Шаманы гаражных массивов (СИ) - Ахметшин Дмитрий. Страница 15

   Он обвёл взглядом свой погреб, так, будто слабо понимал, как здесь оказался. Машина с оглушительным хлопком выпустила пар, но дядя Филипп только поковырял в ухе, будто туда залетел комар.

   - Скоро будет холодно. Ему негде будет жить, и мой мальчик вернётся. Если он попросится к тебе ночевать, не пускай его, пожалуйста. Может, когда-нибудь я наберусь смелости с ним поговорить.

   Взгляд мужчины остановился, будто уехал на скрипучем, грохочущем лифте куда-то вглубь себя. Он опустил голову, губы побелели и покрылись трещинами. Я больше не мог этого выносить. Вскочил, сбив с ног табурет, побежал к лестнице. В голове стучали молоточки гнева. Я не больно-то понимал, на кого он направлен. Уже поставив ногу на первую перекладину, я обнаружил у себя в руках яблоко. Оно было гнилое с одного боку, неспелое с другого, и поразительно тяжёлое. Размахнувшись, я запустил его в недра механизма. Что-то загрохотало, со звоном осыпалось стекло. А потом наступила тишина.

   Дядя Филипп вдруг поднял голову. Но не для того, чтобы меня бранить. Его руки вцепились в край стола, пальцы побелели. Он выглядел как страж древнеегипетского императора, принявший яд в надежде догнать своего умирающего повелителя. Я услышал хриплый, срывающийся голос:

   - Ты - такой же, как он, мальчик! Просто сохрани в сердце это ощущение. Ощущение пьянящей свободы и безнаказанности... Вспомни о нём лет через десять, когда руки у тебя вырастут ровно настолько, чтобы дотянуться до звёзд.

   Я мотнул головой, как кукла, которую дёрнули за соответствующую ниточку, и начал подниматься по лестнице. Хотелось побыстрее убраться отсюда. После того как машина остановилась, воздух стал плотным, как будто пытаешься дышать, погрузив лицо в подушку. Я не мог отделаться от ощущения, что Витькин отец умирает у меня на глазах, тает, будто кусок мороженого забытый на столе.

   Преодолев несколько ступенек, я услышал, что наверху что-то происходит. Кто-то завопил: "Пошли вон, демоны!", следом послышался собачий визг. Оставшиеся ступеньки слились в большое размытое пятно. Я выскочил из погреба как чёртик из табакерки, чтобы нос к носу столкнуться с Витькой.

   - Успел! - сказал он, хватая меня за плечи и тряся как куклу. - Когда они сказали что отправили тебя в гараж, я чуть не порвал всех в клочья. Чуть не сделал из Круга драный носок.

   Потом заглянул в жерло люка.

   - Он не причинил тебе вреда?

   Собаки жались по углам и скалили зубы из-под машины. Видно, Витька как следует задрал им трёпки. Поводки волочились по земле, будто фитили от бомб.

   - Твой отец никому не причинил вреда, - сказал я, глядя Витьке прямо в глаза.

   Лицо его потемнело.

   - Понятно. Значит, этот чокнутый всё-таки сумел запудрить тебе мозги. Это всё Круг! Проклятье! Был бы я здесь, я бы ни за что не отпустил тебя сюда. И никого бы не отпустил. От него нужно держаться подальше.

   Я оглядел Витьку с ног до головы - грязные шорты в шотландскую клетку, футболка поло с пятнами от какого-то напитка, воротник в копоти, как будто в лицо моему другу кто-то дышал чёрным дымом. Я даже догадываюсь, кто - это железный змей, ездовой дракон, на который с утра пораньше садятся старушки с тележками. Наверняка Витька ехал третьим классом.

   - Ты знал, что твой отец болен раком? Признайся, знал, и несколько месяцев не появлялся дома?

   Витька заволновался, искоса поглядывая на люк.

   - Не хочу иметь с ним ничего общего.

   Антон и Машка ворвались в гараж, вопя в две глотки: "Ты смог! Ты сделал это!", готовые танцевать со своими бубнами, взывать к Солнцу и Луне, бросаться песком и одновременно бежать отсюда прочь, за край света. Антон запнулся о высокий порог и растянулся на земле. Машка бросилась его поднимать. Что ж, поспели как раз к кульминации.

   - А я не хочу иметь ничего общего с тобой, - сказал я Витьке, внутренне пылая. - С вами всеми. И с вашей дурацкой магией. Я немедленно отправляюсь домой.

   Вновь наступила тишина - как несколько минут назад, там, внизу. Усмехаясь про себя, я подумал, что после всего этого неделю не смогу засыпать без музыки, или хотя бы не открыв нараспашку дверь. Пусть родители ругаются, сколько хотят - ватная тишина гораздо страшнее любой ссоры.

   - Предательство не прощается, - сказал Витька из-под насупленных бровей.

   - Предательство не прощается, - механически откликнулись Антон и Машка. Они испуганно таращились на нас, не понимая что происходит.

   - Плевать, - сказал я им, испуганным собакам, открытому люку, стучащим по крыше желудям, богам, которым в течение этих недель ежечасно клялся в верности, и всему миру.

   Тогда Витька сделал шаг вперёд и коротко, без размаха, ткнул мне кулаком в нос. Как будто спустил курок. Что ни говори, а этот малый умеет драться! Я не стал защищаться, бежать, плакать. Я просто стоял, в то время как на меня сыпались удары. Потом упал и лежал под ботинком Машки, победоносно поставленным на мою грудь. История повторяется, но я... я-то уже другой. Какая-то из собак дяди Филиппа, молодая дворняга, хотела подползти и облизать хлещущую из носа и из разбитых губ кровь, но её отогнали.

   - И что ты будешь делать дома? - насмешливо спросил Витька. Ему трудно дался этот ироничный тон - я чувствовал, как в нём бурлит ярость, нимало не ослабшая после того, как он пустил в ход кулаки. - Плакаться маме и папе? Хочу тебя огорчить - они всё равно разведутся. Кто-то начнёт пить, кто-то кого-то поколачивать. Так всегда бывает, с такими как мы, с шаманами гаражных массивов и городских окраин. Машка, Антон, Денис - все... чем ты лучше? Ты - такой же!

   Я безучастно изучал колёсные диски, рыжие кирпичи, покрытые с одного боку мхом, а потом, повернув к нему лицо, сказал:

   - Я их не бросаю. Я попытаюсь их спасти. Мне жаль твою мать, и отца тоже жаль. Ему ты уже не поможешь. У него рак, он умирает. Но ты, по крайней мере, можешь не уподобляться ему и провести последние недели дома.

   Мой голос звучал невнятно из-за распухших губ, но по лицу Витьки я понял - он услышал. Глаза широко раскрылись, будто море, по которому он привык рассекать на всех парусах, внезапно обернулось бездонной пропастью. Кажется, если бы я прислушался получше, я бы услышал, как глубоко внутри от пирса отваливаются и исчезают по одному во тьме камни. Все корабли пропали, мир, который мой недавний друг так тщательно вокруг себя возводил, схлопнулся. В этот момент, кажется, и я, и Витька - мы оба, как стрелки часов одного циферблата - сделали шаг вперёд. В собственное будущее. В завтра, когда, наконец, закончится лето.