Радость моих серых дней (СИ) - Дибривская Екатерина Александровна. Страница 26

— Чего ты добиваешься? — грубо спрашиваю. — Чего хочешь?

Она молчит. Лишь тянет меня в свои объятия. Целует нежно. Напомнить хочет. Показать. Что ничего не изменилось.

Когда изменилось всё.

Поддаюсь её чарам. Увлекаюсь. Убеждаю себя, что всё дело в похоти. Убеждаю себя, что ненавижу. Знаю, что нужно вырвать с корнем. Как гнилую опухоль.

Разворачиваю спиной к себе и над столом нагибаю. Задираю юбку, рву трусики по шву и грубо беру её. Силой. Как никогда не позволил бы себе поступить с ней. Она кричит от страха, от боли, от ужаса, пока я быстрыми, резкими толчками вторгаюсь в тесные врата моего рая. Наваливаюсь на неё сверху. Вжимаю хрупкое тонкое тело в столешницу. Придавливаю весом, продолжая грубо толкаться в тесную глубину.

— Вот так ведут себя мужчины, девочка, — рычу в её волосы. — Берут то, что само даётся.

Она закрывает глаза и скулит от ужаса. Хочу ненавидеть её, но получается только себя.

— Никогда больше не попадайся мне на глаза, — говорю ей, зажимая шею рукой, и она распахивает глаза, почувствовав мой захват.

Хочу покончить разом с этими чувствами. Надавить сильнее и разорвать мучения. Она не двигается. Не сопротивляется. Может, тоже отчаянно хочет умереть?

Чувствую, как сокращаются её узкие стенки. Сейчас взорвусь!

— А если я слово не сдержу, если увидишь меня горизонте, беги со всех ног! — шепчу, близкий к агонии. — Потому что я уничтожу тебя. Растерзаю до смерти.

Совершаю последние три толчка и яростно изливаюсь в неё. Достаю опадающий член в сперме, её соке и пятнах крови. Изорвал-таки. До конца. Сильно поторопился. Слишком грубо. Резко. На сухую.

Вытираюсь полотенцем и кидаю ей перед лицом.

Дрожащими руками трёт между ног. На меня не смотрит. Больше нет. Молча глотает слёзы.

Идёт к шкафу. Натягивает свежие трусики. Достаёт из кармана пачку денег, лист с адресом и ключи от моей квартиры. Кладёт на стол.

Тянет руку к волосам. Шёлковые локоны падают по спине, когда дрожащие пальцы достают гребень. Опускает вещицу на стол. К ключам.

— Я больше никогда не посмею вас побеспокоить, — выдавливает она и выходит из дома.

Я подхожу к окну и смотрю, как тонкая фигура идёт по направлению к бане, но тихо опускается на колени посреди лужайки. Слышу болезненный крик, полный горя. Он разносится на всю округу. Он будет преследовать меня по ночам всю оставшуюся жизнь.

Вижу среди деревьев тонкие лучики фонариков. Вижу, как Полкан подбегает к ней и валит в траву. Она притягивает пушистое тело к себе руками, и он просто лежит рядом и утешает её.

***

Под вечер следующего дня, когда протоколы написаны, молодой сержант хмуро спрашивает:

— Девушку куда?

Достаю из конверта адрес её дяди.

— Сюда отвези. Сам. Я заплачу.

Он качает головой.

— Ты, Тихон, устроил тут спецоперацию. Теперь пять лет разгребать!

— Лучше бы работали, я бы и не устраивал, — огрызаюсь.

Еле дожидаюсь, пока меня оставят одного. Все уходят. Забирают Рогоза в наручниках. Уводят девчонку, возле которой неистово крутится Полкан. Все уходят, только Наталья остаётся.

— Тихон… — начинает было она.

— Ступай домой, Наталья! — перебиваю грубо.

— Тихон, я же вижу, что ты сам не свой. Помочь тебе хочу. — Она бесстыдно расстёгивает блузку и оголяет грудь. — Тебе расслабиться нужно. Я помогу.

— Прикройся, Наталья, — рычу я. — Не позорься. Не заинтересован я.

— Когда ты от качественного секса отказывался? — не отстаёт она. — Ты же мужик! Настоящий!

Я горько усмехаюсь:

— Поэтому, Наталья, и говорю — прикройся. Не мужик я. Был бы мужиком, тут не сидел бы.

— Ты из-за неё? Из-за девки этой?

— Наталья, уходи, — я ударяю по столу.

Поднимаюсь. Сметаю все женские вещи в сумку. С глаз долой.

— И вещи свои забери. Не нужны они мне больше. Не понадобятся.

