К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев". Страница 5

Талец вернулся вборзе и вернулся не один. Растворив дверь, он застыл в почтительном поклоне, пропуская вперед молодую хозяйку.

Без тяжелой шубы, толстого плата и теплых меховых рукавиц, боярышня показалась Торопу еще более хрупкой и нежной, чем давеча на торжище. Рядом с могучими мужами девушка выглядела как маленькая, гибкая белка, примостившаяся средь древесных веток над стадом длинноногих лосей. Тем не менее гордая осанка и уверенная поступь выдавали в Мураве Вышатьевне истинную дочь своего отца. Разве что синие глубокие очи смотрели сейчас иначе, чем у новгородского боярина.

Глянув в эти безбрежные незамутненные озера, Тороп тотчас узнал их. Да и как не узнать! Понял Тороп, что не Руссалка-Берегиня над ним вилась, разбрызгивая белыми лебяжьими крыльями речное серебро, а склонялась, звеня серебром височных колец, молодая боярская дочь. Это её руки варили на огне воду, бросали туда сухие травы и ягоды, отцеживали добрые отвары, мешали в плошке топленый звериный жир с медом и древесной смолой, готовили мази целебные, пользовали этими мазями спину увечного раба.

– Ну что, Муравушка, – с улыбкой обратился к дочери боярин. – Хорошего ты мне работничка выбрала.

Он указал рукой в сторону Торопа

– Не успел глаз раскрыть, как огрызаться принялся. Не зря, видать, в него Фрилейф ум плеткой вколачивал!

– Да кого же он мог обидеть, батюшка? – удивилась красавица. – Чай, пока с трясовицами трепака плясал, все силы поистратил!

– Ну, поистратил, не поистратил, а Белен твоего Драного едва не прибил.

– Да Белена во гнев ввести проще, чем сухой трут подпалить! – всплеснула руками Мурава. – Ты же сам, батюшка, не раз на нрав его пенял. Что руки, когда ни попадя распускает и на язык не сдержан!

– Ишь ты, какая разумная сыскалась, – поддразнил дочь Вышата Сытенич. – С Беленом я и сам как-нибудь разберуссь, а ты, Мурава Вышатьевна, о себе бы побольше думала. Чем ходить тут целый день за этим убогим, словно черница какая, лучше бы на посиделки сходила, подружек в своей горнице собрала! А то как бы люди не подумали, что ты их из-за Соловьишиных пустых наветов сторонишься!

– Да что ты такое говоришь, батюшка, – повела соболиной бровью красавица. – С чего бы это мне людей сторониться, да ко всякой болтовне прислушиваться? Старого Турича только пожалеть можно. Темный он, душу свою губит. Меня больше иные тревожат, – продолжала она. – Вроде и крещение святое принимали, и вежеству обучались, а ведут себя хуже язычников!

– Это ты что, опять о Белене говоришь?

– Да как о нем, батюшка, не говорить! – всплеснула руками девушка. – Ведь сраму с ним не оберешься! Все парни как парни, а этот, куда ни придет – либо напьется до беспамятства, либо проиграется до нитки. Совестно бывает людям в глаза смотреть: не серчайте, мол, хозяева ласковые, брателка молод еще, кровь горячую сдержать не может! А как на него не серчать, когда не знаешь, что за дурь ему на ум взбредет. Девушек, подружек моих, обижает, к служанке пристает. А скажешь что-нибудь, только гадость в ответ услышишь: чернавок, мол, на то в дом и берут, чтобы боярских детей тешить да помалкивать! Ведь знать ничего не желает, кроме прихотей своих!

Вышата Сытенич покачал сивой головой.

– Ну что мне с Беленом делать? – ни к кому особо не обращаясь, проговорил он. – Растил ведь как родного сына, надеялся в старости опору найти, и на тебе, какая уж тут опора. Женить его, что ли, беспутного, пока он имя мое на весь Новгород не осрамил?

– А ты его, Вышата Сытенич, летом на ладью возьми, – посоветовал дядька Нежиловец. – А то ведь парню двадцать первый год идет, а он у тебя ни топор в руки толком взять не может, ни весла тяжелого повернуть. Какая же из него опора. Разве пойдет дружина за таким вождем?

