Все, что мы когда-то любили - Метлицкая Мария. Страница 6

Когда все закончилось, истощенная, бледная до синевы, два года не видевшая солнечного света, еле стоявшая на ногах, дрожавшая от любого звука и шума, с вечной дорожкой слез на лице, Эстер вышла из мрака. Доктор Томашевич и его жена, пани Ольга, плача и охая, ругали Марту, что она ничего им не сказала.

Эстер поселили в комнате вместе с Мартой. Впервые за несколько лет она спала на чистом белье, ходила в туалет, а не в ведро и чистила зубы зубным порошком. Она снова училась есть из тарелок, а не из жестяной плошки и пользоваться приборами. Ее роскошные, кишащие вшами волосы Марта остригла еще на чердаке. Но теперь они отрастали.

В пятнадцать лет, придя в себя и немного набрав вес, Эстер превратилась в писаную красавицу.

Томашевичи ее обожали – от пневмонии в начале войны скончалась их младшая дочь Эрика, а единственный сын Томаш еще оставался на фронте.

В конце сорок пятого Томаш Томашевич вернулся домой и без памяти влюбился в красавицу Эстер. Влюбленные были счастливы – наконец-то началась жизнь, нормальная человеческая жизнь со всеми ее атрибутами – воскресными семейными обедами после посещения костела, ужинами по вечерам, походами по многочисленным родственникам, шитьем новых платьев и поцелуями на лестнице – украдкой, не дай бог, увидят родители! Но, узнав обо всем, родители только обрадовались – спасенная еврейская девочка была им родной. Свадьбу назначили на конец мая. А в апреле Томаш попал под поезд.

Тогда Эстер сказала:

– Теперь я поняла: счастье – это не для меня. Мое счастье, мои надежды и моя жизнь закончились в тот день, когда погиб Томаш. Двадцать третьего апреля я умерла.

Свадебное платье и длинную фату Эстер положила в гроб к жениху и дала себе слово, что замуж никогда не выйдет.

Так и не смирившись со смертью сына, вернувшегося с войны и погибшего в мирное время, через год умер доктор Томашевич, вслед за мужем ушла и пани Ольга, а за ней и старая Марта.

В доме, завещанном ей, Эстер осталась одна.

Она уже знала, что никто из ее семьи не выжил, ни один человек – все сгорели в печах Освенцима.

Утопая в своем горе и одиночестве, она год почти не выходила из дома, но однажды словно очнулась. Очнулась и решила, что будет жить – за всех них, за родителей, бабушек и дедов, за погибших сестер и братьев, за соседей с их улицы, за любимых Томашевичей, за старую Марту. За Томаша.

Она не имеет права не жить, раз так получилось.

Продав кое-что из наследства пани Томашевич, Эстер пошила себе пару платьев, купила две пары туфель и шляпку, духи и помаду и пошла в ресторан. На красивую, печальную и одинокую девушку поглядывали с большим интересом. Там, в ресторане, в первый же день она познакомилась с Вацлавом Ваньковичем, приятным и воспитанным молодым человеком, своим будущим мужем. Она его не любила, она по-прежнему думала только о Томаше, но одиночество грызло ее, как голодный волк. По ночам ее продолжали мучить кошмары – темный и сырой подвал, миска с проросшей картошкой, крик матери и плач сестер и братьев, которых уводили на смерть.

Ей снились газовые камеры, печи крематория, горы детских ботиночек и одежды, стоны и крики, и каждую ночь она умирала вместе с родными.

Что говорить, поспешное замужество вернуло ее к жизни. И эта веселая, бурная жизнь закрутила ее, как карусель. Только в чужом веселье, в чаду ресторанов, танцполов и кинотеатров она забывала про свои кошмары.

И еще она знала: если уйдет от Вацлава, точно погибнет. «Другого выхода у меня нет, – твердила она про себя. – Либо он, либо смерть».

Спустя два года она родила сына и назвала его Мареком, Марком, в честь младшего и самого любимого братика.

– Я боялась одного: остановиться, – рассказывала она. – Остановлюсь – и все, меня не будет.

К сыну приставили няню, а молодая мать вернулась в прежнюю бурную жизнь.

