К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев". Страница 43

И вновь больше всех был поражен Анастасий. Небось, не каждая дочь просвещенных ромеев могла бы припомнить не только, как отвечал на чьи-то там вопросы этот Зенон, но и кто он такой. Откуда молодому лекарю было знать, что боярская дочь учила ромейскую грамоту, водя маленьким пальчиком по строчкам «Диалогов» ромейского мудреца Платона, список которых валялся мертвым грузом на взятом ее отцом с бою корабле викингов. В доме боярина Вышаты хранилось еще немало книг, попавших туда зачастую самыми невероятными путями. Многие из них Мурава знала едва не наизусть.

В том ромейском трактате был рассказ про еще одного мудреца, который, будучи схвачен по обвинению в заговоре, не только ухитрился убедить своего врага, что прочими заговорщиками являются его ближайшие сподвижники, но и нашел в себе мужество в последнем броске лишить его жизни. Стоит ли говорить, что этот рассказ особенно любили слушать в дружинной избе.

– Зенона не зря называли двуязычным, – отозвался Анастасий, как только обрел способность говорить: ромей не был бы ромеем, если бы упустил случай показать свою ученость, – ибо он не только не считал ложь во имя благого дела грехом, но и был способен доказывать невозможные вещи. Разве способна черепаха уйти от преследующего ее Ахилла?!

Когда он произносил последние слова, в его голосе прозвучала обреченность, и даже Тороп, который понятия не имел, что такое черепаха и кто такой Ахилл, понял, что пленник имел в виду.

***

Тем временем маленький больной, увлекшись игрой, окончательно утратил чувство меры. Начисто забыв, что имеет дело не с домашним котенком, а с хищным и опасным зверем, он изловчился и схватил пардуса за хвост.

На мохнатой звериной морде проступило невообразимое выражение гнева, растерянности и обиды.

– Малик! Не тронь! – крикнул Лютобор, но было поздно.

Хотя пардус, несомненно, был благородным зверем, даже его самообладания не хватило, чтобы тотчас не наказать обнаглевшего человеческого детеныша. По счастью, русс обладал не менее молниеносной реакцией. Когти прошлись по его руке, и зверь, потрясенный тем, что причинил хозяину вред, резко отпрянул в сторону. Ажурный столик опасно накренился, блюдо с фруктами полетело вниз, липкий, тягучий шербет залил драгоценный ковер, а юный Ашина в изнеможении откинулся на подушки, зайдясь бесшумным хохотом – смеяться в полную силу ему не позволяли помятые ребра. Единственный из всех он ни чуточки не испугался.

– Никогда не встречал более умного и красивого зверя! – восхищенно воскликнул мальчуган, вытирая брызнувшие из глаз слезы. – Даже когда мы с отцом гостили этой зимой во дворце Хорезм шаха!

От Торопа не укрылось, что в тот миг, когда юный Ашина упомянул Хорезм, глаза Лютобора, пытавшегося объяснить расстроенному Малику, что тот ни в чем не виноват, странно блеснули, а пальцы руки, лежавшей на холке пардуса, вцепились зверю в шерсть. Впрочем, как обычно, воин быстро овладел собой и, когда заговорил, в его голосе звучало лишь вежливое, удивление:

– Неужто сей достойный правитель не развлекал своих гостей охотой? – В его глазах плясали знакомые Торопу золотые искры, но сейчас они были готовы в любой миг превратиться в смертоносную Перунову молнию. – Я слышал, что его ловчим пардусам нет равных в целом мире!

– Охотой больше развлекался Булан бей, – насупился Маттафий, – А моему отцу было недосуг. Не для того он был послан в Хорезм, чтобы проводить время в праздных забавах.

Судя по тому, как жадно Лютобор ловил каждое слово мальчика, ему очень важно было узнать, кем и, главное, зачем был послан в Хорезм почтенный Азария бен Моисей. Но, увы! Узорчатый полог шатра приподнялся, и внутрь вошел сам почтенный Ашина.

– Мой сын рассказывает о наших странствиях? – старец не обратил ни малейшего внимания на учиненный его сыном и пардусом погром. Его живые проницательные глаза внимательно разглядывали русса. Особенно долго взгляд хазарина почему-то задержался не на окровавленной руке воина, а на помеченном розоватым шрамом правом плече.

