Миг бесконечности 2. Бесконечность любви, бесконечность печали... Книга 2 - Батракова Наталья Николаевна. Страница 12

Это мигом привело Катю в чувство: что она себе позволяет?! Ей надо собраться, взять верх над эмоциями! Да, ее дочери необходима операция, на которую у нее нет денег. Пока нет. До декабря еще далеко, почти год, и она обязательно что-нибудь придумает! Она на все готова, лишь бы ее дочь жила!!!

«Когда-нибудь ты поймешь, на что мне пришлось пойти ради тебя, — перед тем как закрыть глаза, Катя снова с умилением посмотрела на профиль дочери. — Поймешь и простишь… За все…»

Юрий Анисимович бездвижно сидел в инвалидном кресле: то дремал, упираясь взглядом в пандус за окном, то наблюдал за проходившими мимо людьми. По некоторым можно было сверять часы: вот просеменила почтальон, вот появилась хмурая уборщица подъездов. Вот-вот от расположенной во дворах школы начнет разбегаться детвора, что будет означать окончание первой смены. А он все так же будет сидеть у окна, смотреть, замечать знакомые лица, запоминать новые…

В прихожей щелкнул замок входной двери. Ключи от квартиры были у троих: у сиделки, которая недавно ушла в поликлинику, и у сыновей. Младший жил в противоположном конце города и, имея двух малолетних детей, появлялся редко. И уж тем более в первой половине дня ждать его не стоило: часто работал по ночам, писал программы и до обеда отсыпался.

«Максим, больше некому, — легкая улыбка скользнула по покрытому морщинами лицу. — Мог ли я думать, что именно он станет моей надеждой и опорой?»

— Батя, привет! — сын мелькнул в проеме. — Я еды привез.

На кухне послышался шорох пакетов, хлопнула дверца холодильника, Максим появился в комнате:

— Распихал по полкам: сам разберешь или Татьяну попроси.

Высокий, крепкий, подтянутый, с ежиком коротко стриженных волос. В отличие от младшего сына-погодка, послушного и покладистого отличника, старший с рождения доставлял родителям одни проблемы: никого не слушался, дрался, отказывался учиться. И вообще: делал что хотел. А потому и садик, и школу отец вспоминай с тихим ужасом. Несмотря на то, что супруга работала завучем, среднюю школу сын вряд ли окончил бы — до определенного момента в дневнике были сплошные тройки и двойки. В старшие классы таких не брали, в лучшем случае удалось бы пристроить в какой-нибудь колледж. Если до этого не упрячут в колонию для несовершеннолетних.

И вдруг случилось чудо: сын занялся спортом, перестал драться, стал хорошо учиться и даже поступил в институт физкультуры. И на жизнь сам себе зарабатывал: с первого курса подрабатывал охранником в ночном клубе. Где и кем работал после института, Максим особо не делился, а Юрий Анисимович и не расспрашивал: самостоятельный, не хочет рассказывать, ну и ладно. Знал только, что продвинулся на охранном поприще, стал начальником. Вот и хорошо. Главное — денег не просит.

После того как сын стал жить отдельно, виделись они редко. Иногда Максим заезжал днем, когда родители были на работе, гулял с собакой, оставлял подарки к праздникам на тумбочке в прихожей. Нечастые семейные посиделки своим присутствием тоже не жаловал, объясняя: работа. Под этим предлогом отказался фотографироваться с семьей во время избирательной кампании матери, чего та ему так и не простила: не сын, а отрезанный ломоть.

И вдруг такая неожиданная забота об отце, ставшем инвалидом!

— Спасибо, сынок! — едва не прослезился Юрий Анисимович. — Если бы не ты…

— Пап, хватит, — остановил его сентиментальный порыв Максим. — Как Татьяна готовит? Доволен? Кстати, где она?

Татьяной звали новую сиделку. С прежней пришлось расстаться около месяца назад: отцу не нравилось, как та готовила. Точнее, не устраивала она его по другой причине: молчаливая, ни о чем с ней нельзя поговорить, так как ничего не знает. А ведь ему хотелось обсудить с кем-то те или иные события в мире, порассуждать, поспорить.

— За рецептами пошла, потом в аптеку. Готовит сносно, — скривился Обухов-старший. — Каши, супы разные… Только мне это уже поперек горла. Другой еды хочется, такой, как ты привозишь.

