Пуговицы (СИ) - Мартин Ида. Страница 21
Вот только на следующий день поднялась странная волна. К директрисе пришли родители Петренко и стали требовать исключить меня из школы. Не знаю, кто и что им наговорил, но тут же подключился родительский комитет и обиженные учителя.
Вспомнили все мои прошлые прегрешения: ссоры с одноклассниками, которых на самом деле было не так уж и много, сорванные уроки, прогулы и хамство.
За несколько дней из меня сделали трудного, агрессивного подростка со склонностью к кражам и асоциальному поведению. Конечно же, «простым» подростком я никогда не была, но большая часть из того, в чём они меня обвиняли, была полнейшей выдумкой и преувеличением.
В итоге, Тамара Андреевна, вызвав меня к себе, очень нервничая и пряча глаза, осторожно предложила мне сменить школу.
Если бы я действительно совершила плохой поступок, то, скорей всего, стала бы качать права и ругаться. Но тут просто обалдела. Спокойно выслушала её и ушла домой, где немедленно выложила всё Яге. Не в поисках какого-либо сочувствия (Яга меня никогда особо не жалела), а потому что Тамара Андреевна всегда немного её побаивалась, скрывая это под маской благоговейного уважения. В своё время, когда они вместе работали в старой школе, Яга сама была директрисой. Жёсткой, стервозной и принципиальной. Впрочем, такой же, как и дома.
Услышав мою историю, она так взбудоражилась, что тут же отправилась в школу, а вернулась ещё в большем бешенстве и, ничего не объясняя, весь вечер орала на нас с Кощеем за всё подряд. И на все мои вопросы ответила лишь одной фразой: «Ты остаёшься в школе. Это не обсуждается. Ни одна ведьма тебя больше не тронет».
И в самом деле вспыхнувшая на ровном месте буча вскоре также быстро улеглась, а через месяц никто и не помнил, что такое было. Кроме Яги, конечно. Ведь к огромному списку её благотворительности в отношении меня добавилось ещё одно благодеяние, о котором она, не унимаясь, твердила с утра до вечера.
Глава 8
Утром у ворот школы в шуршащем дождевике меня поджидал взволнованный Женечка.
Поманил издалека рукой, а когда я подошла, на одном дыхании выложил:
— Я всё узнал. Мама наругалась на Надю из-за того, что она не оправдала её доверие.
— А как не оправдала?
— Разве это важно?
— Конечно, важно! — тут же вспомнилась Яга. — Можно забыть купить хлеба или переварить макароны. Это тоже типа не оправдать доверия, но мелко. А можно накосячить по-крупному. Обмануть или подставить.
— Не знаю, — Женечка серьёзно покачал головой. — Любое доверие дорого стоит. Завоевать доверие сложно, а потерять легко. Так мама говорит.
— Идём, я опаздываю, — я прошла через калитку на школьный двор и обернулась.
Женечка остался за забором.
— Мне туда нельзя.
— Можно.
— Мне запретили.
— Ты же со мной.
— Мама с меня обещание взяла. Я не могу. Иначе обману её доверие…
До звонка оставалось две минуты. Но я вернулась к нему.
— Ну, а что-то ещё твоя мама говорила про Надю?
— Сказала только, что покрывала и защищала Надежду Эдуардовну до последнего…
— От кого защищала, ты выяснил?
— Нет. Она расплакалась. И я тоже. Не могу видеть, как она плачет. И спрашивать не буду про это больше. И говорить.
— А если я спрошу?
— Нет! Не вздумай! — его выкрик в утренней тишине прозвучал слишком громко. — Она сейчас и так постоянно плачет.
Шёл четвертый урок. Физика. Действующее значение силы тока.
На улице обозначилось просветление. Дождь на время прекратился. На дорожках появились люди. Гуляющие с колясками мамочки, пенсионеры с палками для скандинавской ходьбы, женщины с продуктовыми сумками.
За забором, схватившись за прутья, который час подряд стоял человек в прозрачном дождевике и смотрел на школу. Мне не нужно было видеть выражение его лица, чтобы понять, что с ним происходит. После мамы Женечка больше всего на свете любил школу.