– Маттафию есть, о чем рассказать! – невозмутимо промолвил Лютобор, останавливая кровь. – Хорезм – один из красивейших городов мира, а его правители славятся своей мудростью и веротерпимостью. Они всегда оказывали покровительство Великому Каганату, иногда даже идя наперекор воле великих халифов!

– Дружба – редкое сокровище в наши жестокие времена, – отвечал старец уклончиво. – Каганы руссов тоже прежде называли себя друзьями Хазарии, однако теперь они желают, чтобы наши города постигла участь Иерусалима, а наш народ был рассеян по всему миру, подобно народу Израилеву.

– Узнаю хазарскую мнительность! – беззаботно рассмеялся русс. – Всюду вам мерещатся враги. Киевский князь пошел походом на самых бедных хазарских данников, а царю Иосифу уже мстится, что русское войско стоит у стен вашего Града! То-то он написал единоверцу в Кордобу, что еле сдерживает натиск руссов, рвущихся разорять города Халифата!

– И малый ветер бывает предвестником бури, – старец поднял указательный перст.

– Бывает, и что буря затихает, не начавшись, – спокойно отозвался воин.

– Печенеги в степях рыщут, как голодные волки, купцы-рахдониты сворачивают товары и покидают Итиль, и даже трусливые булгары держатся так заносчиво, словно не они нам, а мы им платим дань! Я себя спрашиваю: какая тут причина?

– Не мне о том судить! – взгляд русса сделался безмятежнее, чем когда бы то ни было. – Я знаю только, что сегодня мой вождь идет в Итиль торговать, а о том, что будет завтра, одна лишь вещая Скульд знает.

***

– О какой буре вы тут толковали? – выходя из шатра, потихоньку поинтересовался у русса дядька Нежиловец. – И что этот Азария бен Моисей так переполошился, когда малыш сказал про Хорезм.

– Царь Иосиф посылал в Хорезм посольство, – пояснил Лютобор. Лицо его выглядело озабоченным, между бровей залегла упрямая складка.

– А тебе какое до того дело? – удивился старый воин.

– Хазары ждут от Хорезма военной помощи на случай войны с Русью, – терпеливо объяснил Лютобор. – И если Хорезм им эту помощь обещал… Впрочем, – оборвал он сам себя, – когда эта война еще будет! Хазария нынче не так сильна, как прежде, и Хорезм не так уж бескорыстен. Кто знает, какую цену назвал Хорезм-шах. Может быть, Итиль не сможет или не захочет ее заплатить…

На выходе новгородцев поджидал Анастасий. В руках он держал небольшой полотняный мешочек, наполненный темным, пахучим веществом, по виду напоминающим сухую смолу.

– Это горный бальзам, – пояснил юноша, вручая мешочек Мураве. – Слезы матери Геи, пролитые над страданиями ее неразумных чад, чудесное средство, способное излечить любые раны и заставить кости быстрее срастись. Я понимаю, что долг мой пред тобой, госпожа, неоплатен, но горный бальзам – это самое ценное, что у меня есть. В поисках этого снадобья я прошел полмира и теперь хотел бы, чтобы оно принадлежало тебе, ибо знаю, что ты сумеешь им распорядиться во благо.

Юноша улыбнулся, но его глаза были полны такой запредельной рвущей сердце тоскою, какую поймет лишь тот, кто сам оказался во власти темных, глухих путей и кому средь дымных чадящих огней чужбины уже не увидеть путеводного света родного очага.

Сердце Муравы не выдержало. Девушка обвела людей своего отца взглядом, каким, случалось, смотрел сам боярин, когда требовалось принять решение о важном.

– Черепаха может уйти от преследующего ее Ахилла, – с убежденностью сказала она. – Особенно если ее поднимет на свой щит грозный Гектор.

Змея в траве

Вышата Сытенич, наконец, счел, что пора отправляться дальше. К отплытию все было готово, но он дал своим людям несколько дней завершить свои дела и отдохнуть. Требующих завершения дел было немало: многие мужи из старшей дружины везли на ладье свой товар и не все еще успели продать, что хотели. Кроме того, каждому гридню полагалась какая-то доля от продажи товара боярского. Торг у Вышаты Сытенича прошел в Булгаре гладко, и как человек честный боярин расплатился с дружиной сполна.