, стояли даже двое качелей для малышей, что должно было привлекать тех идти сюда с родителями на воскресные мессы.

Здесь тоже царило оживление, часть людей бежала на место нападения, часть – возвращалась оттуда. Молодежь на прицерковной площади обсуждала происшествие. Старшие, помня привычки времен своей молодости и все еще зависимые от сети, сидели по домам и искали новости в городском Интранете.

Роберт пропустил группку велосипедистов, едущих улочкой, и перешел на центральную площадь, чуть не под дверь храма. Остановился. Осмотрелся. Принюхался. Потом вынул из кармана куртки два самоклеющихся листка вроде тех, какие везли через Кавенчин. Пробормотал слова заклинания, послюнил большой палец и растер немного влаги на покрывающих листок символах.

Один из листков начал меняться, его углы загнулись, он сложился пополам. Через миг Роберт держал в руках бумажный самолетик, куда большего размера, чем листок, из которого тот возник. Роберт снова произнес заклинание и выпустил самолетик: тот полетел, слабо реагируя на порывы ветра. Ищейка, на профессиональном жаргоне называемая глядослухом.

Второй листок Роберт приклеил себе на лоб, словно пластырь. Листок изменил цвет на телесный, некоторое время Роберт еще чувствовал его жесткую, жмущую оболочку, но потом та слилась с кожей. Теперь он ощущал самолетик, мог наблюдать и контролировать его полет.

Магические листки ввели для армии без малого шесть лет назад. Были они легкими, ими можно было кодировать самые разные заклинания. Очень хорошо пригождались они в миссиях, где нельзя было воспользоваться помощью эльфийских чародеев. Позволяли сэкономить слабые магические потенциалы людей и усилить действие заклинаний.

Роберт уселся на лавке, прикрыл глаза. Глядослух облетел церковь, погрузился на пару десятков метров в отходящие от площади улочки. Ничего, никакого следа враждебной магии, как нигде не замечал Роберт и подозрительного поведения людей. Может, он изначально выбрал неверное направление? Нет, он был уверен, что пошел в правильную сторону, ту, откуда напали на конвой. Он доверял инстинктам и потому все еще не погиб. А Роберт побывал во многих ситуациях, в которых выжил только благодаря предчувствиям.

Он открыл глаза. Внимательно разглядывал церковь – покрашенные синим стены, витражи в небольших круглых окошках, крыша из красной черепицы.

Слуга балрогов мог войти в храм, если не был изменен фаговой магией. Если был обычным человеком – сектантом, глупым сатанистом, последователем одной из сотни групп раскольников, которые появились одновременно с изменением мира. Да, тогда бы он мог укрыться в церкви.

Роберт, не торопясь, поднялся с лавки. Принялся безголосо повторять боевые мантры, готовя тело к схватке. Подошел к храму, открыл двери. Макнул пальцы в емкость со святой водой, ощущая, как сквозь тело проходит теплая, усиливающая его дрожь.

Несколько рядов лавок, небольшой алтарь с деревянными фигурами апостолов. На стенах – крестный путь, нарисованный в дешевой псевдосовременной манере, деформирующей тела представленных персонажей и превращающей их из свидетелей жестокой и чудесной мистерии в какие-то человеческие карикатуры. Увы, ксендзов все еще не учат красиво говорить, петь и разбираться в искусстве.