Золотая орда (СИ) - Дрим Мила. Страница 4

Я не помню, сколько так проплакала – меня привел в чувства грустный мамин голос – она просила сходить к тете Ане, взять у нее какие-то квитанции. Я накинула на себя фланелевый халат, который прикрывал мои колени, и вышла из квартиры. Запах сигаретного дыма и уличной прохлады ударил мне в нос. Я торопливо стала спускаться по лестнице. Тетя Аня жила этажом ниже. Как обычно, дверь у нее была не заперта – у нее всегда были гости из-за ее маленького бизнеса – самогоноварения.

Я шагнула внутрь: в нос мне ударил запах спирта. Я не стала говорить лишнего, и, забрав квитанции, отправилась к выходу. Уже на лестничной клетке я столкнулась с родственником тети Ани – племянником Антоном. Он был взрослым мужчиной, имел неприятное, пропитанное похотью, широкое, как сковорода, лицо и липкие руки. Антон преградил мне путь, взирая на меня с усмешкой. На лестничной клетке никого, кроме нас не было, а с тетиной квартиры доносился громкий звук включенного телевизора. Я попыталась проскользнуть мимо моего некровного родственника, однако тот ухватил меня за плечи, не позволяя сделать и шага. Его противные руки, и вонючий запах, исходящий от тела, заставили меня содрогнуться от отвращения.

– Пусти, – произнесла я, силясь не расплакаться, но знала – я была на грани. Еще никто не хватал меня, единственное, что раньше позволяли себе мужчины – пошлые взгляды, сальные улыбочки и замечания по поводу моих бесконечно длинных ног.

Антон ответил мне хохотом. Я дернулась, повторяя:

– Немедленно убери от меня руки!

– Сладкая девочка, давно хотел тебя попробовать, – приглушенно сообщил он мне, и тут, о, Боже, послышался шум – из соседней двери вышел сосед – местный алкаш, одноглазый дядя Валера, но как я рада была видеть его!

– Пусти девчонку! – рявкнул он, и Антон почему – то послушался его. Он убрал руки, и я, как ошпаренная, помчалась на свой этаж.

Заперев дверь на все два замка, я прижалась к ней, на миг, спиной, чтобы успокоиться. Понимая, что мама может застать меня в таком состоянии, я дошла до ванны и закрылась там. Мои руки тряслись, когда я ополаскивала лицо прохладной водой. Я глянула на свое отражение – я была очень бледная и невероятно напуганная. В моих глазах был страх. Из-за этого урода. Злость всколыхнулась во мне. Я не должна молчать. Если я промолчу – Антон решит, что можно повторять свои наглые приставания ко мне.

Я вышла на кухню с твердым решением обо всем рассказать маме. Но стоило только мне увидеть ее измученное, осунувшееся лицо и потухший взгляд покрасневших глаз, как моя решимость стала покидать меня. Она окончательно ушла, когда я услышала мамин голос, обращенный ко мне:

– Как я устала, Камила. Сердце что-то прихватило. Накапай мне валерьянки.

Я рванула к холодильнику и, отсчитав положенное число капель, протянула маме ложку с неприятно пахнущим лекарством и стакан с водой. Тут же в памяти всплыло, как совсем недавно я протягивала воду для бабушки. Я испугалась за маму. И поняла – не нужно ее тревожить тем, что произошло на лестничной клетке. Возможно, это больше не повторится. В любом случае это не стоило маминых переживаний. Она и так выглядела ужасно. Я не хотела добавлять ей страдания своим признанием.

Мама ушла спать, а я, сев за кухонный стол, устремила взор в окно – там было темно, тоскливо и дождливо. Как и на моей душе. Я обхватила лоб все еще дрожащими пальцами, размышляя. Будь у меня отец, он заступился бы за меня. Имей я старшего брата, я бы обратилась к нему в поисках защиты. Но у меня не было – ни того, ни другого. Я горестно вздохнула, приходя к последней мысли о том, будь у меня парень – достойный, сильный, то мне было бы значительно спокойней. Но правда состояла в том, что я была одинока, и некому из мужчин было защитить меня. Разве только дяде Валере – усмехнулась я. Одиночество было моим верным спутником. Не было у меня того, кто стал бы моей опорой, каменной стеной. Я сомневалась, что такие мужчины вообще существуют – пример нашей семьи говорил о том, что не стоит на них рассчитывать. И все равно, где-то, в глубине души, теплилась томительная, противоречащая всем доводам рассудка, надежда, что однажды в моей жизни появится прекрасный принц. Я все еще была неисправимым романтиком.

