Все, что мы когда-то любили - Метлицкая Мария. Страница 10

Вздрогнув, Анна посмотрела на нее.

– Голубиная кровь, дитя солнца, лал, – перечисляла свекровь названия камня. – Говорят, он приносит покой и избавляет от душевной боли. Хотя мне не принес. Может, тебе повезет? В общем, носи, мне будет приятно. И все, хватит мистики и рассуждений. Это твое, надевай!

Кивнув, Анна пыталась застегнуть цепочку на шее. От неожиданности и волнения дрожали руки. Свекровь решила помочь и справилась моментально. Анна только успела вздрогнуть от прикосновения ее холодных, почти ледяных пальцев, хотя в комнате было сильно натоплено.

– Спасибо, – бормотала она, пятясь к двери, – большое спасибо, но правда, не стоило…

Эстер молча махнула рукой.

Выйдя в коридор, Анна прислонилась к стене. «Как гулко бьется сердце! Неужели я так сильно ее боюсь? Какая глупость. Она не обижает меня, не лезет в мою жизнь, не поучает, не вредничает и не делает замечаний. Но почему мне так неуютно находиться рядом с ней? Ведь она просто несчастная женщина. Добрая и несчастная, и ее можно только жалеть». Подаренную цепочку с подвеской голубиной крови Анна никогда не снимала. Сорвала ее в самый страшный день своей жизни. Самый страшный. Хотя страшных дней было немало… Сорвала с диким, душераздирающим криком, навсегда перестав верить в талисманы, магическую силу, приметы и чудеса. Куда зашвырнула, не помнила, кажется, в угол, за диван, в общем, с глаз долой. И что интересно – спустя год, когда она наконец решила заняться генеральной уборкой и отодвинула тот самый диван и освободила все углы, цепочки с подвеской нигде не было. Как испарилась.

«Ну и славно, – подумала Анна. – Нет – и отлично».

Не читалось. Странное дело – книги всегда выручали. А сегодня все мимо строк. Ей показалось, что в номере душно. Анна встала, отдернула шторы и открыла балконную дверь. На улице было свежо. Чистый прохладный вечерний воздух спускался с Карпатских гор. Анна вышла на балкон, и тут хлынул дождь, короткий и бурный, воздух после него стал еще слаще, еще ароматнее.

Стало зябко, но она все стояла, не в силах уйти.

Окончательно замерзнув, вернулась в номер и включила чайник – не дай бог заболеть. С кружкой чая она улеглась в кровать, осторожно сделала большой глоток и в блаженстве закрыла глаза. И в эту минуту раздался звонок.

Ну конечно, это был Марек!

– Как ты? Я тебя не разбудил? – смущенно спросил он. – Знаешь, мне что-то тревожно. Умотал я тебя, эгоист. Мне-то что, ты знаешь, я хожу километрами. А у тебя нога… Прости меня, а? – жалобно бормотал он, повторяя: – Эгоист, да, признаю. Но ты тоже хороша – могла бы остановить меня, сказать, что тебе тяжело.

– Мне не было тяжело, мне было прекрасно. Да и потом, все врачи говорят, что надо ходить. Двигаться. А ты меня знаешь – я лучше с книжкой и на диване. Ленивая стала… Стыдно, а потом думаю: а что, не имею права? Когда, как не в старости, правда? Тем более что забот у меня не осталось, – вздохнула она. – Почти не осталось. Только сад. Но разве это забота? Это счастье и удовольствие. А вообще тут, в тишине, я философствую. И знаешь, что пришло в мою дырявую голову? В одиночестве много прелестей! Нет, правда! И оно меня совсем не тяготит. Ты не знаешь и поэтому не спорь! Во-первых, тишина. А ты знаешь, как люблю тишину. Во-вторых, все время – мое, не надо думать о домашних делах. Поверь, за всю женскую жизнь они ужасно надоедают! Как вспомню вечные мысли: что на обед и что на ужин, достать то или это. А глажка? А уборка? Ой, кошмар, честное слово! А сейчас я сама себе хозяйка, обедов и ужинов не готовлю – зачем? Бутерброд с колбасой, помидор с огурцом. Диван и книжка – вот оно, счастье! Я часто вспоминаю маму. Она никогда не сидела без дела, никогда. Даже вечером, после работы и ужина, вроде самое время просто плюхнуться на диван, посмотреть телевизор, полистать журнал! Так нет же – одним глазом в телевизор и подрубает простыню, или штопает чулки, или что-нибудь вяжет, или варит бульон, чтобы завтра его только заправить. Чем накормить, как сэкономить, как из старого платья сделать новую юбку – две девицы на выданье, нищета, вот мозг и кипит.