***

Ночью просыпаюсь в поту холодном. Чувствую пустоту, разъедающую разум. Поедом ест. Гложет. Скребёт на сердце.

Подхожу к столу. Гребень серебряный в руки беру. Разглядываю. Вижу тонкий светлый волос, что за зубья запутался.

Запутался.

Как я.

Глава 31

Она.

Я сломана. Никогда не исправить. Никому не под силу.

Каждую ночь вижу в своих кошмарах пережитое. Каждую ночь боль с новой силой сковывает моё тело, и я задыхаюсь.

Лежу на столе. Прижатая телом Тихона. Чувствую боль унизительную от его частых проникновений. Чувствую, как от каждого его толчка мой мир разбивается. Как от каждого его слова все мои наивные мечты превращаются в пепел. Разлетаются в разные стороны. Чувствую, как что-то во мне надрывается. Ломается.

Никогда не починить больше.

Нет любви.

Нет надежд.

Нет веры.

Он забрал всё.

И жизнь мою пообещал забрать.

Знаю, что правду говорил. Уничтожит, если встретимся. Ненависть его вспыхнула, как стог сена. Обжигая меня своей силой. И мне всё равно.

Потому что в тот момент, когда Тихон сказал, что не любит меня, и распластал на столе, я умерла.

***

— Валид, дорогой! Как дела? Как сыновья? Как Дарина Саидовна? Приятно слышать. Да, хотел попросить о помощи. Племянницу Севиндж помнишь, дорогой? Да, ей комната нужна и работа. Нет, любая.

Дядюшка отошёл от всех новостей и хочет отослать меня из деревни. Не хочет позора. Останусь — это будет неизбежно.

— Да какое сватовство! — вздыхает дядюшка. — Горе-то какое, Валид! Воспитывал её, образовывал, а она опозорить меня вздумала! В подоле принесла. Да, Валид. Позор-то какой!

Я опускаю взгляд, и тётушка сжимает мою руку.

— Асланбек хорошо всё придумал, — говорит мне женщина. — Устроишься пока в Москве, у Валида Бекхановича. Он — бизнесмен, работу тебе даст, кров. Ребёнок родится, в ясли пристроишь и дальше работать будешь. Или мы его домой заберём. Здесь раздолье, чистый воздух и всё наше внимание. Тебя воспитали и ребёночка твоего поднимем.

Смотрю безразлично. Ничего не чувствую. Абсолютно. Надеюсь, не выдержу родовых мук. Потому что сама никогда не решусь.

***

Дядюшка сам сопровождает меня в Москву. Знакомит с добрыми людьми, которые дали мне кров и работу.

— Вот её документы, — дядюшка отдаёт бумаги своему другу. — Убери, а то потеряет ещё. Или сбежать захочет. Некуда ей, а дома с пузом пусть не вздумает появляться. Начнут в деревне судачить.

Мужчины с довольным видом пожимают друг другу руки. Дядюшка целует меня в лоб. Велит молиться за прощение греха. Только я не стану. Не осталось в моей душе места вере. Ничему светлому.

Я приступаю к работе на следующий день. Убираю кафе.

Официант Шамиль смотрит на меня слишком откровенно. В перерыве зажимает меня в каморке и пытается урвать поцелуй. Тянет свои мерзкие ручонки к подолу платья.

— Отпусти, — прошу я. — Я беременна.

— Где же твой муж, Севиндж? — усмехается он и быстро прислоняется губами к моим.

Стискиваю зубы, что есть мочи.

— Зря ты так, — он качает головой. — Не знаю, где ты его нагуляла, но нам работать вместе, в одной смене. Будешь хорошей девочкой, я помогу тебе. Какая тебе разница? Дело уже сделано, нечего за честь цепляться.

— Я не буду хорошей девочкой, — неожиданно смеюсь я. — Разве ты не знаешь, что я попаду в ад? Грешница. Но я не позволю никому больше меня касаться. Больше нет.

— Посмотрим, — усмехается он.

Вечером, за ужином, я жалуюсь на Шамиля Дарине Саидовне. Она недовольно кривит губы и обещает помочь. Интрижки на рабочем месте никому не нужны.

Через несколько дней Шамиль тихо говорит мне:

— Что ж ты не сказала, что родня Валиду? Я б не лез. Но моё предложение всё равно остаётся в силе. Ты красивая. Захочешь развлечься, помни, что я первый в очереди.

Он гнусно смеётся, а я лишь головой качаю.

***

В начале июля я ощущаю первые толчки. Сначала я думаю, что мне это только кажется, и прислушиваюсь к организму. Но это происходит снова. Я накрываю округлившийся животик рукой и плачу.