Похищенная Любовь 2 (СИ) - Волошина Наталья. Страница 19

Понимала, что делаю больно. Но должна объяснить ему, сказать правду. Он заслуживает объяснений.

— Знаешь Серёжа у меня душа выгорела… — Я думала только в книгах так пишут. — Но нет, она выгорела, словно эти красные листья за окном.

— Знаешь, как сильно тебя любила? — Ты был целым миром. — Но теперь я не хочу такого мира. — Я хочу построить свой собственный. — Из маленьких кирпичиков чувств, не связанных с тобой. — Просто не позволю, чтобы ты, твоя страсть разрушила меня снова.

— Извини, но я не могла это держать в себе. — Ты хотел понять…

Сергей сидел с таким отчаянным выражением лица, что моё сердце сдавило чувство вины. Оказывается, он может быть слабым, и непроницаемая маска способна дать трещину. Я видела, что ему плохо. И наверняка он понимает, что даже сейчас, рядом со мной, он по — прежнему один. Рядом, но так бесконечно далеко, словно нас разделяли не несколько сантиметров, а бесчисленные километры расстояния.

— Серёжа я не виню тебя. — Может, это судьба такая. — Мы встретились детьми, неразумными подростками и причинили друг другу много боли. — А сейчас все исправить, починить уже невозможно.

И я не знаю, какие терзания и чувства разрывали его на части, заставляя его молчать, в понимании, что он проиграл. Но внезапно Седой решительно взглянул мне в лицо, проговаривая:

— Знаешь, как погибла моя мать?

— Сережа…

— Отец выкинул ее с балкона, тем самым подстроил ее самоубийство. — Я видео его расправу над ней.

— Господи… что…ты …твой отец?

Казалось, у меня земля уходит из-под ног.

— Убил за то, что она изменила ему. — Полюбила другого. — А по понятиям, измена должна караться…

— Мне было 9 лет. — Когда он объявил, что она шлюха, а шлюхи погибают как суки подзаборные.

— Ее даже не похоронили. — Ты знала, что самоубийц запрещено хоронить на кладбищах? — Я даже не знаю, где ее могила. — Он не оставил ни одного ее фото.

Он замолчал, а я почувствовала тошнотворный жуткий спазм, скорчивший судорогой внутренности.

— Ты никогда не думала, о том, что я попросту не знаю, что такое любовь. — Я ее не видел. — Я не помню, чтобы меня любили. — Наверное, мама меня любила, но я этого не помню. — Я знал только одно чувство по силе сравнимое с любовью. — Ненависть. — Ненависть к отцу, к богу, к миру, который настолько жесток, что оставляет маленького мальчика на попечение убийцы его матери.

— Потом он мне скажет, что был в ярости, был пьян. — Но по факту, после всего он старался вырастить из меня зверя, волчару, который способен только на насилие и злобу. — И эти семена упали на благодатную почву, я вырос, таким как он и хотел.

— Серёжа мне так жаль…

— Не нужно Тома. — Никогда никому это не говорил, боялся даже воспоминаний, снов, связанных с ней. — Не то что описать свою муку, свою боль словами. — Я не способен открыться… — Был не способен.

— И вот давным-давно я встретил тебя. — Девочку, любившую рисовать. — Жительницу другого мира. — И такую же светлую и разноцветную, как и ее рисунки. — Девочку, которая не злилась, не сквернословила, не бегала на перекуры. — Которая очень скромно, но красиво улыбалась.

— Знаешь, ты в школе была очень тихой. — И мне приходилось искать тебя. — Подкарауливать, охотиться. — Теперь, мне кажется, я всю жизнь охочусь за тобой. — Потом, да и сейчас я не встретил человека, который бы мне дарил свет. — Только ты и мама.

Он закрыл глаза, его лоб перерезала морщина скорби.

— Я любил тебя так как умел. — А не нашёл тебя после подвала, потому что боялся, что поступлю так же, как и отец. — Боялся за тебя. — Понимаешь? — Потому что я знаю зверя, который живёт у меня внутри. — Я кормил его долгие годы. — Он был мне необходим, иначе я бы не выжил в этом мире.

Я подошла к нему, он сидел, не реагируя на мои движения. Казалось, он не видит и не слышит всего того, что происходит внешне, сосредоточенный на собственных чувствах.