Однажды я посмотрела на нее спящую… Даже во сне была суровая складка на лбу, брови сведены, рот плотно сжат. Как будто продолжает считать, прикидывать. – Анна помолчала. – И только в гробу ее лицо разгладилось, представляешь? Только когда она умерла, когда ушли все хлопоты и заботы, вот тогда лицо ее стало гладким, спокойным, беспечным.

– А у моей матери? – глухо спросил он. – Наверняка даже в гробу было тревожное и беспокойное лицо. Представляешь, я ничего не помню, вообще ничего.

– Да, так и было, прости.

– Ладно, – бодрым голосом сказал он, – куда-то нас не туда понесло, да еще на ночь глядя! У нас с тобой завтра путешествие, ты не забыла? А это означает, что мы должны быть полны сил. Все, извини за звонок. Надеюсь, ты выспишься! А после завтрака двинемся в путь!

Пожелав ему спокойной ночи, Анна нажала отбой.

Да, надо уснуть. Иначе завтрашний день пойдет насмарку.

Только вот как – вопрос…

В воскресенье процедур не было, и отдыхающие беспечно валялись у бассейна, пили коктейли или отсыпались в номерах, ну а самые неугомонные отправлялись на шопинг – в пятидесяти километрах был большой аутлет.

В девять утра Анна и Марек встретились на завтраке, а потом уселись в машину и двинулись наугад, без всяких планов и задач, как говорится, куда глаза глядят.

– Наугад – это прекрасно! – улыбнулась Анна.

Они ехали вдоль чистых, аккуратных, нарядных палисадников в разноцветных и буйных кустах роз, гладиолусов и георгинов, вдоль поселков и деревушек, вдоль Карпатских гор, покрытых густым изумрудным лесом, мимо крошечных, на три столика, местных кафешек, маленьких магазинчиков, почтовых отделений, аптечных и больничных пунктов, зеленых лугов с пасущимися козами и коровами и узких, сверкающих в лучах солнца речушек. Эти пейзажи Анне были отлично знакомы – до ее родного Кракова было всего-то триста с небольшим километров. А Марек не переставал восхищаться и удивляться – европейскую природу он обожал.

– Нет, – торопливо оправдывался он, – нашу израильскую природу я тоже люблю, и у нас тоже горы, правда, сосны невысокие, разлапистые, другие. Зато какие платаны, Аннушка! А эвкалипты? А наши пустыни? Ты знаешь, пустыня – это красиво! А весной, когда цветут маки?

Анна кивала.

– А море? – продолжал он. – Что может быть красивее моря? Морской закат – чистое волшебство. Но пальмы, пальмы… Кругом одни пальмы! А я люблю липы и клены, елки люблю, березы, рябину, сирень. У нас этого нет. Зато есть бугенвиллеи – всех цветов, ну ты знаешь, – словно оправдывался он, – и розовые кусты вдоль дорог. Правда, розы почему-то не пахнут, я всегда удивлялся. А наша мимоза, – оживлялся он, – величиной с хорошую вишню. Но странное дело – тоже не пахнет…

– Ты европейский человек, – смеялась Анна, – родился и вырос в Европе. Отсюда и любовь к европейским пейзажам, и, как следствие, твоя тоска.

Он кивнул:

– Да, ты права. И странное дело – у меня как будто раздвоение личности: кто я, откуда? Какой культуре принадлежу? Что мне ближе и что роднее? Я люблю свою страну, ты не подумай! Люблю и горжусь ею. Но часто ловлю себя на мысли, что все-таки я человек европейский. Израильтяне другие. Не хуже и не лучше, просто другие: шумные, крикливые, несдержанные, все эмоции налицо. Подчас дурно воспитанные. Но если что-то случается или тебе нужна помощь, если ты в опасности, если ты… – он на минуту задумался, – скажем, голоден или что-то еще, они тут же, незамедлительно окажутся рядом! Дадут питу, бутылку воды, окажут первую помощь, отвезут куда надо. И, самое странное, будут искренне за тебя переживать, и ты это сразу почувствуешь!

Да, безумный анклав разных культур и традиций, порой невозможно друг друга понять! Но если что-то случается… В тот же миг ты, они, все почувствуют, что это их страна и вы – один народ. Несмотря на то что один – эфиоп, другой – марокканец, а третий – выходец из Испании, а четвертый – ты будешь смеяться – узкоглазый и смуглый житель Непала!