Ему тяжело давались эмоции, но он определённо страдал. Здесь я понимала Женечку, как никто другой. И пусть мои чувства были притуплены не с рождения, я точно также, как и он, отчётливо ощущала необъяснимое и неизбежное наступление хаоса.
Человечки в тетради, которых я всегда рисовала на полях во время урока, яростно бились в толстую кирпичную стену, отступая перед разрастающейся тьмой.
Тихим вибрирующим кряком пришло сообщение. Я открыла и не поверила своим глазам.
«Ты мне сегодня приснилась».
Перечитала эту фразу раз двадцать и огляделась. Сообщение было от Томаша, но, может, кто-то взял его телефон и решил прикольнуться?
Сам Томаш сидел очень ровно, и лишь едва заметно склонённая голова выдавала, что всё-таки он держит телефон.
«Просто какой-то очень добрый сон был. Светлый. И ты в нём добрая. Поэтому написал».
— Томаш, повтори, что я сейчас сказала, — физичка стояла неподалёку от его места и ей, в отличие от меня, было прекрасно видно, чем он занимается.
— Как и при механических колебаниях, в случае электрических колебаний нас не интересуют значения силы тока, напряжения и других величин в каждый момент времени, — чётко, слово в слово произнёс Томаш с места.
— Хорошо. Но телефон всё равно, пожалуйста, убери, — физичка одобрительно похлопала его по плечу.
Обычно ему никогда не делали замечания. Но после того, как она отвернулась, он всё равно прислал ещё одно сообщение:
«Извини за вчерашнее. Я не хотел, чтобы вышло грубо».
Остальные пол урока я размышляла над тем, что ему ответить. Но, ничего не придумав, решила не отвечать вообще.
Писать Томаш перестал, однако неожиданное намерение выяснить со мной отношения не оставил и после того, как я, постояв немного с Бэзилом и Филом под дождём за гаражами, отправилась домой, нагнал, не доходя до деревянного забора строящегося дома.
Надо мной навис его зонт, и я обернулась.
— Чего ты хочешь?
— Чтобы ты меня пригласила к себе, — по-наглому заявил он в стиле моих вчерашних провокаций отправиться к нему домой.
— С какой это стати мне тебя приглашать?
Он шёл сзади по настилу и держал зонт надо мной. На секунду остановился возле ямы, заглянул в неё, но тут же снова поравнялся со мной.
— Могли бы и на улице поговорить, но здесь холодно и дождь.
— О чём поговорить?
— Я знаю, что ты меня в чём-то подозреваешь. Но я ничего плохого не сделал.
— И почему это я должна тебе верить?
— А вот об этом я и хотел поговорить в нормальной обстановке.
— У меня дома не нормальная обстановка, — мы дошли до моего подъезда.
Притормозив, я поняла, что если прогоню его, то потом просто умру от любопытства. Открыла металлическую дверь.
— Ладно. Давай внутри поговорим.
Мы поднялись на один этаж.
С его волос, плеч, зонта текло. С меня тоже. Остановились друг напротив друга. Я облокотилась спиной о перила.
Около минуты Томаш ничего не говорил, молча разглядывая меня. Взгляд тяжёлый, но спокойный и ласковый. В прошлый раз, когда я с искренним простодушием решила, что нравлюсь ему, он смотрел также. Мне потребовалась изрядная доля мужества, чтобы собраться и не растаять.
— Давай по делу. Если я немедленно не переоденусь, точно заболею.
— Не хочу, чтобы ты думала обо мне плохо, — обозначая открытость, он ласково улыбнулся.
Ещё одна провокация, будто нарочно мстил за мои издёвки в автобусе.
— А тебе не всё равно?
— Как выяснилось, нет, — он вытер с моей щеки капли, и по спине пробежали мурашки.
Это было уже слишком. Я поднялась на одну ступеньку вверх.
— Тебе что-то от меня нужно?
— Хотел поговорить. Мне приснился сон…
— Это я уже слышала, — перебила его я, чувствуя, как сильно начинает колотиться сердце. — Можно конкретнее?
— Мне приснился сон, и я решил, что должен извиниться.
Он снял с меня капюшон и провел рукой по волосам, приглаживая их.
— Тебе так лучше.
Слова застряли в горле. Дурацкий Томаш. Зачем он это делал?