Отказ - Камфорт Бонни. Страница 1

Бонни Камфорт

Отказ

ПРОЛОГ

В две минуты первого я пробралась сквозь плотную галдящую толпу зрителей Верховного Суда Лос-Анджелеса и бросилась в туалет, – все утро, пока шли показания свидетелей, я боролась с этой потребностью.

Место свидетеля наконец занял Ник. Мой обвинитель.

Стоявшая впереди меня женщина отступила в сторону; мысленно поблагодарив ее, я заняла соседнюю кабинку и села.

Все, ради чего я с таким усердием работала: моя практика психотерапевта, мое доброе имя, наконец, мое материальное благополучие и независимость – все было сметено в одно мгновение, словно пронесся ураган.

Я наклонилась и закрыла лицо руками. Глаза жгли слезы.

Все это было очень похоже на публичную казнь. У моей кабинки выстроилась очередь из женщин, зрительниц, буквально упоенных судебным разбирательством. Шум, донесшийся из коридора, возвестил о перерыве на обед.

Я слышала обрывки разговоров: «как жаль… каждому было бы ясно… розовые трусики…» – и со страхом подумала о том, сколько мне придется выдержать любопытных, самодовольных взглядов.

Я вытерла лицо бумажным носовым платком и стала наблюдать за тем, как черный муравей тащит крошечку по кафельному полу.

Соседнюю кабинку кто-то занял, я нехотя поднялась и спустила воду. А когда надевала брюки, из-под перегородки показалась рука с накрашенными ногтями, а в ней – микрофон. Кто-то быстро произнес:

– Доктор Ринсли, сегодня утром ваш пациент выступал очень убедительно. Как вы собираетесь защищаться против выдвинутых обвинений?

В ярости я наклонилась, выхватила микрофон и крикнула:

– Да оставьте же меня в покое, хоть на минуту!!!

Женщина выскочила из своей кабинки и забарабанила в мою дверь, требуя вернуть микрофон. Я бросила его в унитаз, спустила воду, поправила одежду, отрыла дверь и сказала:

– Он уже в канализации, где ему самое подходящее место.

Она обозвала меня сукой и проследовала мимо, надеясь спасти свое снаряжение. Я была уверена, что заголовки завтрашних газет будут звучать приблизительно так: «Психотерапевт, хорошо известный своими передачами по радио, грубо обошлась с репортером».

Несколько застывших от удивления женщин расступились передо мной, и я поспешила в коридор. Андербрук, мой адвокат, стоял среди бурлящей толпы и пытался отделаться от репортеров из «Риал лайф» и «Стрит бролз». Позади него какой-то человек из Американского Общества Душевнобольных размахивал плакатом перед телекамерами. А рядом группа каких-то религиозных людей держала транспарант: «Злобе не место там, где ищут справедливость!».

Андербрук пробрался ко мне, схватил за руку и потащил в пустой конференц-зал. Там он меня оставил, а сам отправился за кофе. Дрожащими руками я рылась в сумочке в поисках помады и зеркальца. «Спокойнее, – говорила я себе, – эти люди просто не знают, что произошло на самом деле».

Моя мать находилась в суде, чтобы оказывать мне «моральную поддержку».

– Все пройдет, дорогая моя, – то и дело повторяла она. – Ты сможешь найти себе другую работу. Будешь преподавать. Это хорошая, приличная работа.

Ты можешь получить рекомендации и вернуться к преподаванию.

Как же все так обернулось? Я так гордилась своими профессиональными качествами, я была такой уверенной, так спокойно держалась под градом обрушившихся на меня вопросов, а теперь с трудом удерживаюсь от того, чтобы не завизжать. Я так внимательно относилась к своим пациентам, так старательно выполняла свою работу; я считала, что со мной никогда не произойдет ни одна из тех катастроф, которые постигают некоторых психотерапевтов.

Я оказалась неправа.