– Да куда же за таким вождем идти? – не утерпел, подал голос Твердята. – Мы прошлым летом до Ладоги шли, так он дважды за борт падал. А нам тогда куда? Тоже во владения Морского Хозяина? По мне, так лучше уж пусть Мурава Вышатьевна ладьей командует! А что! – продолжал он, невзирая на всеобщий смех. – Княгиня Ольга вон целой землей правила, и кто скажет, что она это плохо делала! Да и у урманов, говорят, есть женщины-вожди! Дротнинг, кажется, так они называются...

Дружина развлекалась вовсю, а Вышата Сытенич и не думал это веселье прерывать.

– Дротнинг, – улыбнулся он, глядя на разумную красавицу дочь, которой по справедливости мог гордиться. – А что, Муравушка, может мне и вправду выучить тебя ладьей управлять?

Мурава, и так зардевшаяся от подобных разговоров, покраснела до корней волос:

– Да ладно, батюшка, шутки шутить! – шаловливо отмахнулась она. – Ты, чай, мне на свою ладью даже подняться не позволяешь. Куда уж тут управлять! К тому же, коли я буду на корабле по морям-рекам ходить, кто же в Нове городе о страждущих позаботится? Каждый должен заниматься своим ремеслом. У меня дело есть и ни на какое другое я его не променяю.

С этими словами она приблизилась к лавке, на которой лежал Тороп. Маленькой, как подснежник, ладонью потрогала лоб мерянина, осмотрела его болезную спину, затем обернулась и звонко кликнула кого-то.

На зов боярышни тотчас явилась скромно, но аккуратно убранная девка, верно, чернавка. Рыжеволосая и востроглазая, она напоминала чертами лица Торопову мать. Позже мерянин узнал, что зовут девчонку Воавр, как жену могучего богатыря Ляйне, и что она родом из корел. Девчонка держала в руках большой берестяной короб, чистое полотно и плошку с водой. Бойко сверкая по сторонам глазами, она весело перемигивалась с сидящими по лавкам ладными, пригожими парнями, поминутно казала им ровные белые зубы.

Приняв из рук служанки короб, Мурава раскрыла его и начала готовить какое-то пахучее снадобье. Лицо девушки сделалось сосредоточенным и серьезным, губы беззвучно шевелились в такт мерным движениям рук. Во взгляде появилась вдохновенная отстраненность человека, заглядывающего за грань миров. Так смотрела на Торопа мать, когда он, пройдя во время обряда посвящения тропу страха, выдержав все испытания и вместе с правом считаться полноправным членом рода, воином и охотником, обретя новое взрослое имя, возвратился в родное селище.

Тем временем чернавка Воавр, нимало не смущаясь присутствием хозяйки, вела с черноусым Тальцом любезную беседу. Новгородец показывал девчонке только что выигранную гривну и о чем-то оживленно рассказывал, да так, что та едва успевала подставлять маленький кулачок, чтобы сбросить туда подступившую смешинку. Ох, не след бы Тальцу веселиться, стоило бы осмотреться по сторонам да приметить, каким лютым зверем глядит на него из дальнего угла недавно воротившийся Белен.

Когда снадобье было готово, боярышня вновь позвала служанку, затем привычной рукой откинула с Торопа овчину и приступила к лечьбе.

Ох! Лучше бы Фрилейф прибил его, лучше бы Белен размазал по бревенчатой стене боярского дома! Будь у Торопа побольше сил, разве дал бы он над собой своевольничать девке-одногодке, пусть даже дочери хозяйской! Куда это годится: казать нагое, нечистое тело и сгорать от стыда на потеху досужим парням. На его беду многие оказались остры на язык.

– Дядька Нежиловец! – гаркнул с набитым ртом тощий Твердята.

Он уже где-то разжился огромным куском пареной репы и краюхой хлеба.

– Отходил бы ты меня плеткой! Хочу, чтобы Мурава Вышатьевна и меня полечила.

– Плеткой отходить тебя, бесстыжего, я всегда рад, – невозмутимо отозвался старик. – Только вот, боюсь, как бы не промахнуться! Уж больно ты худой, хоть и жрешь в три глотки!

– Да что там плетка! – воскликнул, оторвавшись от своей работы, белоголовый Путша. – Ради знакомства с такой льчицей, как Мурава наша свет Вышатьевна, я бы и от каленой стрелы уворачиваться не стал!

Верно, в другой раз Тороп подумал бы, что только безумец, никогда не видевший вблизи ничего страшнее гудочного лычка, стал бы кликать на свою голову эдакую напасть. Нынче же мерянин сам желал бы иметь побольше стрел, чтобы заткнуть кое чьи болтливые рты.