— Прости меня Тома. — Если сможешь простить. — Ты можешь придумать, что-нибудь, придумай же. — Спаси, спаси нас, малыш. — Мы же были с тобой. — Мы же БЫЛИ. — Неужели нас с тобой, невозможно спасти?

Я обнимаю его и понимаю, что сильное мужское тело дрожит. Словно от холода, хотя в комнате тепло даже несмотря на открытый балкон. Я прижимаю его лицо к своей груди. Проводя рукой по жёстким волосам, по плечу, по спине.

— Тома…

Седой освобождается из моих объятий и встаёт на колени. Садится передо мной на колени, и пытается взять за руку, чтобы коснуться её лбом. Я в ужасе пытаюсь отпрянуть, оттолкнуть, но он не даёт мне этого сделать, обвивает мои ноги и прижимается к ним.

— Серёжа встань, я тебя умоляю. — Я умоляю тебя…

— Люблю тебя больше жизни. — Научи меня любить. — Научи меня быть нормальным. — Тома помоги мне, без тебя я не справлюсь.

Я чувствую, как слезы застилают мои глаза. Серёжа поднимает глаза, и я вижу в них море чувств, море, отливающее серебром после грозы. Он настолько кажется беззащитным, ранимым сейчас что я не могу сдержать слез и усаживаясь рядом с ним, прямо на пол. Начинаю рыдать и теперь он прижимает меня в себя, гладит, успокаивает. Пока мои слезы пропитывают его футболку.

— Только не плачь малыш, не плачь. — Ты не должна плакать из-за меня. — Я не стою ни одной твоей слезинки.

«Светом твоим заворожённый, переболев этой весной,

Я у любви буду прощёный,

Ты у любви будешь святой.

Чёрным по белому оттепель пишет

Новой драмы сюжет,

В первой главе директивою свыше

Тень выходит на свет.»

Он говорит, уговаривает, укачивает. А я понимаю, что мой мир начинает рушиться. Всё что я думала, всё чем я себя тщательно убеждала. начинает разрушаться в одну секунду. Ну так же не бывает да? Так не бывает?

Я освобождаюсь. Поднимаю руку наверх, провожу, трепетным касанием вдоль чужого виска. Глажу ласково и наклоняюсь, губами, накрывая распахнувшийся от удивления рот. Седой пытается что — то сказать, но сдаётся напору моего языка.

— Хватит Серёжа разговаривать. — Хватит. — Иди ко мне.

Если нравится, поддержите лайками, репостами, наградами! И конечно комментариями. Буду очень благодарна!

Часть 19. Все у нас будет Тома, только ты люби меня

Однажды Станиславского попросили описать глаголом, что значит любить. К нему предлагались различные варианты: дарить подарки и цветы, жить интересами любимого, пожирать глазами, петь от счастья и пребывать в эйфории.

Станиславский ответил:

«Хотеть касаться»

Сейчас, сидя рядом, я не могла выразить словами чувства, которые раздирали моё сердце. Но вместо этого, я описывала их прикосновениями. Лаской, бережливостью касаний, теплом ладоней, пытаясь забрать, разделить его горе. Я разливала собственную нежность по напряжённым мышцам, мужской коже. Я обнимала его, а он словно очнулся и прижимал меня, так трепетно, как будто хотел приблизить к собственному сердцу.

— Тома…

Я накрывала его сдающийся рот, предупреждая любое слово. Слова нам не нужны. Указательным пальцем обводила искалеченную переносицу, целовала шрамы. Осознавала, я не могу выносить его страданий. Страданий мужчины, который, казалось, не способен на них.

Сергей расслабил мышцы, расслабился под моими ладонями. Словно, наконец то поверил им. Он обхватил моё лицо ладонями и собирал губами соль, оставшуюся на ресницах.

–. — Большего не прошу.

— Я люблю тебя, слышишь, люблю, — я дышала ему в губы. Обхватывая шею руками, прижимаясь щекой к щеке.

Он посмотрел на меня, светлые ресницы дрогнули, прогоняя боль…

Неверие… тепло, сладкая истома, коктейль чувств, разливающийся в темноте зрачков.

Он прижал меня к себе, снова, теперь сильно, до хруста костей. Наклонил голову и пленил мои губы. Без слов, а их уже и не требовалось, потому что все внутри взорвалось мощным потоком, миллионом разноцветных осколков, парящих бабочек. Губы поглощали. Сминали мои, а после обводили каждую чёрточку лица. Нос, брови, скулы. Чувствительный участок за ухом.