Пуговицы (СИ) - Мартин Ида. Страница 78

— Опять болтаешь? — прикрикнула она на Яну. — Сколько раз тебя предупреждать? Вы тут на испытательном сроке, помнишь?

— Да конечно, — прилежно сложив руки перед собой, Яна потупилась.

Глаза её были устремлены в пол, но на губах блуждала насмешливая улыбка.

— Ну, как ты? — обратилась Наташа ко мне.

— Нормально, — протянула я нарочно вяло. — Отрицание, торг и гнев позади. Сейчас депрессия.

Наташа по-доброму усмехнулась, взяла меня за руку, пощупала пульс, потрогала лоб.

— Если так пойдет, через пару дней выпущу тебя к людям.

— Мне и тут хорошо, — я окинула её безразличным взглядом.

Она одобрительно покачала головой и они обе ушли, а я распласталась на кровати, глядя на пуговичный плафон, и со всей ясностью поняла, что просто так сдаваться не собираюсь. Похоже, Наташу я обманула. То было только начало отрицания, а всё, что предшествовало ему, следовало назвать стадией осознания.

Глава 28

Такой, как я, пропасть легко. Кому я нужна? Кто обо мне думает? Волнуется? Ждёт? Сегодня есть человек, а завтра его нет. Ничего не меняется.

Как засыхающая ёлочка, как забытый хомяк, как оторванная пуговица. Никчёмная, бессмысленная, не заслуживающая любви или сочувствия. Не успевшая повзрослеть, не имеющая никакой особой важности, денег или хотя бы внятных планов на будущее.

Кто я? Где я? Зачем?

Но жизнь — это воля: стремление выжить любой ценой (чёртовы книжки Яги). Неосознанное стремление, природное. Как прорастают в щелях потрескавшегося бетона одуванчики. Жизнь ради самой жизни в любом её проявлении.

Может, я и не любила саму себя и всё, что вокруг, тоже. Но саму жизнь я точно любила. Пожалуй, это было единственное, что я любила по-настоящему.

Я любила картошку фри, аромат Лизиных духов, жаркие поцелуи Томаша, сухие ботинки, горячую воду, хорошие сны, тишину, дружеские потасовки с Бэзилом, ожидание Нового года, танцы, игры и смех. Больше всего я любила смех. И вообще радость. Потому что если была радость, то это означало, что всё хорошо. Как давным-давно в детстве.

— Сестра сказала, что ты согласилась на сделку, — голос раздался так внезапно, что я сначала села и только потом открыла глаза.

Девушка с голубыми волосами стояла посреди комнаты, словно материализовалась из ниоткуда. Я не слышала, как она вошла, хотя совершенно точно не спала.

— Тогда не буду тебя колоть. А то вдруг уедёшь раньше времени, — она покрутила у виска. — Денег Яна объявила мало, но уговор есть уговор.

— Мой друг их завтра привезёт.

Эта сестра была точной копией Яны, только строже и резче. Приглядевшись, я прочла на бейдже её имя. Аня.

Она направилась к выходу, потом обернулась.

— Хочешь совет? Живи душой, тогда отпустит.

Близняшка оставила после себя шлейф сопровождавшей её тревожности.

И я, наконец, начала по-настоящему приходить в себя. Поступок Кощея не имел оправданий и объяснений тоже. Дед был единственной моей семьёй. Пусть вредный, ворчливый, занудный и несправедливый, но ради него я готова была пожертвовать Новым годом с Томашами, а он избавился от меня, как от назойливой мухи.

Я никогда бы не сделала ничего плохого ни Тамаре Андреевне, ни тем более Женечке, и директриса прекрасно знала об этом. Даже когда она собиралась выгнать меня из школы, я всё равно продолжала считать её своим другом. Хотя не должна была.

Мне снова снился тот сон. Паутина трещин, капли крови и я разбитая на осколки.

Я в клетке, и я попалась. Всё покрылось мраком, и тени ожили. Тяжелая потеря, скорбь, шантаж и стыд. Неправильные решения. Бессмысленная ложь. Истина, возле которой нет места счастью. Нечистая совесть. Дурные последствия прошлого. Боль и усталость. Распахнутое окно и жуткий сквозняк.

Холод, пробирающийся в самое сердце, вечный, неотступный холод. И круглые бурые капли крови на полу. Но стоит приглядеться — это всего лишь рассыпавшиеся красные пуговицы.