Последующие две недели были полны будничных забот – школа, уроки, подготовка к экзаменам, пробные ЕГЭ, домашние дела. Я очень уставала – уходила в семь, приходила после четырех – пяти дня – выжатая, как лимон и тоскливо поглядывала на книги Толкиена, понимая, что еще не время их читать. С мамой мы успевали перекинуться словами лишь за завтраком, и перед сном – за чашкой чая. У нее начались какие-то проверки на работе, и она полностью была занята ими – и, судя по ее лицу, мама была рада полностью погрузиться в дела, чтобы развеять скорбь и боль утраты.

Катя и Настя, как и я, были заняты учебой, и все, что мы успевали – пообщаться на переменах и в столовой, в очереди за сахарной булочкой. Они поддерживали меня, как могли – Катя пыталась отвлечь, рассказывая о своем очередном поклоннике и ультрамодной помаде, а у Насти всегда имелось доброе слово и теплый взгляд для меня, и я испытывала искреннюю благодарность к ним. В остальном – все наши силы были брошены на успешную подготовку к выпускным экзаменам. Мы не имели права разбрасываться своим временем. Давление учителей с каждым днем становилось на нас все ощутимее, впрочем, как и родственников – сдать ЕГЭ считалось самой важной миссией, провал которой молчаливо приравнивался к провалу всей жизни. Я была благодарна своей маме, что она не читала мне нотаций, но, в силу своего учительского характера, она все же, давила на меня, сама того не осознавая.

В конце концов, мой организм отплатил мне за длительное стрессовое состояние – прямо в последний день перед весенними каникулами, уже на шестом уроке, я поняла, что заболела.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я вышла, чуть пошатываясь, из школы. Мои подруги шли рядом, бросая на меня сочувственные взгляды. Я послала им слабую улыбку, поплотнее кутаясь в свою тонкую, весеннюю курточку. Мое тело дрожало от болезни. Пасмурная погода тепла не прибавляла, а мне так хотелось согреться. Наверняка, моя температура была 37,2 – самое противное состояние.

– Мы тебя проводим, – решительным тоном заявила Настя, подхватывая меня за локоть с одной стороны, а Катя – с другой.

– А то упадешь где-нибудь еще, – добавила она.

– Только до аптеки, – сдалась я, мысленно подсчитывая, хватит ли моей мелочи на парацетамол и аскорбинку. Вроде, должно было хватить.

Подруги промолчали, и вместе мы, «святая троица», направились пешком. Воздух был такой желанный, вкусный – он пах приближающимся теплом, сыростью и какой-то безбашенной свободой. Я удивилась такому слову, ведь «безбашенность» это точно не ко мне, наверное, все это – из-за температуры и долгожданных весенних каникул.

Пока мы шли, я неожиданно почувствовала себя лучше. Видимо, приток воздуха был жизненно необходим моему уставшему организму. Меня почти перестало штормить, и я каким-то чудесным образом, не желая быть обузой для подруг, смогла убедить их, что сама смогу благополучно добраться до дома – мне оставалось-то всего половина пути. Катя и Настя согласились и, попрощавшись со мной, пошли на свою остановку – они жили в противоположной стороне.

Я же, спокойным шагом, наслаждаясь внезапным улучшением своего состояния, направилась в сторону аптеки. Мое настроение стало стремительно улучшаться, когда я вспомнила, что впереди – 8 дней каникул. Если я грамотно пролечусь за два дня, то оставшиеся шесть будут полны весенних прогулок. Я очень рассчитывала, что всю неделю будет солнышко – по крайней мере, утром, по телевизору снова говорили, что нас ждет теплая, солнечная весна. Если, все же, мне предстояло болеть, это не вызывало во мне отчаяния – в этом случае я планировала начать читать «Властелин колец».

Наконец, показалась аптека. Ее мигающая вывеска казалась непривычно яркой на фоне пасмурной, но не дождливой погоды. Серые тучи повисли недвижимым покрывалом над крышами домов, скрывая солнце. Я медленно поднялась по ступенькам и зашла внутрь. Нос тут же защекотало от запаха лекарств. Окинув взглядом небольшое помещение, я отметила, что обе кассы заняты. Я подошла к дальней. Стоящая передо мной старушка в платке, на котором были нарисованы розовые пионы, надушенная фиалковыми духами, всколыхнула во мне воспоминания о моей собственной бабушке. Глаза тут же защипало от подступивших слез. Я часто-часто заморгала и, пытаясь переключить свое внимание на что-то нейтральное, стала изучать лекарства. Я тут же стала запоминать их названия. Мне говорили, что с такой памятью на медицинские препараты, как у меня, мне нужно стать врачом или фармацевтом. Но это было невозможно – я боялась вида крови, и была неспособна в химии и биологии.