Мой психоаналитик говорит, что такого рода катастрофа может обрушиться на любого психотерапевта, даже самого лучшего. Она говорит:

– Один какой-нибудь пациент может пробраться в глубины твоего разума, нащупать там слабое место, которое ты скрываешь даже от самой себя, и постоянно на него давить, сводя тем самым тебя с ума.

Она была права. Ник чуть было не свел меня с ума.

А теперь надо вернуться к самому началу, тщательно проанализировать детали случившегося и во всем разобраться.

ЧАСТЬ I

1

Моя первая встреча с Ником состоялась в пятницу вечером в шесть часов. Перед его приходом я наполовину убавила свет в своем кабинете, чтобы мой новый пациент чувствовал себя спокойнее.

Был конец рабочего дня.

Я на несколько минут приоткрыла окна, чтобы проветрить комнату. В кабинет ворвались звуки вечернего Вествуда – сигналы неспешно движущихся машин, звуки радио, возбужденные голоса проходящих мимо студентов университета. Был март, днем температура уже достигала в Лос-Анджелесе двадцати семи градусов; темнело.

Я зашла в ванную, причесалась, заново наложила макияж и попыталась в складках розовой шелковой блузки спрятать масляное пятно, которое посадила за обедом. Напряжение после такого долгого рабочего дня давало себя знать.

Я не спала накануне до часу ночи, заканчивая работу. За неделю я провела по крайней мере пять психологических тестов, и надо было их обработать, пока не накопились новые.

Ник пришел с пятнадцатиминутным опозданием. Когда я открыла дверь приемной, он уже стоял посередине комнаты, держа в одной руке чашку кофе, в другой пакет с сэндвичами, и рассматривал висевший на стене портрет.

У него была замечательная осанка. Широкие плечи и тонкая талия. Его густые черные волосы были тщательно подстрижены, причем одна прядь очень эффектно ниспадала на лоб.

– Позвольте мне высказать свои догадки, – сказал он, поворачиваясь ко мне. – Вы не любите реализм, потому что он оставляет слишком мало простора для воображения. Вы покупаете оригиналы у художников-абстракционистов, причем платите за них слишком дорого. В офисе – мягкие пастельные тона, дома – более резкие. И вы предпочитаете в живописи напряжение и динамику, потому что это, по вашему мнению, символизирует человеческие отношения.

Свои соображения он высказывал несколько саркастически, но я была поражена их точностью.

– Вы всегда делаете выводы о людях еще до встречи с ними?

Он усмехнулся с уверенностью человека, привыкшего к успеху у женщин.

– Я стараюсь. Это моя работа. Уверен, что и вы уже сформировали обо мне свое мнение.

И опять он оказался прав. Ника мне рекомендовал терапевт Морри Хелман.

– Это трудный случай, – предупредил Морри. – Он – тридцатипятилетний юрист, неженат. Прямо в здании суда ему стало плохо от язвенного кровотечения. Хронические головные боли, понос, нарушение сна. Его невротесты все отрицательные. Мне он ни о чем не рассказывал, поэтому я предложил ему посетить вас.

И я уже сделала вывод, что психотерапевтическое лечение Ник выдержит не более трех недель.

В кабинете он уселся в мое кресло, хотя перепутать кресла было просто невозможно.

– Мистер Арнхольт, – сказала я любезно, – пожалуйста, пересядьте в любое другое кресло.

Схватив свой бумажный пакет, он пересел в другое кресло лицом ко мне. По некоторым деталям – развязность, самодовольная ухмылка – я почувствовала, что он надо мной насмехается.

– Надеюсь, вы не против, если я буду есть, – сказал он.

– Чувствуйте себя свободно.

Я не одобряла, когда во время сеансов ели, но в тот момент мне и самой хотелось бы что-нибудь пожевать.

Я была голодна, а он едва ли походил на пациента для психотерапевта.

– Что привело вас сюда? – спросила я, На его лице появилась вызывающая улыбка.

– Любопытство. Хотелось увидеть, кем это Морри так восхищается. И я слышал о вас по радио.

Я подумала, что нарочито небрежная манера разговора скрывает внутреннюю тревогу.