«А губа у бати не дура, — Максим усмехнулся. — То, что я привожу, небось и в лучшие годы не пробовал».

Блюда перед поездкой он заказывал у шеф-повара заведения, в котором работал: хотелось побаловать отца хорошей кухней. Мать в пристрастии к готовке никогда не была замечена, да и отец, кроме яичницы, ничего не умел. Общественники: то собрания, то заседания. Нередко холодильник дома был совершенно пустой, и если бы не спорт, то в старших классах дефицит массы тела Максиму был бы обеспечен. А так еще и брата подкармливал.

— Она звонила? — поинтересовался он, заранее зная ответ.

«Она» — так с некоторых пор Максим называл мать.

— Лучше бы вообще не звонила. Поругались, как всегда… Снова напомнила, что я испортил ей жизнь, разрушил карьеру, что из-за меня она лишилась депутатства. Врет: ее ведь предупреждали, что только на один срок выдвигают. А дальше — или пенсия, или обратно в школу. Всё надеялась в Министерство образования устроиться. Смешно: уж я-то знаю, какая там очередь из своих! Поставили руководить центром досуга — пусть и за это спасибо скажет. И тебе, сынок, спасибо, что в эту квартиру меня определил: остались бы с ней на одной жилплощади — убила бы, — жалобно завершил Юрий Анисимович. — А я даже сдачи дать не могу… И работы лишился, и семьи, и инвалидность заработал…

«Был бы умнее — ничего не потерял бы», — не согласился сын, но промолчал.

Не стоило лишний раз расстраивать отца. Ничего уже не изменить.

— Ладно, я поехал, — Максим глянул на часы. — Ночь не спал, дел много.

— Ты береги себя, — на прощание снова едва не пустил слезу Юрий Анисимович. — Никого у меня, кроме тебя, нет.

— Ладно тебе, батя! Держись. Если в ближайшие дни не появлюсь, не волнуйся: Татьяне за месяц вперед заплачено. Всё. Позвоню.

Услышав, как защелкнулся замок, Юрий Анисимович посмотрел в сторону опустевшей прихожей, вздохнул, снова подъехал к окну и вернулся к прерванному занятию: изучал пейзаж, рассматривал прохожих, дремал. Такое времяпровождение за последние годы стало для него привычным, мог часами сидеть в инвалидном кресле, не реагируя ни на приход, ни на уход присматривающей за ним женщины, ни на еду, которую она ему готовила.

С тех пор как Обухов оказался в инвалидном кресле, жизнь потеряла для него смысл: никому не нужен, никто о нем не вспоминает, никто не звонит. Разве что сын, с которым был прописан. Сам Максим здесь не жил и квартиру выбирал, учитывая потребности отца. Двушка на первом этаже устраивала по жизненно важной причине. Ранее в ней также жил человек с ограниченными возможностями, а потому внутри помещения не было узких мест, мешающих проезду коляски, хватало разных поручней, приспособлений, выключатели, краны и прочие мелочи располагались на расстоянии вытянутой руки. При этом почти всем можно было управлять при помощи специального пульта, в том числе раздвижной дверью-окном, за которой располагался пандус для съезда во двор. Правда, выезжать Юрий Анисимович не любил: никак не мог привыкнуть к любопытным или сочувствующим взглядам. Всю жизнь старался держаться в тени, а тут на тебе: у всех на виду в инвалидной коляске!

Так что, с его точки зрения, зря Максим тратился. Но у того был свой резон: не пришлось ничего переделывать, перепланировать, обивать пороги различных инстанций, получая разрешение на перепланировку и оборудование съезда прямо из окна. Всё уже сделали до него. Жившая за океаном дочь таким образом заботилась о доживавшем век родителе, категорически отказавшемся к ней переехать. Соответственно, после его смерти желала получить за оборудованную по последнему слову техники квартиру немалые деньги. Вот только кто же купит двухкомнатную «распашонку» на первом этаже пусть и в кирпичном, но довольно старом доме? Так что специфическая квартира больше двух лет дожидалась нового жильца. Впрочем, сколько сын за нее заплатил, Юрий Анисимович не вникал. Гораздо больше он переживал из-за молчавшего телефона…