Она все так же не могла уснуть без снотворного. Ночь стала для нее врагом, самым главным и трудным испытанием, и, дожидаясь рассвета, она просиживала у окна.

– Как вампир, – горько смеялась она. – Только они ждут ночи, а я – рассвета.

Засыпала Эстер, когда начинало светать, и спала до полудня, а потом начинались «дела» – встречи с подругами, портнихой и косметологом, долгие походы по магазинам. Лишь бы не думать, не думать… Не думать и не вспоминать.

Семейная жизнь, которой она так страшилась, оказалась на удивление необременительной – муж, известный дантист, целыми днями пропадал у себя в кабинете, а вечерами, после ужина, читал газеты, после чего, извинившись, уходил спать. Через восемь лет брака они разъехались по разным спальням, благо жилищные условия это позволяли.

В первый год после разъезда Вацлав еще пытался сблизиться и вести интимную жизнь. Но, слава богу, скоро попытки прекратились – ни Эстер, ни ему это было не нужно.

Потом она узнала, что у него есть любовница, и с пониманием усмехнулась: обычное дело, если жена не спит с мужем.

Любовница была молода, хороша собой и полная противоположность Эстер: пухлая, розовощекая блондинка с ямочками на щеках и задорным взглядом. Все последующие женщины Вацлава были точно отлиты по одному лекалу: такие же пышные и разбитные блондинки. При этом статус-кво соблюдался: в театры и в гости они ходили вместе и крайне редко собирали гостей у себя.

Каждый раз, беря мужа под руку, Эстер отчетливо чувствовала, что этот красивый, высокий, обаятельный и успешный мужчина не просто чужой человек, а человек в ее жизни случайный.

Рождение сына ее не изменило. Марека она любила, он получился на славу, ну всем хорош: и внешностью, и сообразительностью. Только и он стоял в ее жизни как бы немного сбоку – она боялась к нему привыкать. Вырастет и уйдет, думала она. И опять я останусь одна. В общем, трепетной матерью она так и не стала.

Когда Эстер брала сына на руки, тут же перед глазами проплывали лица Моше, Бейлки, Рахель, Иосифа и маленького Марека – ее родных сестер и братьев, сгоревших в Освенциме.

А сколько было двоюродных, троюродных и совсем дальних? Сколько было соседей и жителей их района? Ее подруг, с которыми она играла в куклы, их сестер и братьев, их родителей и дедушек с бабушками, задушенных в газовых камерах и сожженных в печах крематория, закопанных в ямах, попавших под бомбежки, заваленных под руинами, умерших от голода и болезней?

«Я должна жить за них, – как мантру, повторяла она. – Я должна. Я должна радоваться, удивляться, получать удовольствие. Я должна смеяться и любить».

Должна. Но не получалось.

В общем, ни жены, ни матери из нее не вышло. А если бы Томашек не погиб? Если бы они сыграли свадьбу и родили ребенка? Если бы, если бы – дурацкое сослагательное наклонение, как же она его ненавидела!

Ладно, ей ничего не исправить и не на что жаловаться – у нее хороший, здоровый и умный сын. Богатый и уважаемый муж. У них прекрасная, большая квартира, машина, прислуга, и она может позволить себе все что захочется. И не надо гневить Господа Бога!

Вот только Эстер сомневалась, что он существует, если он смог допустить все, что произошло.

То, что ее глупый сын задумал так рано жениться и привел эту некрасивую, но милую и забавную девочку, ее не смутило. Каждый вправе набивать свои шишки. Хотя, конечно, дурак: не понимает, как важно ценить свободу.

Но это его жизнь и его дело, она лезть не будет. Да и красота мало кому приносила счастье, она это знает по себе. По большому счету, да и по малому, ей было наплевать на решение сына. Ей было на все наплевать. И на саму себя в том числе.

Главное – не участвовать во всем этом. Вот от этого точно избавьте!

После прогулки разошлись по номерам – Анна видела, что Марек тоже устал.

– Встретимся за ужином, – сказала Анна. – Только не опаздывай и не перекладывай на меня свой заказ.

Анна лежала в своем роскошном, богатом номере на прекрасной и удобной, устеленной шелковистым, прохладным бельем двуспальной кровати, но уснуть не могла. Перед глазами проплывали картины их прошлой жизни.