Шаманы гаражных массивов (СИ) - Ахметшин Дмитрий. Страница 10

   - Не те машины, - замахала руками Маша, - Другие! Механизмы, которые приближают зиму. Любой кусок железа, который попадает ему в руки, становится частью этих машин. Мы следили, мы видели - когда он выходит из своего гаража поздним вечером, лицо у него покрыто копотью, а руки в масле. Из карманов торчит то гаечный ключ, то отвёртка... как ты думаешь, для чего всё это нужно? Разве ты не замечал, как дрожит земля, особенно лунными ночами? Ну да, куда тебе, ты домашний мальчик. Так вот, знай, что он трудится вовсю, чтобы оборвать жизнь лета, и оно рано или поздно станет его первой жертвой.

   Она огляделась - вокруг вздымали свои мускулистые ветви-руки типичные для самарских дворов тополя. Воробьи рылись в земле или дрались из-за крошек, разбросанных сердобольными бабушками.

   - С наступлением осени эти места станут непригодны для шаманов. И, самое главное, - станет непригоден лес.

   Я хотел было высмеять и эти страхи, но, вспомнив ту ночь - ночь, которая меня изменила, промолчал. Глаза всех присутствующих - кроме Витьки, который вытащил сигарету и закурил - взошли на лица, как с добрый десяток полных лун. Если бы мой новый приятель не был самым большим засранцем на всём белом свете, я бы подумал, что он и есть этот таинственный незнакомец, который хочет, чтобы лето побыстрее опустошило свои склады, обнулило счета. Но, зная Витьку... нет, только не он.

   После того, как все разошлись, мы с ним долго сидели на берегу небольшого озера в парке неподалёку, наблюдая за сонными рыбаками, в ногах которых купались обнаглевшие голуби. Витька довольно быстро заснул, пригретый солнышком, а я грыз травинку и думал. Действительно ли лето продлится вечно, как то обещает Круг? И что же - нам тогда вечно останется по десять-двенадцать лет, а родители мои вечно будут в разладе?

   Загадка.

   У Витьки дома тоже было не всё в порядке, и поэтому он оттуда свалил.

   - Моя мать умерла, - рассказывал он. - Два года назад.

   - Как это случилось?

   - Её убил отец.

   - Значит, твой отец убийца?

   Витька пожал плечами.

   - Он горький пьяница, только и всего. Был таким. Сейчас не знаю. Выглядит почти нормальным, но мне уже всё равно. Он не помог матери. Валялся пьяным, в то время как она приняла все эти таблетки. Он мог бы вызвать скорую, попробовать её откачать, но нет.

   Я промолчал. Не знал, что на это ответить. Витька продолжал:

   - Это случилось уже после того, как я ушёл из дома. Но началось гораздо раньше. Я всё время сидел в своей комнате. Сидел и слушал, как мама упрекает отца. Их бесконечные ссоры, битьё посуды. Отцовский пьяный бред. В такие дни я не включал свет, просто сидел там, в темноте, один, боясь, как бы они не вспомнили про меня. Наверное, тогда и зародилось моё шаманство. Я чувствовал, как что-то проникает в меня через кожу. Что-то прорастает.

   - И что же это? - спросил я.

   - Настоящим шаманом может быть только одиночка. В тебе тоже это есть. Ты станешь отличным шаманом.

   - Одиночка - это как?

   Витька проявлял потрясающее терпение.

   - Это тот, кто ото всех далеко. Одиночка не смотрит по сторонам, зато в себя заглядывает так глубоко, что видит скрытые от других вещи. Он должен оставаться с ними наедине - каждый день.

   Довольно скоро я встретился с маньяком лицом к лицу. Мне всегда было интересно, как выглядят и чем занимаются маньяки, когда не убивают людей. Оказалось, маскируются они довольно неплохо. Они могут жить через дверь от вас, могут ходить в один с вами магазин и приветливо беседовать с продавщицей.

   Мы с Витькой, как всегда, шатались по улицам, когда увидели его. Я бы никогда не обратил внимания, если бы Витька не схватил меня тогда за локоть.

   - Развернись!

   Мальчишка надул щёки, будто набрал полный рот пчёл.

   - Вон тот мужик, - пробубнил он. - Это он!

   Я не стал переспрашивать. Я сразу понял, кого Витька имеет ввиду. Оборачиваясь, я почувствовал тыльными сторонами ладоней тёплое собачье дыхание, услышал клокотание в животных глотках. Мои чувства обострились до предела, в желудке стало невозможно горячо.

   Этот был костлявый мужчина в мешковатой рубахе и брюках. Солнечные спицы прошивали его жидкую седую шевелюру насквозь и будто пытались связать из неё шарф. На носу - маленькие очки с зелёными стёклами, уголки губ опущены книзу, а кисти рук, сжимающие поводки, блестят нездоровым блеском. Я не сразу вспомнил, что говорила Машка: "Он работает в гараже, разбирает старые автомобили. Ремонтирует двигатели. Ужасный тип".

   Меня прошиб пот - бороться со взрослым? Ребят, конечно, много, и Витька, конечно, лучший шаман на планете, отважный пиратский капитан фрегата под названием "Круг", но мир детей чаще всего разбивается вдребезги, как красивая ёлочная игрушка, при столкновении с такой массивной, неуклюжей, но прочной штукой как мир взрослых.

   Мужчину окружали собаки; каждую вторую должно быть покусали бешеные лисы, не иначе. На нас он не смотрел: собственные подопечные доставляли изрядно проблем. Дворняги грызлись между собой, сопели, лаяли, путали поводки, присев, мочились под ноги своему хозяину. Задрав морды, искали на деревьях кошек. Две или три собаки, повернув головы в нашу сторону, тихо, но явственно рычали.

   - Да это же дядя Филипп, - прошептал я. - Живёт в первом подъезде. Мама говорит, что он чокнутый. Как я раньше не догадался, что это он - собачий маньяк? Всё же было очевидно!

   Теперь, наблюдая за движением глаз на загорелом лице, за тем, как непрестанно ходит туда и сюда кадык, будто его хозяин занят поглощением воды, как уголки губ тяжелеют и темнеют на глазах, я видел, что в этом человеке есть двойное дно. Многие говорят, что дети склонны видеть то, что не замечают взрослые. Сейчас я готов был завопить от досады: "Почему никто больше не замечает? Почему за этим человеком не ходят круглосуточно полицейские, почему никто не отберёт у него собак и не сдаст в питомник, чтобы он не мог ни на кого натравить свою свору, почему... почему..." Это как "устами младенца глаголет истина", только, наверное, в этот раз глазами. Мы с Витькой, конечно, достаточно далеко ушли от возраста, когда только орут и делают пи-пи в пелёнки, но недостаточно для того, чтобы перестать видеть очевидные вещи.