Я вижу их ясно и совершенно отчётливо. Отчего же тогда не могу различить её лица?

«Это ты во всём виновата. Ты сама. Помни об этом всегда!».

Я проснулась с волной накатившего страха и какое-то время лежала, затаив дыхание, словно в комнате, кроме меня, находился кто-то ещё. Но всё было тихо.

— Я не убивала Надю, — произнесла я вслух. — Я не делала этого. И я не виновата.

Круглый плафон на потолке едва различимо мерцал белым пятном.

— Ну вот чего теперь слёзы лить? — холодно произносит мама, стоя с чемоданом в дверях. — Сама виновата. Думать раньше нужно было. Ты выбрала то, что хотела.

— Я ничего не выбирала.

— Нет, выбрала. И поэтому остаёшься с папой.

— Но ты же не можешь уехать без меня.

— Мы с тобой уже это обсуждали. И ты прекрасно знала, что так будет.

— Нет, не знала. Не знала. Потому что ты не можешь уехать. Я же твоя дочка. Ты не можешь уехать без своей дочки.

Я бросаюсь к ней в ноги и обнимаю за колени.

— Сейчас же прекрати! Возьмите её кто-нибудь! — кричит она в сторону.

— Мамочка, не уезжай, пожалуйста. Умоляю!

— Поживешь сама, без меня. Хорошенько подумаешь, и, когда поймёшь, что поступила плохо, я вернусь за тобой.

— Но я ничего не делала!

— Микки, ты разбила мне сердце. Это очень плохой и эгоистичный поступок. Так могла поступить только девочка, которая никого не любит.

— Но я люблю тебя очень! — каждое моё слово захлёбывается в слезах, и от прерывающегося дыхания я не могу говорить. Заикаюсь. Воздуха не хватает.

— Нет, не любишь. Ты не умеешь любить.

— Вот зачем ты её доводишь? — из комнаты выходит папа и берёт меня на руки. — Собралась — катись давай.

Мама разворачивается и открывает дверь.

— Не уходи. Забери меня с собой, — я вырываюсь и брыкаюсь, но папа держит крепко.

— Исправишься — заберу, — мама посылает мне воздушный поцелуй и исчезает навсегда.

Яна принесла поднос с завтраком. Две маковые булочки, сыр, масло, кусочек бекона и яичница, в чашке дымящийся чай. Кормили тут хорошо.

— Как выглядит твой парень? А то подойду не к тому.

— Сюда приходит много парней? — я попыталась пошутить, однако она не откликнулась.

— Так как?

— Он красивый.

— Все так думают про своих парней.

После её ухода я стала ждать. Сделала «велосипед», «берёзку», «мостик», свесившись с кровати, повисела вниз головой. Затёкшие мышцы ныли.

Наверное, нужно было написать Томашу записку, чтобы он не сомневался, передавая деньги. А что, если эта Яна просто заберёт их и свалит? Чего стоили её слова и были ли гарантии?

Может, она и не собиралась мне помогать?

Однако девушка вернулась где-то через час, разозлённая и дёрганная.

— Твой парень козёл.

— Что случилось?

— Он не пришёл.

— Почему?

— Ты меня спрашиваешь?

Такого поворота я не ожидала.

Может, Слава не смог из-за школы? Или заболел? Или Даша заболела? А может он проспал и просто опаздывает? А вдруг по дороге у него кто-то отнял эти деньги?

Или, как вариант, у него и не было никаких денег? Может, он придумал это, чтобы меня заморочить? А что, если после той ссоры он всё ещё обижается, и я ему совсем не нужна?

Вариантов было множество, но что-то мне упорно подсказывало, что дело совсем в другом.

— Дай телефон, — я сама не заметила, как перешла с Яной на «ты».

Бэзил ответил после первого же гудка, словно ждал звонка, но, стоило ему услышать мой требующий объяснений голос, тут же отключился и на последующие звонки не отвечал.

— Бли…и…ин! — схватившись за голову, я рухнула в подушки. — Вот урод! Я думала, у меня есть друзья! Я до последнего верила, что у меня есть друзья. Мой друг просто не передал инфу, сволочь.

— И что мы будем делать? — стоя надо мной, поинтересовалась Яна с видом учительницы, не желающей ставить двойку и намекающей на пересдачу.

Я села, судорожно соображая, как поступить.